В.-А. Моцарт. «Волшебная флейта». Staatsoper (Штутгарт, Германия).
Дирижер Лотар Загрозек, режиссер Петер Конвичный, художник Мира Эберт
«Волшебная флейта». Сцены из спектакля. Staatsoper (Штутгарт). Фото А. Т. Шефера
«Волшебная флейта». Сцены из спектакля. Staatsoper (Штутгарт). Фото А. Т. Шефера
«Волшебная флейта». Сцены из спектакля. Staatsoper (Штутгарт). Фото А. Т. Шефера
«Волшебная флейта». Сцены из спектакля. Staatsoper (Штутгарт). Фото А. Т. Шефера
«Волшебная флейта». Сцены из спектакля. Staatsoper (Штутгарт). Фото А. Т. Шефера
«Волшебная флейта». Сцены из спектакля. Staatsoper (Штутгарт). Фото А. Т. Шефера
«Волшебная флейта» Моцарта — одно из самых любимых, популярных, репертуарных произведений немецкого музыкального театра. Не найдется города в Германии, оперная труппа которого не играла бы «Флейту» сейчас или еще недавно или не собиралась бы осваивать ее заново и в который раз. Зингшпиль Моцарта не исчезает с афиш надолго. И уж как только его не ставили — как сказку, притчу, политическую сатиру, цирковое ревю, философский трактат, масонский свод правил, народную комедию, лирическую историю любви, семейную драму, пародию — на любой вкус. Внес определенную лепту в этот нескончаемый процесс и Петер Конвичный, осуществив свою версию в оперном театре Штутгарта, пребывающем ныне на острие экспериментальных поисков современной режиссуры.
«Флейта» Конвичного вбирает в себя названные элементы предшествующих трактовок и неназванные тоже — все это перемешивает, добавляет путаницы и подмен и решается в итоге как самобытный спектакль со своими собственными образными смыслами.
Можно сказать, что это спектакль о конфликте поколений — Тамино здесь проходит путь от чурающегося толпы юноши в белой джинсовке до серьезного молодого человека в строгом костюме, какие носят люди Зарастро (на них — и на Тамино в какой-то момент — к тому же надеты белые балахоны некого безликого сообщества, штампующего людей себе под стать). А Памина — молодая бунтарка в черной маечке и модных, приспущенных на талии шароварчиках. Она сопротивляется всем правилам, никому не желает подчиняться и ведет себя как боец на ринге (есть такая мизансцена в ее борьбе с Моностатосом). Чтобы втиснуть ее в традиционное «маленькое черное платье», требуются немалые усилия прислужников Зарастро, и заставить ее петь по нотам, поставленным на пюпитр, тоже не просто, для нее это означает жить под диктовку, по чужим правилам.
Можно сказать, что это спектакль о человеке и толпе, которой он подчиняется или нет. Тамино бежит не от дракона — от людей, от массы, от стройных рядов — бежит и падает в оркестр… А человек и толпа — это еще и другой образ: это актер на круглом подиуме и зрители. Весь второй акт так и построен — сцену пересекает занавес из блестящих нитей, на первом плане небольшая сценическая площадка, приподнятая над полом, и микрофон. Спектакль в спектакле разворачивается сначала перед нами, перед обычным зрительным залом, где Тамино и Зарастро ведут свой конферанс, а потом оказывается, что за занавесом — тоже зрительские места, ярко-красные пластмассовые кресла, и публика, жующая поп-корн. Перед ней выступает со своей знаменитой арией Папагено, который разодет как петух. Он изгиляется и выламывается, пародируя экстравагантных поп-звезд.
Можно сказать, что это спектакль о оборотничестве и подменах жизни, ее загадочности и непредсказуемости при всей ее предопределенности. Папагено встречает свою возлюбленную Папагену и ведет себя так, будто и не замечает, что она хоть и весьма задорная дама, но сильно преклонных лет, просто в бабушки ему годится. И только в конце к нему придет другая Папагена, молодая и миловидная, из зрительской толпы, одна из многих, лишенная индивидуальности, которой обладала та, первая. И это тоже значимый ход. Человек или становится особым, или остается в толпе. Папагено получает возможность узнать, с кем проведет старость. Его история прокручивается от финала жизни к ее началу.
Можно сказать, что это спектакль об одиночестве и непонятости. Эта тема отдана Царице ночи и Памине. Царица ночи — импозантная дама в черных мехах, страдающая за бутылкой французского вина. Но и она актриса — ее первое соло снимает на видео одна из дам, съемка тут же транслируется на экран — сначала лицо, потом глаза, нос, открывающийся рот и, наконец, колеблющиеся в пении голосовые связки — крупным планом. После арии она, сгорбившись, устраивается на стуле и валится с него, как мешок. Ее привычно подхватывают дамы и уводят до следующего появления, до встречи с Паминой, когда разлученные надолго дочь и мать кидаются в объятья друг друга. В финале Царица ночи опять остается одна на пустой уже сцене, горестно притулившись на стуле. Когда занавес начнет опускаться, к ней тихо подойдет Зарастро и положит руку на плечо. Родители, дети которых выросли и ушли…
Можно сказать, что это спектакль о природных законах бытия, о пути человека от рождения до смерти. На протяжении всего действия периодически опускается киноэкран, на котором демонстрируются космические дали, парад планет и приближающийся земной шар, или — вдруг — сцена свадьбы принцессы Дианы и принца Чарльза, лицо которого превращается в лицо Тамино, или к финалу — повторяющиеся кадры: рождение ребенка, его взросление, опять же свадьба и смерть, а потом опять рождение — и так много-много раз. В этих кадрах — общий земной путь человечества, который для каждого в отдельности конкретен, но неумолим, неуклонен, неминуем.
Конвичный все время меняет собственные законы и правила игры. Он постоянно обманывает зрителя, превращая своих героев из положительных в отрицательных и наоборот. Только проникнешься симпатией к Тамино, а он оказывается пустышкой. Только подумаешь о надменности и злобности Царицы ночи, а выясняется, что она глубоко несчастна. Только утвердишься во мнении, что Зарастро обладает замашками диктатора, а выясняется, что он нуждается в сочувствии и способен сочувствовать сам. Только решишь, что поведение толпы однозначно и враждебно, как она становится пестрой, разной, сбрасывает с себя белые одежды общины Зарастро и превращается в веселых зрителей эстрадного концерта, ликующей массой гостей на свадьбе Тамино и Памины. Режиссер то подчеркивает, что все происходящее — игра, театр, пародия, то возвращает действие в реальность — к поп-корну, если хотите. У Моцарта есть три Дамы, обольщающие Тамино, — у Конвичного это три секретарши в черных костюмах и белых блузках, которым молодой герой нравится еще больше. Но дальше режиссер выпускает еще и трех уборщиц, которые вытирают пыль с красных кресел. Он множит героев, тиражирует их, придумывает собственных, как в случае с Папагеной. Он множит темы и образы своего спектакля, выступая как великий выдумщик и провокатор. Его замысел не уложить в схему, не сформулировать в двух словах, не зафиксировать на бумаге исчерпывающе, в полном объеме — что-то все время ускользает, остается невысказанным. Впрочем, это и есть знак качества спектакля.
Январь 2005 г
Комментарии (0)