В истекшем году новая драма «дожала» театр везде и всюду. Что уж говорить о молодых труппах! Естественно, что один из акцентов (не единственный и не главный, о чем ниже) фестиваля, в третий раз прошедшего в омском Пятом театре, вновь был «на тему» новейшей драмы. От встречи молодых актеров и режиссуры с молодыми авторами ждешь какого-то чувства жизни. Что-то должно родиться. «Время рожать» — так назван спектакль Московского Нового театра, не столь биографически, сколь программно молодого. По сборнику «молодых авторов начала XXI века», составленному Виктором Ерофеевым, Вячеслав Долгачев поставил многоэпизодную панораму. «Групповой портрет поколения» рисуют тридцать актеров, занятых в шестидесяти ролях.

П. Харитонов (Львов), С. Галкина (Сарра). «Иванов». Новосибирский городской драматический театр п/р С. Афанасьева. Фото из архива фестиваля

«Время рожать». Сцена из спектакля. Новый московский драматический театр. Фото из архива фестиваля

Кочующая сквозь все три с лишним десятка эпизодов фантастическая старушка Серафима Генриховна (Наталья Унгард) — отличный ход. Древнее существо без речей переводит все в небуквальный, неэмпирический план, и возникает полифония времен и поколений. Жаль, что внутри самих эпизодов, наоборот, доминирует противоположная тенденция: литературный иронизм первоисточника сценически не угадан, актеры нередко «пережимают», рассказывают ситуации, форсируют эмоции, традиционно раскрашивают диалоги. Тем ценнее отдельные удачи. Таковы звероватые дошкольницы в сцене «Мальчик со спичками» по К. Садур. Актрисы, кстати, в этом спектакле точнее чувствуют материал, особенно нужно отметить Татьяну Кондукторову и Виолетту Давыдовскую. Композиция такова, что эпизоды проникают один в другой, прерываясь и вновь продолжаясь. Но театр как будто не определился, что он ставит: эстрадные зарисовки современных нравов или фантасмагорический калейдоскоп в мучительных поисках катарсиса. В этом смысле эпизод «Убийство Нувориша» — проблемный узел, и он композиционно держит спектакль. Но сама основа сверх меры инфантильна (Душа убитого сорок дней приходит к убийце жаловаться на своего хозяина). Оказывается, все очень просто. Душа — это такая тетенька, которую тошнит от пошлого вместилища, ей противно ходить на работу в пропащее тело. А мы-то думали, что душа — это конфликтное поле, и читали, как «души смотрят с высоты на ими брошенное тело». Тютчева, по-видимому, велено забыть — но тогда и Достоевский упоминается в этом эпизоде всуе. Опять-таки, иронизм литературного источника не находит адекватного сценического преломления. И все же спектакль жив — время от времени просверкивающей, точно найденной современной интонацией и, в конце концов, самим поиском современной драматической фактуры.

Гришковца вновь испытывали на прочность и живучесть — на этот раз в спектакле воронежского Камерного театра («Зима», постановка Михаила Бычкова). Человек состоит из простых вещей (с этим, может быть, стоит и спорить) — так считает Гришковец. И вот воспоминания детства и юности материализуются, и все это «слишком человеческое», пересыпанное обрывками, осколками мировой культуры, заброшено за ненадобностью на полюс холода, условно говоря. Брошенные люди. Предсмертные видения кинутых. На сцене задраенное пространство вроде подлодки. В тексте — отзвук абсурда, персонажи в ловушке, и катарсиса не предвидится. И тут вдруг вылезает тень… Петросяна: публика реагирует на «репризы»! Совсем не обязательно раскрашивать для смеха эти диалоги, например, клишированными интонациями подростка (в эпизоде с девочкой из класса). Нет, на этот раз режиссер как-то мало сказался в постановке. Вьется театральный снежок, декоративным пятном ступает по сцене Снегурочка из официозных утренников. Так ничто и не нарушает оптимизма зрителей, вплоть до вполне служебного «взрыва» в финале.

В. Орфео. «Записки из подполья». Фото из архива фестиваля

Были еще новодрамские сюжеты. Новые драматические тексты постепенно покидают маргинальную нишу и, может быть, наконец их перестанут мифологизировать. «Хлобысь — опаньки» («Пять — двадцать пять» Данилы Привалова) тюменского «Ангажемента» пришлось пропустить. Я увидела на фестивале «Пулеметчика» Ю. Клавдиева (режиссер Вадим Леванов, Тольяттинский Центр Голосова, 20). Это моноспектакль о войне в сознании: не сходя с места, развернувшись к залу, персонаж пытается рассказать свою историю. Выходит переплетенное, как колючая заградительная проволока, яростное пересечение реминисценций из Отечественной кампании деда, теперешних «горячих точек», уличных разборок. Все увидено изнутри, опаленным сознанием. Подумалось: вот случай оптимального совмещения режима вербатим и художественного обобщения, резко вычерченного психологического рисунка.

Словно на другом полюсе — иронико-ностальгическая «Русская тоска» театра «Около дома Станиславского». Постановка Юрия Погребничко и Лилии Загорской имела большой успех — но и вызвала в моей памяти куда более сильное впечатление от родственной ей «Моей Марусечки»…

Бесспорными фаворитами фестиваля стали два спектакля, и здесь была уже некая традиция. Хозяева праздника блеснули на этот раз «Чудаками» в постановке Анатолия Праудина, новосибирский «Иванов» подкрепил прошлогодний успех афанасьевской «Зеленой зоны». Спектакль новосибирцев неожиданно сближает раннюю пьесу Чехова с позднейшим «Вишневым садом». Чехов, конечно, стоял там, откуда виден переход драмы в трагикомедию бытия. История с человеком шутки шутит. Оказывается, пьеса не меньше, чем «Вишневый сад», нашпигована чудаками. Все сошло с оси, все поголовно ведут себя неадекватно, эксцентрика поэтому не только вполне вероятна, но и убедительна.

Ю. Клавдиев в спектакле «Пулеметчик». Центр Голосова, 20 (Тольятти). Фото из архива фестиваля

«Зеленая зона», можно сказать, ключ к театру Сергея Афанасьева. И здесь, в «Иванове», возникает этот замечательный «размораживающий» эффект афанасьевской театральности. Тут, впрочем, не такое личностное высказывание, как в «Зоне», но театр в своем подходе к «Иванову» верен себе. Дурная карнавальность формы, которую принимает жизнь, здесь вскрывается карнавальным же ключом. Об истекании, иссякании жизни говорят, не поступаясь фирменной витальностью сценического существования. Это могут быть развернутые бурлескные сцены, не только на балу у Лебедевых, но и в целой цепи эпизодов спектакля, вроде мизансцены квартета рыдающих персонажей. Карнавальна, страшно сказать, и чахоточная Сарра: актриса Светлана Галкина отлично справляется со сложным гротесковым рисунком — тут и терпкость чуть аффектированного национального колорита, и эксцентризм человека, буквально балансирующего на краю жизни. Тем острее воспринимается самодовольно «упертый» ­доктор Львов (Платон Харитонов), и точно найдена мизансцена в конце спектакля, когда они с Сашенькой оказываются парадоксально и убедительно в одной «связке».

Чехов — хороший диагност. Спектакль идет в этом смысле за автором, не мямлит, высказывается остро и нелицеприятно. Все персонажи: и пестрая гирлянда карнавала (Фазиля Сельская здесь не столь безудержна, как мы ее знаем по Петербургу, и попадает в цель), и четко очерченные шуты своего времени — энергетически заряжены.

«Чудаки». Сцена из спектакля. Пятый театр (Омск). Фото из архива фестиваля

Органичнейший Паша Лебедев, друг и душа (Александр Сидоров), принимает всех такими, каковы они есть, — это последний оплот органики. Иванов и Лебедев — полюса. Владимир Шевчук показывает Иванова, который топорщится из последних сил, его «тошнит», как позже будет «тошнить» экзистенциалистских героев. Суть в ускользающем ощущении веса и смысла своего существования. Уходит, иссякает жизнь — яркая эмоция, не покидающая на этом спектакле. Чайковскому, звучащему в спектакле, есть на что в нем опереться — при всей броскости театрального обличья в постановке ощутимо подлинное чувство, глубина.

Надо ли говорить, что горьковские «Чудаки» в версии Анатолия Праудина не имеют ничего общего с афанасьевскими? Вновь поражает своей пластичностью в руках режиссера труппа омского Пятого театра. Вздыбленный планшет сцены соответствует зыбкости отношений, неустойчивости самоощущения персонажей. Сложная партитура спектакля обеспечена высоким актерским уровнем труппы, очень серьезно работающей в праудинском спектакле. Степан Арефьев, Лариса Гольдштейн, Сергей Зубенко, Татьяна Козакова, Вера Канунникова, Борис Косицын, Владимир Остапов, Виктор Черноскутов — их партии, добротно психологически проработанные, складываются в некий целостный портрет времени, вполне актуальный. Выразительный ансамбль, насыщенная драматическими тонами атмосфера — и богатейшая палитра «шутниковства» как узнаваемого социального, психологического явления, эмоциональная гамма, где есть место и лирике, и горькому сарказму, — все эти качества были оценены на фестивале по достоинству. Совсем не похожие на недавнюю праудинскую «Женитьбу» в этом театре, «Чудаки» тоже имеют особый душевный строй, некую подразумеваемую (там — более явно, здесь подспудно) духовную вертикаль.

Из классики на фестивале были еще «Записки из подполья». Итальянский актер Валентино Орфео своим моноспектаклем по Достоевскому (программа-офф) дал почувствовать разницу в самом принципе отношения к классике. «Подпольные воспоминания» итальянского артиста — отстраненное представление характерного психологического феномена, именно «парадоксалиста». Пластика актера, с настойчиво повторяющимися мотивами и мизансценами, фиксирует именно тип, может быть, даже маску типа, освященного в культуре ХХ века в литературе, психологии, философии. Надо ли говорить, как это далеко от нашего погружения в классический материал как свой, личностно и исторически прочувствованный?

Как на любом фестивале, впечатления не просто группировать. Главное — возник целый спектр вариантов того, как осуществляется сцепка молодого коллектива со своим временем, местом, зрителем. В этом смысле весьма характерным был «Маугли» Башкирского молодежного театра (пьеса А. Ганичева, режиссер Мусалим Кульбаев). Спектакль горяч не дежурной динамикой музыкального зрелища. История о человеческом детеныше, начинающем жить в каменных джунглях большого города, пронизана живым нервом. Танцующая и поющая молодежная массовка, заряжая своей энергией аудиторию, не теряет сверхзадачи: история современного Маугли по-новому драматична. Законы совместного проживания в общем городском котле дались людям с трудом и стоят того, чтобы им следовать. Страшен беспредел, нетерпимость и просто небрежность в этом смысле. Маугли наивен, узнаваемо инфантилен, проходит испытания одно за другим. Цену жизни по закону его наставники знают на своей шкуре. Великолепны сцены с бандерлогами: городские аллюзии с современной цивилизацией здесь более чем уместны…

Совсем иным был другой национальный акцент фестиваля — медитативный спектакль в программе-офф «Песни дождя» по мотивам поэзии Далай-Ламы VI (Театр пластической драмы «Человек», режиссер-постановщик Игорь Григурко). Исключительная пластическая выразительность и высокий профессионализм коллектива, лауреата многих театральных конкурсов, были очевидны для всех. С августа 2004 года Омск стал вторым домом для этого театра, по-видимому, более гостеприимным, чем родной Улан-Удэ.

А вот в Череповце, похоже, готовы поддержать свой единственный театр, которому всего четыре года. Татьяна Макарова, его руководитель, привезла спектакль, в котором и играет, — «Смех лангусты», поставленный Яковом Рубиным. Спектакль, показалось, как раз и манифестирует радость причастности театру, его бесконечной загадочности. Играется своего рода Парадокс об актерах. Актриса вопиюще молода для роли взбалмошной драматической дивы Сары Бернар. Актеры играют актеров и про актеров, спектакль создан в городе, обретшем наконец свою театральную сцену, — и в этом обаяние «Лангусты».

Молодых «женовачей», студентов ГИТИСа, приехавших на фестиваль с «Как вам это понравится», я не увидела, как и польский спектакль Театра современной пластики из Вроцлава «Гелиогабол» по А. Арто. Наш петербуржец Алексей Янковский оказался своим человеком на фестивале, хоть и в программе-офф: с молодыми актерами, пополнившими труппу Пятого театра, он представил свою версию «Ромео и Джульетты». Очевидна односторонность динамично-молодежной трактовки и соответствующих актерских задач. И все же коллективный портрет актерской молодежи получился обаятельным, были заметны и обещающие индивидуальности в ней. Впрочем, эти молодые лица запомнились и из ежевечерних традиционных капустников-послесловий к каждому дню фестиваля. На этот раз это был сериал о своенравной Турандот, омский привет петербургско-могучему фавориту сезона.

«Русская тоска». Сцена из спектакля. Театр «Около дома Станиславского». Фото из архива фестиваля

Заканчиваю обзор самым теплым, на мой взгляд, театральным впечатлением фестиваля. Вряд ли кто-нибудь помнит мой прошлогодний омский отчет: тогда были показаны «Шуточки» по А. П. Чехову, первый опус новорожденного театра города Тара. И вот годовалый театрик, своего рода сын полка фестиваля (артисты на самом деле студийцы — все совмещают работу с получением театрального образования), уже неплохо стоит на ногах. Новый спектакль, «Сказка для Вани-жениха» С. Заборовской, построен на сибирском фольклоре и демонстрирует редкое ощущение жанра. Это никак не эстрадная подделка, здесь подлинное существование в фольклорной стихии, но при этом в спектакле возникают и драматическая нота, и современные ассоциации. Фольклор именно живой. И вновь видишь, что руководитель театра Константин Рехтин (он и постановщик) хорошо чувствует возможности и творческие способности коллектива, потому и достигает успеха.

Шкала фестиваля, таким образом, была как обычно широкой. Суть, как всегда, в резонансе театров со временем и в разном типе этого резонанса. Молодые театры представляли здесь и мэтры, когда-то и в самом деле ворвавшиеся на сцену с новым словом поколения. Программу обрамляли, открывая и заключая ее, Сергей Юрский (его «Провокация» Вацетиса приехала как спектакль «Школы современной пьесы»), Владимир Рецептер и Леонид Мозговой с композициями, созданными в Пушкинском театральном центре.

Кстати, петербургский след мог бы быть еще заметнее, например, за счет «Нашего театра», отмечающего свое пятилетие и вполне отвечающего формату «Молодых театров России». Что станет с фестивалем в свете грядущих театральных перемен — сказать сложно, и как-то плохо этот вопрос сочетается с самим праздничным статусом фестиваля.

Январь 2005 г.