«Дао-Дэ-цзин». Текст Клима по трактату Лао-Цзы. Театр «Особняк».
Постановка Алексея Слюсарчука

Сначала Слюсарчук честно предупредил, что спектакль будет длиться, пока последний зритель не уйдет. Есть ведь ресторанчики, в которых оркестр играет до последнего посетителя? Так и здесь. Потом Слюсарчук объявил о желании Клима, чтобы действие длилось не менее шести часов. Ясное дело, после этого заявления у зрителя перехватывает дыхание и он, зритель, в зависимости от возрастной категории, начинает в уме судорожно подсчитывать либо время до закрытия метро, либо деньги для продолжения ночной культурной программы. Но тут добрый и умный Слюсарчук говорит, что он-то понимает, что такое театральный формат. И что нельзя нынче спектакли играть по шесть часов. Зритель, мол, не выдерживает. И вроде бы получается, что Слюсарчук позаботился о нас, слабых зрителях, похлопотал и — только для нас! — спектакль будет идти, так уж и быть, не шесть часов, а три. Ну, может, три с половиной, но это уже семечки по сравнению с угрожающими шестью. Не знаю, написал ли текст этой остроумной преамбулы Клим или это изощренная шутка Слюсарчука, но только она явилась эмоциональным пиком вечера. Эверестом, так сказать. Грамотный прикол. И очень театральный. В духе «Особняка».

Маленькая площадка застелена ковром, на авансцене накиданы подушки, на них, сняв обувь, расположатся несколько зрителей. Они примут участие в чайной церемонии, которая будет происходить во втором акте. На сцене еще много предметов — видеомагнитофон, повернутый экраном от зрителя, зеркало, в котором зритель увидит отражение показанного на экране отрывочного китайского фильма, маленький столик — положенная на два кирпича доска, на ней ноутбук. В глубине сцены висит большая белая пустая рама — европейских пропорций, прямоугольник золотого сечения — и за ней развернется, никак не вписываясь в раму, калька пропорций китайской картины — вытянутое по вертикали полотно. Но вот диалога между Востоком и Западом, на который, вероятно, намекает эта пластическая композиция и на который явно рассчитывал Клим в своем тексте, мы не услышим и не увидим — что-то главное, долженствующее связать дейст­вие, звук, пластику, текст, предметы и человека воедино, — растворяется в воздухе, ускользает, не становится театром.

Трудно представить, на какой эффект рассчитывал интересный и достаточно опытный режиссер Алексей Слюсарчук, не решаясь доверить текст Клима и уроки Лао-Цзы никому, кроме себя. Кажется, он должен понимать границы своих актерских возможностей — обаяние и одухотворенная внешность не равноценны заразительности, способность мыслить — не гарантия интеллектуального контакта, не говоря уж об эмоциональном. Философский урок, впрочем, тоже трудно извлечь — парадоксальные для европейского сознания цитаты из Лао-Цзы произносятся Слюсарчуком с интонациями Гришковца, со смысловой и ритмической разбивкой фразы, отлично подходящей для бытового текста с гомеопатической дозой философии — про салат оливье, ну и немножко о смысле жизни. Имитация спонтанности: «только что в голову пришло, я вот тут сейчас подумал»… Но если для Гришковца это органично и мило, и тексты его выстроены на этой обязательной и необходимой «спонтанности», то бедный Лао-Цзы как раз этого и не выдерживает. «Присвоение» его мыслей-парадоксов Слюсарчуком выглядит не слишком естественно, и «внезапность» озарений кажется тем более странной, что выражается при помощи будничного и не всегда разборчивого бормотания. Возникает некоторая подмена — искренняя интонация и структура текста вроде приглашают к диалогу и игре ума, а структура действия, несмотря на кажущуюся подвижность и текучесть, жестко охраняет принцип замкнутого на себе монолога и сценического нарциссизма, исключает возможность игры в любой форме.

Эмоционального «сцепления» со зрителем не происходит, пространство не помогает, поскольку оно не решено, несмотря на некоторые визуальные эффекты и обилие предметов, но зато (а возможно, именно поэтому) большая часть сценического времени и внимания отдана музыке — в спектакле занят известнейший в Питере и за пределами этнический музыкант Сергей Гасанов. Этот музыкальный полиглот, прошедший через увлечение роком, джазом и классикой, сейчас использует принципы и формы музицирования, связанные с Востоком, — он владеет многими восточными инструментами. Здесь он играет на китайских гуслях и ситаре. На его необыкновенную музыку, извлекаемую из экзотических гуслей, всегда будут сбегаться любители и благодарные слушатели и сидеть не то что по шесть, но и по двадцать шесть часов, а Лао-Цзы с его дао-мудростями получается вроде неизбежного и довольно занудного гарнира. Что обидно.

В спектакле участвует еще один персонаж, непосредственно к театру отношения не имеющий, но зато имеющий отношение к особой сфере, крайне важной для любой культуры, — ритуальной. Это девушка, проводящая чайную церемонию. Она актрисой не является, а приглашена из специальной фирмы. Наблюдать за ней — истинное удовольствие. Естественно, очень спокойно и женственно она «прибирает к рукам» пространство и наше внимание. Ее целенаправленные, наполненные символическим смыслом движения, конечно, завораживают и успокаивают, придают действию медитативную окраску. Привлечение в спектакль настоящей чайной церемонии — беспроигрышный ход. Любой ритуал включает в себя элементы воздействия на физиологическом уровне, с таким же успехом режиссер под видом эксперимента мог бы пригласить зрителя полюбоваться живым огнем или бегом облаков по небу. На свете есть много замечательных вещей, созерцать которые можно и не заходя в театр. Включая в действие музыканта и «чайную девушку», режиссер отказывается от поисков собственно театрального языка, подменяя театральные формы иными, давно сложившимися ритуальными, музыкальными, превращая спектакль в эксперимент по модели «все равно что-нибудь получится». Вопрос, энергично звучащий в финале в песне Гребенщикова «Туман над Янцзы»: «Ответь Нижневартовск, и Харьков ответь, давно ль эти песни вы начали петь?» — остается, по русской традиции, без ответа, однако приходит на ум, какая бездна возможностей развития темы «Россия—Восток» упущена.

Разумеется, можно не расценивать происходящее на площадке как спектакль, а рассматривать исключительно как акцию, коими славен «Особняк», как попытку приостановить современного загнанного человека и насильно ввести ему дозу спокойствия и созерцательности, но последствия таких прививок непредсказуемы в наших восточно-западных северных условиях. Может получиться печальный результат — например, у кого-то навсегда пропадет желание посещать театр. Впрочем, с точки зрения даосизма это и будет самый правильный образ действий.