Ф.М.Достоевский. «Дядюшкин сон».
Государственный русский драматический театр им. Н. А. Бестужева (Улан-Удэ).
Режиссер Андрей Штейнер, художник Вадим Бройко

Заснеженная улица провинциального городка распахнута в бесконечное пустынное пространство. Закат короткого тихого зимнего дня… Но обманчива тишина Мордасова. Мечутся над крестами церкви вороны — с истошного «карканья» мордасовских сплетниц начинается «Дядюшкин сон». Здесь все всё про всех знают, здесь вынюхивают, подглядывают, наушничают. Атмосфера «скандальчика-с» задана с первых же тактов нагло-вертлявой мелодии (композитор Сергей Петенко). «Всякий провинциал живет как будто под стеклянным колпаком. Нет решительно никакой возможности хоть что-нибудь скрыть от своих почтенных сограждан», — сообщает программка. И не удивительно, что гостиная Марьи Александровны Москалевой открыта всем ветрам мордасовской улицы. И не случайно двери комнат Зиночки и князя точно вписаны в изображенные на заднике домишки с вывесками «Трактиръ» и «Кабакъ» (художник Вадим Бройко). Негде здесь человеку укрыться. Вся жизнь как проходная комната. Излюбленная тема Достоевского в «мордасовских летописях» если и заявлена, то сатирически. В «Преступлении и наказании» она приобретет подлинно трагическое звучание, когда маленький человек в смертельном отчаянии воскликнет: «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти». Отзвуки этого отчаяния слышны в финале спектакля Андрея Штейнера, в беспомощном вопле князя: «Увезите меня куда-нибудь отсюда, а то они разорвут меня на части! О боже мой!..»

Сценическая версия режиссера не подразумевает стремления «поставить всего Достоевского», но она, безусловно, вырастала из контекста творчества писателя и, что особенно ценно, не в конфликте с автором. В скверный анекдот о том, как «первая дама в Мордасове» решила обманом женить полоумного князя К. на своей дочери, изобретательно и осмысленно вплетены многие важные для Достоевского темы и образы.

…Зеркала в глубине сцены и на авансцене справа и слева, затянутые прозрачной тканью вместо стекла, живут своей жизнью, их обитатели — полноправные участники интриги, а может, и ее вдохновители. Они не просто отражают — они льстят (о, как молоды, стройны и обольстительны в них женщины!), издеваются (одураченному Мозглякову собственное отражение показывает длиннющий нос и гордо удаляется), подслушивают (Настасья Петровна, вернее, ее двойник, и вовсе почти не покидает гостиной)… Изнанка мира — владения бесов. Зеркальные тени безмолвны, но так и кажется, что они что-то нашептывают своим «хозяевам». Или слугам?

Тема двойничества решена на нескольких уровнях. Многие дуэты в спектакле выстроены по принципу отражения, для такого решения важна не просто актерская индивидуальность — необходим ансамбль, который режиссеру удалось в этом спектакле создать. Как в зеркале, в Настасье Петровне (Нина Туманова) в первых сценах отражается Марья Александровна: ее мимика, жесты, реплики моментально подхватываются, повторяются. «Какая для меня радость, милый князь…» — начинает Москалева. «Для меня, для меня…» — эхом отзывается Настасья Петровна — и стоят по обе стороны от растерявшегося князя, который, в конце концов, целует ручки той и другой. Раскрыв обман «благодетельницы», Зяблова смело высказывает все… ее отражению, появившемуся вдруг в зеркале, и под руку со своим двойником покидает сцену.

Мозгляков (Олег Петелин) пародийно отражает «дядюшку», издевательски акцентируя все нелепости его слов и поведения. Наталья Дмитриевна (Елена Сенько) и Анна Николаевна (Ирина Бабченко) — двойники-отражения Москалевой, только помельче, не тех масштабов, поэтому и могут вдруг возникнуть в зеркалах ее гостиной.

Интрига не просто плетется — она множится, обман отражает обман, и кто кого обманывает, уже не важно, потому что в результате — каждый сам себя.

Лишь князь и Зиночка в зеркалах не отражаются. Может, потому, что органичной частью этого двоящегося, троящегося мира не являются?

Князь К. (Сергей Панков) давно живет как во сне, в какой-то другой реальности, не ориентируясь во времени и пространстве. В гостиной провинциального городка появляется постаревший Хлестаков: былая легкость движений сменилась конвульсивными подергиваниями уже не слушающегося тела, а необыкновенная легкость в мыслях обернулась почти слабоумием. Князь Сергея Панкова безобиден и доверчив и потому легко становится игрушкой в умелых руках. Но в финале ему дано на мгновение проснуться, осознать себя этой чужой игрушкой — и умереть, заснуть навечно.

Зиночка (Марина Ланина) зеркал избегает: в них то непроницаемая тьма, то вдруг, после того, как она соглашается принять участие в маменькиной интриге, высовываются оттуда мордасовские сплетницы.

Марья Александровна (Нина Вершинина) зеркал не боится, сама же их, верно, и понаставила в гостиной — то и дело подойдет, поговорит (посоветуется?). Она безусловный центр этого мира, остальные для нее — отражения, бледные копии. Яркая, властная, она организует пространство и действие, расставляя пешки в этой игре так, как ей хочется. Афанасий Матвеевич (Владимир Перевалов), который, по всеобщему мнению, «решительно недостоин принадлежать Марье Александровне», именно принадлежит ей: его привозят и увозят, он, маленький, тщедушный, безмолвно повисает в руках слуг, по команде хозяйки одевающих его прямо в воздухе, и занимает назначенное ему место, пытаясь саркастически — как велено — улыбаться.

Сцена из спектакля. Фото С.Примакова

У Москалевой нет достойных противников. Кроме Зиночки. Этот дуэт сыгран точно в каждой интонации, в каждом жесте. Раскидывая свои сети вокруг бедняжки князя в первом действии, Марья Александровна нет-нет да и сверкнет глазами в сторону дочери, а в той, как в зеркале, отражается каждое слово маменьки: она и понимает, что происходит, и боится в это поверить. «Подойди к зеркалу, Зина!» — и Зиночка в ужасе отшатывается. Однако Марья Александровна умеет уговорить, знает, на какие клавиши нажать. Да и что делать, когда некуда больше человеку пойти? Хлопает дверь с надписью «Кабакъ». «Ты моя плоть и кровь!» — восклицает Марья Александровна… И все же из игры с бесами человек никогда не выходил победителем.

М.Ланина (Зина), Н.Вершинина (Марья Александровна). Фото С.Примакова

Несколько финалов, которые выстраивает Штейнер, нарушают впечатление цельности режиссерской концепции. Режиссер, как будто спохватываясь, все время что-то договаривает. После сообщения о смерти князя пустеет сцена, открывается в ее глубине черный провал, ползут клубы дыма, зловеще мерцает огонь — и в этот ад (царство теней? жуткое зазеркалье?) уходит Зиночка. Прямолинейность этого хода, честно говоря, смущает. Вновь гаснет свет, на сцене расставляют кладбищенские кресты, мимо которых тянется похоронная процессия жителей Мордасова… Звучит мелодия романса, который пела князю Зиночка, и мы видим ее в вышине внутри зеркала… Затем та же вихляющая музыка и та же мизансцена, что и в начале, перед нами все участники спектакля… Или режиссер и финал решил дать в разных отражениях, размножить, или зрителю не доверяет, или себе? Логика развития действия подсказывает, что точка (или многоточие?) в этой истории поставлена, когда князь и Зина замирают в зеркальных рамах — то ли поймал их этот мир, то ли ушли они из него навсегда.

…Все человеческие чувства здесь искажены. Зеркала обманывают и умножают обман. Человек ли властвует над своей тенью-отражением или сам он кривое отражение себя, игрушка в чьих-то руках, и в один прекрасный момент ему прикажут: «Знай свое место!»? Кстати, зеркало сцены в этом спектакле тоже одето в раму. Что там, с той стороны зеркального стекла?

Март 2003 г.