ДВА БРАТА? ДВА ТЕАТРА

Андрей Бабичев, фанат индустриализации, романтик и строитель фабрики «Четвертак», делающий в начале спектакля «Заговор чувств» картинную, «оперную» физзарядку под симфоническую музыку великой эпохи, Андрей Бабичев, мечтающий накормить население юной Советской страны дешевой и качественной колбасой, этот Андрей… садится в спектакле на современный компьютерный стул. Среди конструктивистского великолепия Эмиля Капелюша, поднимающихся мостков, крутящейся башни (лестницы, лестницы, площадки, переходы…), на фоне стилизованных кадров «индустриальной кинохроники» (привет театру 20-х годов!) этот стул — точно не бытовой предмет. Он как будто приглашает нас сесть и понять связь времен, констатировать некое актуальное, злободневное содержание, которое вычитал Михаил Бычков из пьесы Юрия Олеши.

И оно вполне вычитывается.

История двух братьев. Старший, Иван Бабичев (Иван-дурак), не принял очередной российской перестройки, безнадежно отстал от времени, враждебен ему, нищенствует и бродит с перьевой подушкой, хранящей, очевидно, старые счастливые сны, он чужд эпохе прагматизма и несчастен. Младший, Андрей, стал «новым русским» и строит «Четвертак». Бродяга, бомж Иван, вечный Иван, собирает «заговор» старых чувств, ведет в безнадежный бой на нынешнюю бездушную деловитую жизнь старые коммуналки, обитатели которых мечтают о том, «чтобы сердце разрывалось от счастья великой любви», о тихом дачном участке с домиком, малинником и о том, чтобы «ребенок личиком на меня был похож».

Андрей делает дело, у него нет времени для любви, хотя он любит приемную дочь Ивана Валю. Иван не занят ничем, кроме чувств, и безрежимно свободен. А между ними, братьями, — никому не нужная нынешняя интеллигенция, Николай Кавалеров: работает у Андрея, душой — с Иваном, мечется, страдает и погибает в финале, полоснув бритвой не победительного Андрея, как предполагалось, а себя…

Похоже на день нынешний? Похоже. Но М. Бычкова никогда не волнует «театр жизненных соответствий», жизнь если и врывается в его спектакли, то только усердно загримированная, живописно задрапированная, приодетая в стильные театральные костюмы.

Так и тут. «Заговор чувств» идеально чист по рисунку, красив, даже лощен и, как всегда у Бычкова, рационально холоден. Постановщика, как и прежде, больше всего увлекает стилизация — и они с Капелюшем не просто «перевоплощаются» в мейерхольдовско-вахтанговскую эпоху, не просто очерчивают «экспрессионистской» тушью контуры актерских глаз, фиолетят круги подглазин, чертят светом прожекторов пересекающиеся линии, любуются густыми тенями и азартно «срисовывают» мизансцены с фотографий 20-х годов.

Они рассказывают историю о разных театральных эпохах. Здесь не люди — персонажи. И если оперный Андрей (Артур Ваха) осваивает геометрию театрального конструктивизма с минимумом переживания, то его брат Иван (Евгений Баранов) приносит с собой на сцену не старую подушку, а ворох театральных традиций ушедшего ХIХ века. Он то ли провинциальный трагик Несчастливцев в драной одежде чиновника Мармеладова, то ли водевильный несчастный отец, то ли незаконный родитель Кузовкин… Иван — фигляр, лицедей, здесь — не монолит позы (Андрей), а дробь ужимок, неожиданные фистулы и нарочитые басы «маленького человека», то ли ограбленного Акакия Акакиевича, то ли Расплюева в грязной шубе и котелке — в зависимости от ситуации. Баранов играет замечательно, играет бесконечный театр как будто переживания, а по сути — представления. Театральное оборотничество Ивана Бабичева — ложь едва ли не большая, чем театрализованные социальные иллюзии брата Андрея с его массовыми зрелищами и колбасой, назначенной в героини (как известно, он ищет ей женское имя).

Актер старой школы Иван Бабичев собирает труппу — и навстречу ему тянутся костюмированные персонажи «зойкиных квартир», выползают потенциальные эрдмановские самоубийцы… Ивана не гложет зависть, здесь старый мир, старый театр под «чайковские», старорежимные звуки «Болезни куклы» (куклы, не человека!) хочет отнять подмостки у новых героев. Траченные молью партнеры Ивана вооружены не только кастрюлями, противостоящими «четвертаковской» глобализации и грядущему общепиту, конца которого мы никак не дождемся. Они вооружены не только «низкими», «мещанскими» чувствами, но и — высокими арфами, струны которых способны выражать старые чувства на новых стадионах…

Ни «брат-1», ни «брат-2» не вызывают сочувствия. Да и должны ли? Ведь все — театр. В этом театре мог бы запутаться и погибнуть не очередной персонаж и не театральный неврастеник, так нужный Ивану, а живой человек, попавший в паутину всеобщей театральности, — Николай Кавалеров. Но, к сожалению, Кавалеров — Дмитрий Лысенков тоже остался персонажем. Только роль его не выписана и тип театра не определен. Может быть, актер еще слишком молод, чтобы почувствовать настоящую психологическую драму выкинутого из реальности Кавалерова (кавалера, не пригодившегося новой эпохе!), и в конце он истекает не настоящей кровью, а клюквенным соком.

Заговора чувств нет, есть завершенный, стильный театральный роман. Его не стыдно поставить на театральную полку, а захочется ли перечитать… Не знаю.