«До свидания, Золушка!» Экспериментальная сцена п/р А. Праудина.
Режиссер Анатолий Праудин, художники Март Китаев и Михаил Платонов

Наивно было бы ждать от Анатолия Праудина «сказок на ночь». Писклявые травести, платья с блестками и хрустальные башмачки — не его жанр, здесь со зрителем, как взрослым, так и юным, говорят на равных, не унижая сюсюканьем и не пытаясь обмануть старыми трюками («Елочка, зажгись!» et cetera). Этот театр — один из немногих сегодня в Петербурге, где можно увидеть осмысленный, художест­венно полноценный детский спектакль, не краснея за какую-нибудь пожилую тетеньку в розовых штанишках и не зевая в финале при виде хороводных братаний «хороших» с «перевоспитавшимися». Праудинские сценические «крокодилы» всегда ютились где-то у стеночки на всеобщем карнавале «дет­ской радости» — маргиналы, «трудные подростки», сизифы и камни… и вдруг — «Золушка»?! Веером развернулись ассоциации: картинки из тоненькой книжки Перро, соловьиный голос Сенчиной, сладкая улыбка Янины Жеймо, афиша провинциального ТЮЗа, школьная самодеятельность и что-то такое телевизионное, из 80-х…

«Золушка — старинная сказка, которая родилась много-много веков назад и с тех пор все живет да живет, и каждый рассказывает ее на свой лад», — утверждал Евгений Шварц в прологе к своему сценарию, как бы заранее выписав потомкам-интерпретаторам авторскую индульгенцию. Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… Легендарный черно-белый фильм 1947 года, неизменно вызывающий слезу умиления (даже у тех, кто в этом никогда не признается!), родил прочную традицию, которая со временем превратилась в стереотип: Золушки кротки и очаровательны, Принцы прекрасны, а злые Мачехи не столько злы, сколько эксцентричны — и добро, конечно же, побеждает… Нежная сказка М. Шапиро и Н. Кошеверовой появи­лась в тяжелое время, когда люди, измученные недавней войной, голодом и разрухой, особенно нуждались в иллюзиях, — но разве можно сейчас, в ­начале ХХI века, играть то, что играли остро характерная Ф. Раневская, сочно-жизнерадостный В. Меркурьев, загадочный и колючий Э. Гарин?

М. Лоскутникова (Золушка), А. Еминцева (Мачеха). М. Лоскутникова (Золушка), А. Еминцева (Мачеха).
Фото Ю. Богатырева

«Ваше время истекло», ожидающие чудес. Вы что, всерьез считаете, что крыса может стать кучером, а тыква — каретой? И будете верить, отполаскивая белье в корыте, что рано или поздно придет добрая фея, за просто так подарит роскошное платье, да еще отправит на бал, где веселятся сильные мира сего? А там встретится богатый красавец, который, конечно же, сразу влюбится… и т. д.? Да-с? Как же вы, бедные детки, на свете жить будете…

В названии спектакля не случайно появилось «до свидания». Вернее даже было бы сказать — «Прощай, Золушка!» Та, о которой нам читали в детстве мамы и бабушки, которую мы видели по телевизору распевающей «Ты мой друг, и я твой друг…». Анатолий Праудин, не изменив в каноническом тексте практически ни слова (лишь добавив несколько фраз и одну сцену) и использовав минимум средств внешней выразительности (чуть-чуть фольги, немного черной и белой ткани…), сочинил свой, увлекательный, ироничный и отнюдь не сентиментальный сюжет.

Он берет свое начало в прологе к спектаклю, когда в зале еще горит свет, зрители рассаживаются по местам — а    на маленькой сцене, укутанной в белую ткань (словно подарок или цветы, завернутые вместо стандартной упаковки в простую бумагу) потихонечку двигаются актеры. Потягиваются, проверяют реквизит, негромко перебрасываются привычными шутками. Глава их труппы, хрупкая женщина в черном платье (Ирина Соколова), сидит за столом — и ровным, безэмоциональным голосом читает рукопись. Прислушавшись, можно различить знакомые фразы из сказки Шарля Перро. Бесспорно, остраняющий прием — и в то же время про­щание с мифом. Сказка не просто превращена в материал для «театра в театре», она отзвучала еще до того, как началась новая, современная история Золушки. Уже не сказка — интеллектуальная драма.

Конфликт здесь — в столкновении мировоззрений. Не от доброты и тем более не из страха родная дочь хозяина дома превратилась в прислугу — это ее принципиальная позиция. Воспитанная отцом в гордости («Люди заметят тебя, но непременно сами, без всяких забот и хлопот с твоей стороны» — как это далеко от сегодняшнего лозунга «Умей себя подать и продать!»), тихая и упрямая Золушка-очкарик (Маргарита Лоскутникова) скорее будет мыть полы и молоть кофе, чем потребует от Лесничего просить у короля прибавки к жалованью. Она ничего не декларирует вслух — просто живет, «молодая рассерженная», по своим законам, непонятным красавице-модели Мачехе (Алла Еминцева). Система ценностей и жиз­ненная философия Маче­хи — модная нынче модель адаптированного американс­кого прагматизма. Бело­зубая улыбка, маникюр, деньги в сумочке — и вперед, к успеху! Замечательна сценическая метафора, придуманная Праудиным: Мачеха и две ее гламурные доченьки появляются на сцене в буквальном смысле на плечах Лесничего (Александр Кабанов) — в своих резиновых косметических шапочках, с масками на лицах и растопырив пальцы, чтобы просох лак, — гротескный образ «трехголового дракона», постчеловеческого существа, синхронно помахивающего «крылышками», выход которого сопровождает ленивая музыка Шнитке. Когда же чаша терпения Лесничего грозит переполниться и в его руке возникает ремень — «дракон» ощетинивается, невесть откуда появляется бритва, которой падчерицы угрожают перерезать себе вены…

М. Лоскутникова (Золушка). Фото Ю. Богатырева

«Золушка-Золушка, нехорошая ты девочка…». Давно бы пора тебе понять, что при такой внешности и близорукости нужно вести себя совсем иначе. У твоей мачехи ни минуты покоя — она бегает, хлопочет, очаровывает… Сует взятки толстопузому и жеманному Маркизу (Сергей Андрейчук), дрессирует холеных дочерей, готовя к конкурсу красоты в королевском дворце (прямая аллюзия с бесконечными кастингами телевизионных шоу). Одним словом, умеет жить. Действие, креативность, «позитив и мажор». О’кей?

В праудинской драматургии отчетливо вырисовываются два проблемных узла. Первый — когда Золушка взбунтовалась и сказала «Хочу!» (на бал, мороженого, принца, счастья…), с детской жестокостью начав шантажировать отца («Побегу в парк, постою под дворцовыми окнами и хоть издали полюбуюсь на праздник!..»). Обида оказалась сильнее принципов. Второй — когда жизнь поставила перед героиней необходимость поистине экзистенциального выбора: надевать туфельку Анне или нет? Лично для меня этот момент в сказке всегда был как-то непонятен и отдавал фальшью, ибо нужно быть совсем дурой или святой, чтобы своими руками отдать счастье мучителям. В спектакле — все абсолютно логично, это — кульминация противостояния двух взглядов на жизнь. Останется Золушка верна себе или нет? Взойдет ли «на костер» за свои убеждения? Не предашь себя, выдержишь испытание — получишь награду. И уже Мачеха усядется, засучив рукава, вместе с дочерьми чистить картошку — она-то всегда готова избрать более перспективную линию ­поведения…

Сцена из спектакля. Фото Ю. Богатырева

Проблематика, таким образом, меняется в корне, потому что антагонисты в спектакле существуют на равных (и не ясно сразу, как обычно, что «красные победят» и злодеи будут повержены). Праудин, по сути, ставит перед зрителем вопрос — кем быть? Золушкой или Мачехой? Выбор свободный, но помни, зритель, одно — «никакие связи не смогут сделать ножку маленькой, душу большой, а сердце справедливым». Пафос авторского высказывания, несмотря на игровую форму, легко прочитывается. «Связи связями, но надо и совесть иметь». Банально? «Морально»? Нисколько, наоборот, ультрасовременно, потому что «отрицательных» нет и никто в прямом смысле слова не наказан; есть просто люди с разными целями и ценностями… как в жизни.

Но как же Принц? Об этом вообще разговор особый. Наверное, ни в одном театре на свете не было спектакля о Золушке, где принца не существует. И где бы не было никакого бала. Бродячие актеры, которых мы видели в прологе, пожалели девочку и разыграли для нее «бал» прямо на кухне. Поставив такой мощный смысловой акцент, опрокидывающий любые иллюзии (как бы хорошо ты ни вел себя — все равно «карнавала нет»!), Праудин сочиняет целую гирлянду упоительных этюдов-упражнений, дает артистам порезвиться («Как сыграть росу? По Станиславскому?»). Медведи, зайчики, кошки — все те, кто должен помочь Золушке справиться с работой (и одновременно — неизменные участники всех детских утренников), а среди них — белокурый парень (Юрий Елагин), которого называют «мальчик-паж», в своей черной футболке похожий на студента театрального института… Что ему стоит сыграть юношу из богатой семьи, за которым, несмотря на его увечье (парализованная рука), охотится целый эшелон невест?.. Принца нет — есть роль, которую влюбленный «мальчик» придумал для Золушки.

Сцена из спектакля. Фото Ю. Богатырева

Приемы, которые использует Анатолий Праудин, несмотря на жесткость режиссерской конструкции, бесконечно разнообразны, ничто не сковывает актерской инициативы. Это чувствуется во всем — манере исполнения, легкости переходов от роли к роли (у многих несколько «обличий»), изяществе движений, словесных импровизациях… К примеру, фрагмент, когда Золушка М. Лоскутниковой вдохновенно рассказывает Маркизу, как стирают простыни, всегда исполняется актрисой по-разному, вплоть до произносимых реплик — и каждый раз зал искренне «заражается» ее азартом, почти физически ощущая на руках горячую воду и мыльную пену, — и аплодирует, полностью разделяя мнение Па-Де-Труа, что «сама муза Терпсихора не сравнится в грации с нашей гостьей»… Очень удачно решены режиссером «мечты» Золушки: они проецируются на белый занавес и напоминают скорее детские рисунки, чем пейзажи волшебного королевства: неловкие, трогательно неправильные очертания решетки дворцового парка, лошади, похожие на огурцы… Увидишь такое — опять лезут крамольные мысли: где же ты, сказка, где мед-пиво, золото и серебро, волшебные палочки и добрые феи?! Не там ли, в альбомах для рисования и коробочках красок «Спутник»? Может, помечтаем опять, а?..

Нет, зритель. Пора взрослеть.

Январь 2005 г.