В мае, с разницей меньше чем в неделю, мне довелось побывать на двух театральных фестивалях. В Риге проводилась «Балтийская театральная весна»; прерванная на 13 лет традиция вроде бы возобновлялась, но за прошедшие годы опыт и формат «Балтийских театральных весен» были утрачены: фестиваль, который с 1984 по 1992 год собирал лучшие постановки трех балтийских стран и Белоруссии, а последние два года (1991–92) — и театры из северных стран, Германии, Польши, на этот раз выглядел очень скромно.

Зато торуньский «Контакт», который возник по инициативе Театра им. Виляма Хожицы в начале 1990-х и был задуман как точка соприкосновения театральных идей Восточной и Западной Европы, сохраняет свои традиции в неприкосновенности. В этом году программа была интереснее, чем год назад, хотя самый ожидаемый спектакль, «Одинокие» Гауптмана в постановке стремительно выдвигающегося в первые ряды европейской режиссуры Михаэля Тхальхаймера, до Торуни по техническим причинам не доехал.

Два фестиваля объединил бесспорно лучший (в обоих случаях!) спектакль — «Мадагаскар» по пьесе Мариуса Ивашкявичюса, поставленный Римасом Туминасом под флагом Вильнюсского Малого театра, но фактически — со студентами-дипломниками. Причем за те десять дней, которые прошли между двумя фестивальными выступлениями, спектакль успел значительно вырасти. Поражаешься той скорости, с которой молодые артисты впитывают воздух времени, «ловят» себя на собственных ошибках и совершенствуются. После Торуни «Мадагаскар» ожидала Вена… Словом, эта постановка Туминаса может стать одной из визитных карточек литовского театрального искусства.

ЛИТОВЕЦ, КОТОРОМУ ХОТЕЛОСЬ В АФРИКУ

Основой пьесы «Мадагаскар» (точнее — предлогом для пьесы) стала судьба очень странного человека, видного общественного деятеля предвоенной Литвы Казиса Пакштаса (в пьесе его фамилия чуть изменена — Покштас, что по-литовски означает «шут»; так и неясно, был он шутом или гением). Пакштас считал, что литовцы в Литве не имеют перспективы выжить: слишком могущественные соседи окружают их — Польша, Германия, Россия… И хлопотал о переселении своего народа куда-нибудь в джунгли Африки — где жаркий и влажный климат и кругом наивные и добродушные негры. Сама по себе история парадоксальна и трагикомична. А в спектакле это еще и подчеркнуто удивительным, неожиданным ассоциативным рядом, архаизованным языком диалогов (который прекрасно воссоздан и в русском переводе), смелыми метафорами и совершенно фантастической игрой актеров. Все, что происходит на сцене, лежит за пределами логики и так называемого «здравого смысла» — и притом совершенно ясно, что иначе и быть не может!

Р. Циценас (Покштас), М. Вайтекунас (Оскар). «Мадагаскар». Вильнюсский Малый театр. Фото Д. Андреева

Идея рассказать о Пакштасе принадлежит Р. Туминасу. Ему виделась гротескная идиллия, он хотел вывести на сцену литовских крестьян, скептически — но и восторженно — воспринимающих идеи героя. Тех крестьян, которых его Покштас характеризует так: «Человек уродился своеобычный, но для наших пространствий типический: несклонный чересчур к разговорам и любитель медленного помышления… Иногда, исчерпавши нервическую устойчивость, он по-разному себя разгружает: либо с петлей на шее, либо соседа вилами в бок». (Не правда ли, наблюдение верное… и не только для Литвы?) Ивашкявичюс, восприняв идею режиссера, развил ее в своем направлении. Он построил драму на пересечении трех судеб: энтузиаста Покштаса, утонченного эстета, дипломата Оскараса (прототипом ему послужил литовский посол во Франции и очень талантливый писатель Оскар Милош) и поэтессы Сале (прототип ее Саломея Нерис, в юности — декадентка и убежденная националистка; в ее ранних стихах много выпадов против поляков и русских; потом она стала социалисткой, приветствовала инкорпорацию Литвы в СССР, писала оду Сталину — все искренне). В жизни Казис Пакштас и Саломея Нерис не встречались; Ивашкявичюс и Туминас придумывают им «небывшую» встречу, после которой герои на расстоянии ведут диалог двух типов мечтаний: Энтузиаст убежден, что его утопия стоит на прочной научной основе, Поэтесса парит в облаках и верит, что они могут служить опорой… Заблуждаются и Он, и Она…

Tyминас прекрасно владеет искусством управлять эмоциональной партитурой спектакля. Он строит свой «Мадагаскар» на контрапунктах: между словом и метафорой (как в финале первого акта, когда после совершенно бредового диалога между Покштасом и Оскарасом оба персонажа вдруг начинают жечь бумажные кораблики, и становится ясно: выбор сделан, корабли сожжены, Покштас в своем стремлении переселить литовцев в Африку готов идти до конца); между комизмом метафоры и трагизмом стоящего за ней содержательного плана. Крах планов Покштаса и крах всего того чуть нелепого, но уютного мира, каким была (в глазах авторов спектакля) Литва 1930-х, решен так: по сцене движутся, жужжа, двое актеров в свитерах, кожаных шлемах и огромных защитных очках, они держат крошечный самолетик… и с размаху всаживают его в картину, изображающую лесной ландшафт… Это гибель «Литуаники» — самолета, на котором два литовских пилота совершали кругосветный рейс незадолго до Второй мировой войны, но и гибель всей довоенной Европы вообще. Дальше тональность меняется, а смерть Сале решена и вовсе в гулаговских реалиях. (Настоящая Саломея Нерис умерла хоть и в эвакуации, но окруженная почетом, однако какая разница — она уже была несвободна в своем творчестве, а такая несвобода для поэта все равно что тюрьма.)

Литовский спектакль прошел в Торуни на ура. Туминас был награжден призом за режиссуру, исполнительница роли Сале Гинтаре Латвенайте получила приз за лучшую женскую роль, был достоин приза и Рамунас Циценас (Покштас), фактически у него в Торуни был только один конкурент — Валерий Баринов, который сыграл Якова Бронзу в спектакле Камы Гинкаса «Скрипка Ротшильда». Но жюри, во главе которого был канадец Дон Шипли, лучшим актером признало Инго Хюльсманна из «Дойчес-театра», выступившего на фестивале с моноспектаклем по «Лолите» Набокова. Гинкас, непременный участник последних «Контактов», получил третий приз, «Мадагаскар» — второй, а первый приз был вручен бельгийской труппе «Виктория» за спектакль «White Star».

АКТУАЛЬНОСТЬ И ПОЛИТКОРРЕКТНОСТЬ ВЫШЕ ЭСТЕТИКИ?

У каждого фестиваля — свои традиции, своя шкала ценностей. «Контакт» отдавал предпочтение прекрасному только в ранней юности своей, когда триумфатором его становился Някрошюс. Позднее фестиваль откровенно взял курс на поощрение актуальности, социального нерва, политкорректности. Уже в 1996 году изысканная «Пианола» Эльмо Нюганена взяла только второй приз, а первый был присужден грубоватому шоу немца К. Марталера «Murxx! или Прикончи Европейца…». Как правило, лучшая с точки зрения театральной эстетики постановка в Торуни награждается второй премией, а первая присуждается спектаклю, в котором наиболее наглядно отражены противоречия и болевые точки современности. Правда, и здесь есть свои вариации, которые объясняются некой модой.

В прошлом и позапрошлом году Центральная и Восточная Европа напряженно пыталась понять, что же на самом деле творится за внешне благополучным фасадом путинской России. В Торуни это вылилось в два подряд триумфа российской новой драматургии. В 2003 году спектакль московского Театра. doc. «Кислород» взял первый приз, хотя у него был такой конкурент, как «Алчущие» Сары Кейн, поставленные в «Шаубюне ам Ленинер платц» Томасом Остермайером. А в прошлом году Гран-при получила «Красной ниткой» Александра Железцова, продукция Центра современной драматургии п/р А. Казанцева и М. Рощина.

Сара Кейн, Вернер Шваб, Мариус фон Майерлинг, Марк Равенхилл и другие «депрессивные» авторы — в той же степени лицо нового театра в Европе, в какой их ровесники Иван Вырыпаев, Василий Сигарев, братья Пресняковы и др. — лицо нового театра в России. У русской «новой драмы» есть одно преимущество. О каких бы «свинцовых мерзостях» ни шла речь, сквозь жестокость, грязь и насилие просвечивают раздумья о бытии, смысле жизни, просматривается «точка Бога». В ней много мучительной достоевщины, но для меня это все же предпочтительнее ровного и безысходного отчаяния Кейн и Шваба или вполне коммерческих изделий менее талантливых авторов, которые преследуют почтенную, но и ограниченную цель: показать публике, что и в благополучном в целом обществе есть свои отверженные…

Вот таким и был бельгийский спектакль «White Star». Он назван по имени кафе, в котором собираются геи, трансвеститы, «лица арабской национальности» и даже один больной болезнью Дауна; это своего рода Ноев ковчег для «отверженных». Спектакль начинался провокационным монологом умеренного расиста-консерватора, который на дух не выносит всех этих «черножопых, пидаров, извращенцев» и пр. А дальше в течение примерно двух часов без антракта нас убеждали в том, что эти люди — такие же, как все, что в их жизни трагедий больше, чем могут предположить благополучные обыватели цивилизованной части Европы… Спектакль этот придумала одна из актрис, трансвеститка, странное создание двухметрового роста. (После спектакля зрители все гадали, какого пола это существо.) «Позвольте мне быть тем, кто я есть, — умоляла героиня, — ибо ничем другим я быть не могу». Театр отстаивал право аутсайдеров оставаться самими собой, потому что отречься от себя — значит погибнуть… Актеры были прекрасно подготовлены физически, выделывали головокружительные трюки на конструкции, напоминающей крест, и на танцевальном подиуме… и это, пожалуй, все. «White Star» — не произведение искусства, а страстный монолог в пользу 11-й заповеди: БУДЬ ПОЛИТКОРРЕКТНЫМ! Что и подкупило жюри, а заодно и критиков, которые небольшим большинством голосов отдали предпочтение бельгийскому спектаклю.

«БАЛТИЙСКАЯ ВЕСНА» СТАРАЕТСЯ НАВЕРСТАТЬ УПУЩЕННОЕ

В отличие от «Контакта», «Балтийская театральная весна» утратила все свои традиции — и хорошие, и не очень… А какими обзаведется — на этот вопрос фестиваль в Риге не дал ответа. Латыши схитрили: они взяли свой фестиваль национальной драматургии SKATS и, не меняя его условий, слегка разбавили программу спектаклями литовских и эстонских театров. За шесть дней было сыграно восемь латвийских спектаклей и по два эстонских и литовских. Получился не международный фестиваль в полном смысле слова, а скорее — Latvian Open…

Эстония превратила свой день в бенефис драматурга Андруса Кивиряхка, привезя инсценировку «Ромео и Юлии» («Ванемуйне»; режиссер Мати Унт, скончавшийся в августе этого года, и потому о режиссуре — ни слова) и «Поминки по-эстонски» (Эстонский театр драмы; Прийт Педаяс).

«Ромео и Юлия» в оригинале — не пьеса, а новелла; изящная и эпатирующая, как почти все вещи этого удивительно одаренного писателя. Время действия — примерно 2015 год, когда под неискренние причитания упитанных политиков из Rahvaliit’a эстонское село придет в окончательное запустение. Ромео — придурковатый сельский пастушок, девушек в селе нет — и он довольствуется овечкой Розалиной, пока вдруг не встречает дикую косулю Юлию. Люди и косули враждуют. Жертвой этой вражды становятся юные влюбленные. Узнав, что Юлия убита и из нее варят студень, Ромео бросается в котел, в котором готовится студень на всю деревню… и останки влюбленных обнаруживаются лишь тогда, когда селяне приступают к трапезе. Сельский староста Рейн (контаминация шекспировских образов Эскала и Лоренцо) произносит трогательную речь — и студень застывает у хуторян в горле…

«Скользящая Люче». Сцены из спектакля. Литовский молодежный театр. Фото Д. Андреева

Из этого можно было бы сделать великолепный фарс (к тому же в спектакле заняты отличные актеры — Ромео, в частности, играет очень талантливый Тамбет Туйск, лауреат Торуни-2004). Однако спектакль казался сделанным впопыхах и исполненным торопливо, скороговоркой…

«Поминки по-эстонски» имели в Риге большой успех, публика, слушавшая в наушниках русский перевод, хохотала в нужных местах (хуже пришлось тем, кто следил за бегущей строкой на латышском и английском — текст то запаздывал, то опережал происходящее на сцене), Тыну Карк и Лембит Ульфсак совершенно покорили зрителя… Однако чувствовалось, что спектакль, которому уже три года, постепенно рассыпается.

«Поминки по-эстонски» получили третий приз фестиваля. Второй — по совокупности двух спектаклей — достался Алвису Херманису, режиссеру бесспорно талантливому и… выглядящему белой вороной на общем незавидном фоне латышского театра. Его нынешний уровень демонстрировали два репрезентативных рижских театра — Национальный и Дайлес-театр; первый, расположенный в здании, построенном в стиле югенд и недавно роскошно отремонтированный, внешне процветает; второй, в сером невыразительном сарае хрущевской или брежневской эпохи, по тем временам чуть ли не шедевре, явно переживает не лучшие дни… С точки зрения искусства, впрочем, эти два театра стоят друг друга.

Строго говоря, в Латвии сейчас работают два настоящих, классных режиссера: Херманис и Маре Кимеле. Остальные либо ходят в «подающих надежды», как уже не очень юная Галина Полищук, чья постановка драмы латышского классика Я. Райниса «Вей, ветерок» была показана вне программы, либо уже миновали пору расцвета, как 80-летний Ольгертс Кродерс, который поставил в Дайлес-театре семейную драму «Левый поворот», написанную 30-летней Эвитой Сниедзе. Союз молодости и опыта дал весьма жалкий результат. Писательница населила свой опус компанией, которая уютней чувствовала бы себя в мыльной опере: состоятельный, но холодный и зажатый отец (труды и заботы выжали его настолько, что двое младших детей не от него), самоотверженная мать, скрывающая тайну рождения близнецов; разнополые близнецы — оба сексуально озабочены, причем сын подростково хамоват, а дочь панкует и стремится к полной свободе; паинька старший сын, внезапно оказывающийся «голубым»… Ну и так далее. Поставлено все это холодно и вяло, словно режиссер в процессе работы над спектаклем бормотал: «Мне бы ваши заботы». Я понимаю, зачем пишутся такие пьесы — кушать хочется всем. Но зачем их ставят?

Правда, не лучше была и пьеса литовки Лауры Синтии Черняускайте «Скользящая Люче». Разница в том, что латышка пишет в бескрыло реалистической манере, а литовка с претензией на символизм. Недостатки одинаковые: смесь избитых ситуаций, общих мест — с манерностью и ложной многозначительностью, объект изображения — современные семьи в современном городе, находящиеся на грани нервного срыва и разрыва. В пьесе Черняускайте есть еще случайное знакомство в магазине и случайный секс, воспоминания о парализованном отце героя и безрадостно ходящей «налево» матери… Сцена беспощадно разоблачает пьесу, все в тексте начинает выглядеть необязательным и притворным. Жаль только, что столько творческой изобретательности вложил в эту пустышку Альгирдас Латенас, когда- то — актер Някрошюса, сейчас — главный режиссер Вильнюсского Молодежного театра; режиссер яркий, типично «литовской школы» — сужу по его «Ричарду III» и «Дяде Ване». Но Черняускайте — не Шекспир и не Чехов!

А. Баргман (Бог), С. Иванова (Антонина). «Бытие номер два». Фото Д. Андреева

Не Шекспир, не Чехов и даже не Афанасий Салынский плодовитый драматург Паульс Путниньш, автор исторической драмы «Приглашение к порке»… 1905 год, крестьянские волнения, карательный отряд. Жестокий барон (характер нордический, твердый, к врагам существующего строя беспощаден) предлагает крестьянам, которые бунтовали, добровольно отдаться в руки карателей и, получив свои 15 «горячих», очиститься от скверны. В противном случае каратели сожгут их хутора. Барон, естественно, облачен в черное, цитирует модных сто лет назад мыслителей; русский подпоручик, командир роты карателей, развязен и щеголяет в полковничьих погонах, а благородная хозяйка хутора (за которой лет 25 назад ухлестывал сам барон, но она вышла замуж за простого крестьянина) с презрением ложится под розги, одерживая тем самым крупную моральную победу… Спектакль (режиссер Эдмундс Фрейбергс) идет на недавно вышедшей из евроремонта Большой сцене Национального театра, плунжеры бесшумно поднимают из трюма ротонду, по которой мрачно расхаживает барон, — и этот нехитрый аттракцион запоминается больше, чем все остальное.

Алвис Херманис обошелся без драматургии как таковой. Его «Долгая жизнь» — это двухчасовое действо из жизни престарелых, решенное в ультранатуралистическом ключе: сцена представляет собой квартиры в старом доме, перегородок нет, и кажется, будто три семьи существуют в едином пространстве, в два часа втиснут весь день этих людей, от восхода до заката… Физиологически точные картины распада душ и тел, бессмысленные — от беспомощности — действия… Может быть, это всего лишь репортаж, картинки с натуры, может быть — аллегорическая картина распада великой державы, погибшей от перенапряжения сил и геронтократии… кто знает? Сделано с сочувствием к человеческой немощи, но… такая постановка — штука обоюдоострая. В зале было много молодых зрителей, тинэйджеров — и они буквально ржали над престарелыми персонажами (которых играли, естественно, молодые — 30—35 лет — прекрасно тренированные артисты). Смех был лишен «эстетического повода». Так ржать могли благовоспитанные леди и джентльмены XVIII века, для развлечения ездившие в Бедлам, посмотреть на душевнобольных… Хотя тут упрек не театру, а времени и обществу.

Другая постановка Херманиса, «Латвийские истории», это документальный театр (в духе Мерле Карусоо) — записанные со слов простых людей их исповеди. Каждый актер находил своего героя, работал с его историей — и в итоге получился рассказ о том, насколько человек с улицы умнее, честнее и добрее политиков.

РУССКИЙ СЛЕД В ТОРУНИ

Когда был объявлен вердикт жюри и оказалось, что России досталось только третье место за «Скрипку Ротшильда» — и даже популярный в Торуни Иван Вырыпаев (театр им. Хожицы пригласил Виктора Рыжакова поставить вырыпаевскую пьесу «Я») за две свои пьесы не получил ничего, сидевшая рядом со мной московский критик Светлана Новикова прошептала: «Ну, конечно, на этот раз они не хотят награждать Россию!» Даже вполне интеллигентные и здравомыслящие россияне — под влиянием официальной пропаганды — начинают верить в международный заговор против своей страны.

На самом деле, конечно, никакого заговора не было. Просто тот театральный язык, которым пользуется новая русская драматургия, не слишком богат и разнообразен; школа постепенно исчерпывает себя. Она завоевывает западные сцены — и одновременно становится обыденной, предсказуемой и вполне коммерческой.

Это не значит, что по ней нельзя ставить яркие и мощные спектакли. Еще как можно!

Будапештский театр им. Йожефа Катоны привез в Торунь «Черное молоко» Василия Сигарева в постановке одного из лучших венгерских режиссеров Петера Готхара. Его спектакль натуралистичен до грубости: и по способу существования актеров, которые воплощают типажи российской нищей глубинки с берущей за душу достоверностью, и сценографически — замызганный и закопченный вокзал, на котором все и происходит, полностью узнаваем. Но персонажи Сигарева и Готхара — все эти безработные, полубомжи и стопроцентные бомжи — не совсем безнадежны, сквозь грязь в них просвечивает душа живая. Режиссер, пожалуй, даже укрупняет масштаб пьесы Сигарева — чуть ли не до некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо».

М. Майнич (Макбет), Ю. Парадзинска (Леди Макбет). «Макбет». Театр из Ополе. Фото Д. Андреева

Московский Театр. doc. опять был представлен дуэтом Рыжаков — Вырыпаев. Виктор Рыжаков вообще утверждает, что для него драматургия Вырыпаева — то же, что чеховская драматургия для Станиславского: «возможность вложить в уста актеров текст, который звучал бы как их собственное высказывание о современности». Родовые признаки театра Вырыпаева — Рыжакова: один акт, продолжительность не более часа, исповедальность интонации, постоянно поддерживаемый стремительный ритм. В упрек ему может быть поставлена злободневность, чрезмерная социальность, ограниченность метода, слишком опасное приближение к границе между подмостками и реальностью. Однако такой театр силен не социальной, а нравственной интонацией: сквозь напластования бытовых реалий, сквозь мат, оговорки и неправильности речи проступают боль, страдания и радости, присущие любому персонажу житейской сцены вне зависимости от степени его социального благополучия.

Был в Торуни и еще один спектакль «русской темы» — «Князь Мышкин — идиот», поставленный в чешском городе Брно Владимиром Моравеком. Это одна из частей тетраптиха «Век кобры», грандиозного замысла, включающего в себя еще «Преступление и наказание», «Бесов» и «Братьев Карамазовых». Мир, созданный Достоевским, пропитан, по мнению режиссера, змеиным ядом — и мы до сих пор отравлены им. Моравек не иллюстрирует прозу Достоевского, он создает спектакль-фантасмагорию, что-то вроде сна, увиденного человеком сегодняшнего дня, который на ночь начитался Достоевского и находится в плену его образов, но не очень четко представляет себе эпоху. Герои спектакля ведут себя не так, как положено было в 1870-е годы, — жестче, откровеннее и скандальнее. Но такой прием лишь обнажает суть того, что написал этот невыносимо тяжкий и больной гений.

МАФИОЗИ МАКБЕТ

Шекспиру в Торуни не повезло. «Зимняя сказка» Гродненского театра кукол вообще непонятно как попала на фестиваль, а «Макбет» театра из Ополе был примером того, как не надо ставить Шекспира. Режиссер Майя Клечевска предложила очередное «свежее» прочтение трагедии, перенеся ее из Шотландии XI века в США — то ли сегодняшние, то ли времен сухого закона — и превратив шотландских королей и танов в мафиози, причем довольно низкого пошиба, из тех, которые носят белые костюмы с гавайскими рубахами, прожигают жизнь в сомнительных барах и прилюдно изъясняются с помощью распальцовки. Но сегодня решать пьесу Шекспира как гангстерскую сагу еще банальнее, нежели играть ее в костюмах елизаветинской эпохи. Текст трагедии на польском был приближен к современной блатной «фене», но в наушниках звучал русский перевод Пастернака.

В спектакле был утерян шекспировский масштаб личностей и интенсивность чувств и взаимоотношений. Макбет (Михал Майнич), фактурный мачо, обращался со своей, довольно вульгарной, Леди (Юдыта Парадзинска) по-хамски (наверно, в отместку за то, что превратился в подкаблучника). Единственный приличный человек во всей этой истории, Макдуфф, вообще отошел на задний план. Убийство его жены и детей было разыграно подробно, натуралистично, но Шекспиру-то оно нужно для того, чтобы Макдуфф, единственный, кто — по пророчеству — способен убить Макбета, загорелся жаждой мести, а в спектакле Макбета убивали без участия Макдуффа — пришли несколько крепких парней в камуфляже, распахнули куртки, под которыми были черные майки с надписью «Лес Бирнамский» (и никакой это не Бирнамский лес, который должен двинуться на замок Макбета, а название футбольного клуба — если есть «Ноттингем Форест», то отчего бы в какой-нибудь шотландской третьей лиге не быть «Бирнам Форесту»?), и всем скопом задушили злодея…

А в целом «Контакт» был не только встречей Востока и Запада, но встречей Шекспира, Чехова, Достоевского с толпой трансвеститов, бомжей, радикалов и психов… Что вообще характерно для нашей эпохи.

Август 2005 г.