Еврипид, Жан Ануй. «Медея». Молодежный театр на Фонтанке. Режиссер Алексей Утеганов

Пустая сцена. Этническая (индийская? балканская?) музыка, лукавый речитатив — переливы низкого голоса в темноте. Черноволосая стройная женщина, жестами ­и силуэтом костюма напоминающая вначале то ли рисунок на старинной вазе, то ли иероглиф, прижимает палец к губам, как бы заклиная о молчании. Надменный юноша в светлой шинели и с тросточкой — словно статуя из мела. Мизансцены сродни орнаменту, просто, красиво… Но тут молодой человек садится на ступеньки, а женщина начинает монолог. Едко, страстно, капризно, жалобно — сидя, стоя, лежа… фигуры затейливого пластического ряда сменяют одна другую; в оранжево-розовом круге света мечется гибкая, как лиана, Медея. Исповедь?.. Самоанализ?.. Безумие?..

Она говорит, говорит, говорит… и перестает быть загадкой. Градус напряжения все меньше и меньше, а знакомого, наоборот, больше. Стилизованные позы сменяются бытовыми, интонации теплеют. Рене («Маркиза де Сад») так же шмыгала носом, когда по ее гордому личику текли крупные слезы; Леан («Священные чудовища») так же вздергивала подбородок… Эй, здравст­вуй, зритель! Это мы, твоя Молодежка! Узнал?..

Эту премьеру ждали. После многофигурного, шумного и «безбашенного» «Отелло», которым А. Утеганов дебютировал на сцене театра в прошлом сезоне, появление камерного спектакля на двоих (Дария Юргенс (Лесникова), Василий Гузов) было вполне логично. Понятно и желание режиссера поработать крупными планами, внимательней вглядеться в актеров, сбавить темп, сосредоточиться на «человеческом», которое, конечно же, всем нам не чуждо… одним словом, рассказать историю, о которой зритель потом сможет неторопливо и спокойно подумать и поболтать с друзьями за чашкой чая. Благо, домашняя атмосфера театра С. Спивака к подобному располагает. Вспомнить прочитанную когда-то легенду о бедной Медее, которая всем для Него, Единственного, пожертвовала (вот оно как в жизни бывает!), а Он вдруг разлюбил, и дама не смогла с этим смириться — и вот так, впрямую, без оглядок и рефлексии (ну их!..) поставить. Ведь сейчас, когда режиссура только-только начинает налаживать контакт с новейшей современной драмой, с греками куда проще. Немного экзотики, чуть-чуть эклектики, пряностей по вкусу — готово!

В итоге — скучноватый, в меру слезный и усыпляюще однообразный по системе приемов спектакль, лишенный какого бы то ни было (положительного ли, отрицательного ли) энергетического потенциала. Какая там «коза реальная»! Это, возможно, было бы спасением, и театр, томящийся в плену собственного имиджа, вышел бы таки наконец на новый художественный виток. Но нет. Тут все серьезно, как в «Жаворонке», никакой иронии, все «про любофф» (не случайно, кстати, рабочим названием спектакля было крылатое «Покажи мне любовь», давно уже переставшее ассоциироваться только с проблематикой одноименного фильма). Есть, правда, крошечная сценка, изящно сочиненная А. Утегановым и живо сыгранная В. Гузовым, — ссора Медеи с очень узнаваемым современным пареньком Язоном, не «заморачивающимся» ответственностью, — в рамках жанра «для семейного просмотра» это очень мило: Язон суетится вокруг жены, ободряюще улыбается, подсаживается рядышком, обнимает ее демонстративно обмякшее тело, искренне не понимая ее холодности… но все опять-таки в рамках бытового этюда. Даже странно, что совсем молодой режиссер не «заразился» хулиганством коллег (в первую очередь, конечно, А. Прикотенко). Речь идет не о том, чтобы сравнивать, — но ведь есть какие-то ориентиры, достижения современного театра, от которых, вероятно, не стоит отказываться?

Возразят: а как же смешение канонических текстов? Упаси Боже, подозревать Молодежный театр последних лет в грехе постмодернизма еще никто не отважился. Тексты соединены формально, во имя удобства игры и восприятия, никаких новых смыслов здесь нет и в помине. Но в таком случае неизменно возникает вопрос: при чем здесь античный миф, а также и Еврипид, с его феерическими образами, сочетанием жестокого натурализма и сказочно-фантастической традиции, и тем более французский экзистенциалист Ануй, обманчиво театральный, ставящий проблемы личностного выбора и бесконечно далекий от проблематики «любит — не любит»? Ясно, что режиссер всегда ставит «про свое» — но стоила ли игра свеч?

Героиня Д. Юргенс — Медея, но лишь по сюжету, сочиненному автором спектакля; ей не обязательно носить именно это имя. Амбиции беспочвенны — таких, как она, множество. Озлобленная баба, «разведенка». И пафосные рассуждения о «безлюдной пустыне» в ее устах — просто блеф, желание «давить на жалость», что-то вроде домашнего шантажа. Кинжал в ее ручке — кухонный нож. Снижая проблематику обеих пьес, режиссер попадает в собст­венный капкан: все попытки приподнять историю над квартирной склокой (отсутст­вие декорации, «греческие» и «египетские» позы актеров, остраняющие приемы, в которых ученик Геннадия Тростянецкого, бесспорно, знает толк) беспомощны. Правда, актриса, отчаянно сражающаяся с лавиной текста, заслуживает доброго слова: сыграть мелодраму фактически в одиночестве, не имея ни приспособлений, ни даже воображаемых предметов, действительно трудно…

Так вышло, что количество вопросительных знаков в этом тексте превышает все допустимые нормы. Это симптоматично, но вопрос-то, по сути, один. Зачем надо было заявлять жанр «антология страсти», а потом в течение полутора часов демонстрировать сердобольному залу страдания брошенной женщины, у которой на руках двое детей? Если уж «бальзаковский возраст», а «все мужики — сво…», так и по­плакали бы о своем, о девичьем, ужаснулись бы, до чего бедную тетку достали…