А. Володин. «Пять вечеров». Молодежный театр на Фонтанке.
Художественный руководитель постановки Семен Спивак,
режиссер-постановщик Ирина Зубжицкая, художник Николай Слободяник

Ни поначалу, ни дальше — до самого конца — не кажется, что Молодежный театр ставит «Пять вечеров» в стиле ретро.

Сначала кажется, что И. Зубжицкая не чувствует эпоху, в которой живут ее герои, и что это непростительно даже для молодого режиссера.

Потом недоумеваешь: отчего же художественный руководитель С. Спивак так плохо руководит молодым режиссером? Или он не помнит время своего отрочества?

Дальше думаешь: для того чтобы чувствовать время, ощущать его запахи, движения, колебания света, вибрации воздуха и нюансы отношений, не обязательно в нем жить. Стоит включить образованное творческое воображение — и уже не перепутаешь 10-е годы XIX века с его же 30-ми, а время юности родителей — с годами, когда бабушка была молодой… Что ж говорить о десятилетиях недавних, в которых рос сам? Фантики, шапки и гольфы отрочества, туфли и косынки юности не перепутаешь с туфлями и шапками бабушки или мамы, да и с собственными вещами других десятилетий не перепутаешь. В разные годы люди по-разному глядят, ходят, прикасаются друг к другу. У самого Володина прочтите, что такое было взять девушку за руку! И как брали, какой внутренний жест сопровождал это событие… В нынешнем спектакле Слава пристает к Кате так, как это принято нынче и может быть юмористически оценено залом… Как объяснить, что признание Тамары в любви, высказанное одной фразой: «Я тебя уважаю», — это не то же самое, что нынешнее «Приглашаю тебя на утренний чай с лимоном»?..

Сцена из спектакля. Фото В. Постнова

Ольга Скорочкина пишет, что актеры Молодежного играют «ушедших людей», канувших. Если бы! Да неужели хлыщеватый «ходок» Ильин, выбегающий на Молодежную сцену в трусах и гетрах (от любовницы Зои выбегает), а потом — без брюк, но в пальто и белом шарфе, — «ушедший», из тех лет? Или девицы в униформистских сарафанах невесть какой эпохи, которые изгибаются, кривляются под зажигательные итальянские шлягеры, — неужели они оттуда? Шаржированно, топорно нам представляют нежный драматический сюжет, будто бы иронизируя над «Пятью вечерами», время которых безвозвратно ушло. Какой там «Миленький ты мой…»! — «Ромашки спрятались, поникли лютики…», шлягер другого десятилетия, пошлость пошлых людей, да еще в современной кабацкой обработке. Какие там нюансы! «Музычно-драматичные» ходы давно уже стали болезнью Молодежного театра. Время между концертными номерами стремительно сокращается от спектакля к спектаклю, кажется, скоро все превратится в сплошной концерт по заявкам, С. Спивак боится оставить зрителя в покое хотя бы на пять минут и суетливо торопится порадовать его очередным дивертисментом, используя для увеселения любой подходящий и неподходящий момент. Драматическое, лирическое, человеческое скукоживается, как шагреневая кожа, в «Пяти вечерах» это — почти диагноз. Французские шансоны и «Не пробуждай воспоминаний…», «Ромашки», будь они неладны, «Не для меня придет весна» и «Я в весеннем лесу пил березовый сок» (то есть, видимо, весна все же для Ильина пришла, раз он попил соку?). Песни не образуют содержательной партитуры, они иллюстрируют, дробят происходящее, противоречат ему (не путать с контрапунктом, он тут ни при чем), в лучшем случае они смешат, в худшем — раздражают. И ничего не дают. В этих «Пяти вечерах» действительно все инспирировано машинистом сцены, а не Господом, хотя странным образом в 1956 году на шее продавщицы Зои открыто висит золотой крестик…

Синдром боязни драматизма.

«Зачем вы, девочки, красивых любите?..» Некрасивая Тамара (Регина Щукина) любила красавчика Ильина (Леонид Осокин), а его любовь оказалась непостоянной, к Тамаре он не вернулся и, судя по повадкам, до сих пор мнет чужие подушки и перины безо всяких чувств. Тамару он вспоминает случайно (адрес совпал), отправляется к ней без чувств, без жизни, без любви и, столкнувшись со страшной лахудрой, готов спокойно ретироваться… Если за Ильиным — Е. Копеляном стояла биография с лагерями, если за С. Любшиным — годы странствий, то за Л. Осокиным нет вовсе никакой биографии. Он шлялся по бабам, а приходит из-за кулис Молодежного театра.

Лютики действительно поникли.

Но останавливаю себя. Ясно, говорю я себе, что создатели спектакля не захотели вдохнуть воздух «того» времени и «выдохнули» другой воздух. Это не про 50-е — говорю я себе, гляди зорче! Но тут, как назло, сценический репродуктор сообщает залу: «Говорит Ленинград» и транслирует свежие новости про годовщину создания Китайской республики и первые успехи БДТ под руководством Товстоногова. Конечно, голос диктора не тот, что звучал на настоящем ленинградском радио, не подлинный, но я все равно понимаю: меня хотят вернуть туда, в середину 50-х, когда деревья были большими, молодая Зиночка Шарко пела «Миленький ты мой…», а изумленный успехом спектакля Володин давал банкеты по случаю первого спектакля, потом по случаю десятого, потом двадцатого…

Л. Осокин (Ильин), Р. Щукина (Тамара). Фото В. Постнова

Это было на том берегу Фонтанки. А нынче мы — на этом…. Приплыли.

У Володина все — между строчек, за словами. Потому он и Володин, а не Софронов. Молодежный театр играет дайджест. Здесь нет ничего между: смачно раскрашивают строчки, интонируют (и это — в Володине!), иронически декламируют монологи, уничтожая речь, которая когда-то казалась магнитофонной, а потом оказалась поэзией. Здесь делают все, чтобы текст лишился содержания, а своего содержания бегут, прячась за «танцы-шманцы-обжиманцы». Зое (Екатерина Дронова) с самого начала задается такой «пулеметный» ритм, как будто авторы спектакля стыдятся текста и хотят его быстро- быстро миновать, чтобы предаться очередным танцам. Вместо подлинного (что так важно в Володине) возникает бесконечное «понарошку», все показано и ничего не прожито (пусть бы — не пережито, но не прожито). Мир володинских героев, где внешнее скрыто, а внутреннее ясно, превращается Молодежным театром в мир, где все внешнее ясно, а внутреннего нет. Персонажи и актеры утрируют все чувства: Тамара показно не узнает Ильина через 17 лет, потом она же истерически-показно рыдает и пьет капли, и Регина Щукина мастерски показывает нам, что сначала ее Тамара — ведьма с грубым голосом, и нелепо надевает кофту. Потом — что в Тамаре умерли все чувства (Ильин подхватывает ее в танце, а у нее никаких реакций), а дальше — что Тамара очеловечилась, рыдает и в ней проснулось женское…

Справедливости ради скажу, что хорошо, жестко, по-настоящему играет Щукина последний монолог Тамары. Но до финала спектакля еще надо дожить…

Нужно ли объяснять, что Володин, упаси Боже, не писал ситуаций и состояний, а писал настроения и драматическое движение? Театр, как нарочно, придумывает ситуации там, где должна быть драматическая перипетия. Например, Тимофеев приходит к Тамаре, когда она простужена и с температурой. Играть ситуацию «с температурой» проще, так же как проще играть «с выпивкой», «без штанов» и так далее…

Спектакли шьются из разных тканей (недаром говорим — «ткань спектакля»). Летучие шифоны, прозрачные креп-жоржеты, неяркие ситцы, жаккардовые белые скатерти со складками володинских пьес остались в том чемодане, который Молодежный театр не взял с собой в путешествие. Он накроил одинаковых уродливых сарафанов из чего-то приютского для всех героинь (имею в виду не собственно костюмы, хотя они тоже нехороши, а художественные ткани, из которых шили спектакль).

Вот уж действительно — «не пробуждай воспоминаний…». Я не видела «Пяти вечеров» БДТ, но, когда идешь на «Пять вечеров» по вечерней Фонтанке, кажется, что идешь встретиться с чем-то чудесным. Это код. Ведь речка та же.

Когда идешь со спектакля Молодежного театра белой ночью, думаешь, что река времени загрязнена так же, как речка за чугунной оградой… Это спектакль действительно по «ту» сторону Фонтанки. Неспетая песня о главном, несмотря на обилие музыки в саду…

Сентябрь 2005 г.