Настасья Филипповна впервые бросила в камин деньги на русской сцене 11 октября 1899 года. В этот день состоялась премьера «Идиота» в Малом театре. Тремя неделями позже, 4 ноября, деньги загорелись в театральном камине Александринского театра… Спектакли эти не были удачами, и театральная история вполне могла бы забыть о них, но Настасью Филипповну играли М.Н.Ермолова и М.Г.Савина — наследницы императорской артистки Лизаньки Сандуновой на казенной сцене… Причем одна играла ту самую «Лизаньку» и борьбу за достоинство человеческой личности, а на красное платье другой падали отсветы «Лолы Монтес».

1899 год был годом прихода Достоевского в профессиональный театр (до этого шли «Братья Карамазовы», «Бедные люди», «Дядюшкин сон», «Село Степанчиково», «Скверный анекдот», «Преступление и наказание», но все это — любительские постановки). К моменту премьеры «Идиота» в петербургском Театре литературно-художественного общества П.Орленев и К.Яковлев уже играли «Преступление и наказание». Инсценировка «Идиота», осуществленная известным драматургом, «обер-переделывателем» В.Крыловым и его малоизвестным сотоварищем Г.Сутугиным1, стала второй попыткой перенести романный мир Достоевского на профессиональную сцену.

Инсценировка была явно плоха. Об этом писал в момент репетиций В.Теляковский (в то время управляющий московской конторой Императорских театров), сами актрисы и рецензенты спектаклей. Впрочем, Настасье Филипповне повезло в переделке больше, чем Мышкину или Рогожину, которые в инсценировке оказываются вообще едва знакомы (Рогожин появляется перед Мышкиным только для того, чтобы рассказать ему о присутствии в Павловске Настасьи Филипповны и спросить, где Мышкин купил садовый нож, а Мышкин вообще мешает своими монологами развитию «крыловской» интриги, недаром на репетициях в Малом театре Крылов требовал, чтобы «Васильев играл «идиота» идиотом"2). Но вот сцена прихода Н.Ф. к Ганечке исковеркана сравнительно мало, а сцена вечера, когда Настасья Филипповна швыряет в камин деньги, — вообще, пожалуй, самая удачная в инсценировке.

М.Н.Ермоловой Достоевский как автор не был близок. По утверждению Т.Л.Щепкиной-Куперник, она его "признавала гениальным, но долгие годы ей было мучительно его читать. Ее отталкивало то, что Достоевский, заставляя своих героев страдать, не дает им никакого выхода, а это никак не вязалось с требованиями, которые М.Н. предъявляла к искусству"3. Но, взявшись за Настасью Филипповну, Ермолова, стосковавшаяся по русским трагическим ролям, вошла в работу с присущей ей самоотверженной истовостью и много достигла в изображении "того великого страдания, до которого может дойти душа человека«4.

Тема соперничества Аглаи и Настасьи Филипповны, составляющая суть 4 акта и подробно расписанная Крыловым, была «мелка» для трагического дарования Ермоловой и мало интересовала ее. Зато тема проснувшейся гордости, утверждение прав личности, наконец, тема бунта этой личности против окружающего общества — все это было Ермоловой бесконечно близко. "Сцена в квартире Настасьи Филипповны, когда Рогожин ворвался с пьяной толпой покупать ее за сто тысяч — незабываема!

М.Н.Ермолова. Конец 1890-х годов

Когда она, гордая, протестующая, несчастная, оскорбленная до самой глубины своей чуткой души, вся трепещущая в лихорадочном порыве, бросала всем собравшимся горькие слова о том, что она продажная, «рогожинская», — весь зал замирал в каком-то оцепенении. Безумным становится ее взгляд, когда она кидает сто тысяч в горящий камин и, злобно издеваясь над мелкой душонкой своего жениха Ганьки Иволгина, предлагает ему достать из огня голыми руками загорающийся пакет.

А потом бросается вон из комнаты вместе с Рогожиным и его пьяной компанией и уже в дверях, с чувством приглушенной нежности, произносит фразу: "Прощай, князь! В первый раз человека видела!"5.

Печатных свидетельств этой роли Ермоловой мало, но из того немногого, что есть, очевидно: она играла Н.Ф. натурой цельной, менее экзальтированной, чем в романе, искала черты характера не только сильного, богатого и самобытного, но в чем-то героического, поставленного в условия, противоречащие его внутренним порывам. Ермолова к этому моменту уже была не так молода (рецензенты не преминули отметить это), но тем сильнее звучал у нее мотив нерастраченных внутренних сил.

Роль принесла Ермоловой горечь премьерной неудовлетворенности собой («Пишу вам под тяжелым впечатлением. Вчера сыграли «Идиота» — и ничего, так-таки ничего. Публика холодна и сдержанна.<…> В чем дело — понять не могу, но огорчена я была страшно, я говорила, что я никуда не годная актриса, что мне надо бросать сцену и т.д. Одним словом, вела себя «по-идиотски»… Наутро я немножко опомнилась"6). Положительные рецензии поправили настроение актрисы, но роль продержалась в репертуаре Ермоловой недолго.

М.Г.Савина по складу своей натуры тоже была довольно чужда Достоевскому, хотя ценила его. В спорах — Тургенев или Достоевский — всегда отстаивала превосходство первого. "Савина была ясная, у нее было огромное чувство ответственности перед теми образами, которые она создавала на сцене. Она не знала, не чувствовала и не понимала сложных и запутанных соединений отшельничества с искушением, фантазии с ренегатством, любви со злобой, страсти с истерией«7. Какая уж тут, казалось бы, Настасья Филипповна, вся — из этих несоединимостей! Зато Савина, привычная к «крыловщине», составлявшей ее постоянный репертуар, знала, как из ничего создавать нечто. Но даже у нее инсценировка «Идиота» вызвала протест: «До того это неладно и нескладно на сцене и так невыполнимо, что ужас берет», — писала она незадолго до премьеры А.Кони8.

Волнение Савиной усиливалось и оттого, что доходили слухи о не успехе (не «неуспехе», а именно о «не успехе») Ермоловой. Ясно, что в этой ситуации Петербург ждал от нее победы. «До открытия занавеса — разговоры об «Идиоте» в Москве и его тамошнем провале.

М.Г.Савина. 1897 г.

— У Ермоловой Настасья Филипповна совсем не вышла.

— Да и князь Мышкин плох был.

— Васильев, кажется…

— Посмотрим, что наши сделают…«9.

В итоге «Идиот» в Александринке имел в печати почти единодушно положительную оценку. И именно потому, что в нем играла Савина. «Собственно, пьеса „Идиот“ не идет на Александринской сцене. Идет драма „Настасья Филипповна“ с г-жой Савиной в главной роли», — писала газета «Россия», и есть все основания предположить, что эти слова принадлежат Власу Дорошевичу10. «— Ведь что тут в драме от Настасьи Филипповны сравнительно с романом осталось? Одни обрывки. А между там, искренно вам сознаюсь, — глядя на Савину, я впервые Настасью Филипповну понимать стал…» — приводит рецензент «Гражданина» отзыв зрителя11.

Главной темой роли стала у Савиной тема поруганного женского, а не человеческого достоинства и, конечно, тема соперничества Настасьи Филипровны и Аглаи, тем более, что на сцене рядом с ней в роли Аглаи была В.Комиссаржевская. Савина играла в Н.Ф. характерный тип русской женщины, падшей, но чувствующей горечь своего положения.

«Савина говорит «Рогожинская» так, что в одном этом слове слышится целая драма жизни. Рогожинская — это крик наболевшей души, полной оскорбления, позора, страдания. Она носит их в себе и никуда ей не уйти, ничем не заглушить, не залить этих горячих угольев мучительного стыда«12. К вопросу об «угольях». Сцена с сжиганием денег Савиной явно не удалась, «совсем не вышла и впечатления не произвела», «поставлена была как-то скомкано», в Настасье Филлиповне "не чувствовалось в этот момент того грозового удушья, которое должно разрядиться яркой вспышкой молнии и раскатом грома«13. И хотя в голосе актрисы слышались истерические нотки, хотя в сцене с Мышкиным звучал «сильный, задавленный и горький лиризм», сцена эта была несомненно трудна для Савиной. И, мастерица своих ролей, королева формы, частая путешественница в Европу, она, конечно, расчетливо подобрала внешние эффекты — костюмы, которые на утро после премьеры обсуждали дамы. В том числе — костюм в сцене вечера — красное платье с блестками, на котором эффектно играли языки пламени (внутренний огонь как будто вырывался наружу!), и шуба зеленого бархата на чернобуром меху, с воротником, оканчивающимся головой лисицы… Что-то есть в этом от «Лолы Монтес», а не от «Лизаньки Сандуновой»…

Настоящая победа ждала Савину в сцене поединка с Аглаей — Комиссаржевской (тем более, что роль Аглаи ничтожна в переделке даже по сравнению с другими ролями).

«Комиссаржевская и Савина. Вот акварель и картина масляными красками. В то время, как г-жа Комиссаржевская рисует Аглаю бледными водянистыми красками, — какая сила в игре г-жи Савиной!» — писал, видимо, тот же Дорошевич. — Да что же это я перед ним унижаюсь то?! — Кто слышал эту фразу у г-жи Савиной, тот не скоро ее забудет"14. Савина вела эту сцену без всяких признаков сентиментальности, на колоссальном нервном подъеме, не щадя себя. Напряжение, накапливавшееся на протяжении предыдущих эпизодов, выливалось здесь в сцену полуистерического самоутверждения права Н.Ф. на любовь, душевное спокойствие, уважение окружающих и самоуважение. По мнению зрителей, в этой сцене у Савиной — Н.Ф. было все: "Чистая страсть, с которой она любила князя Мышкина, страсть выкованная страданием в ее истерзанной, бурной, но жаждущей тихого ясного света душе, гордость незаслуженно оскорбляемого существа, прорывающаяся сквозь туман жестокого и незаслуженного презрения к самой себе, которым растравляет свои раны эта мятущаяся натура, наконец, торжество победительницы, покупающей свою победу ценой жестоких оскорблений«15.

Уже наутро после премьеры петербургские газетчики восторженно превозносили петербургский спектакль, всячески подчеркивая его превосходство над московским «Иди отом» и обсуждали туалеты Савиной16.

М.Н.Ермолова в Настасье Филипповне оставалась верной своей теме, стараясь вызвать сочувствие к героине и пробудить в зале негодование против условий, губящих человека.

М.Г.Савина "ненавидела разжалобить, она не любила легких слез. Была и тут резка ее правда, чиста от сентиментальности. <…> Над ее Настасьей Филипповной не плакали. Но душа зрителя, который успел не только смотреть, но и видеть, была обожжена«17. Савина возобновляла роль в течение десяти лет, до 1908 года, Ермолова сыграла всего несколько спектаклей…

Апрель 2003 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Крылов В., Сутугин Г. Идиот: Драма в 5 действиях, переделанная из романа Ф.М.Достоевского // Сцена. Б.м., 1899.

2. Теляковский В.А. Дневники Директора Императорских театров. М., 1998. С. 144.

3. Щепкина-Куперник Т.Л. Из воспоминаний. М., 1959. С.199.

4. Курочкин Г.И. Из воспоминаний о М.Н.Ермоловой // Мария Николаевна Ермолова. М., 1955. С. 399.

5. Там же.

6. Ермолова М.Н. Письмо Л.В.Середину от 12 окт. 1899 г. // Мария Николаевна Ермолова. С. 158.

7. Кугель А. М.Г.Савина // Кугель А. Театральные портреты. Л., 1967. С. 157–158.

8. Савина М.Г. Письмо А.Кони от 25 окт. 1899 г. // М.Савина и А.Кони. Переписка: 1883–1915. Л., 1950.

9. В театральном зале // Петербургский листок. 1899. 5 нояб. С. 3.

10. В.Д. [Дорошевич В.М.] Театр и музыка // Россия. 1899.

10 нояб. С. 3.

11. Скептик [Вейнберг П.И.] Вслух // Гражданин. 1899. 7 нояб. С. 7–8.

12. Цит. по: Шнейдерман И. Мария Гавриловна Савина. Л.; М., 1956. С. 307.

13. А.Ф. [Фонштейн А.Ф.] «Идиот» // Новости и Биржевая газета. 1899. 6 нояб. С. 3. (Театр и музыка)

14. В.Д. [Дорошевич В.М.] Театр и музыка // Россия. 1899. 10 нояб. С. 3.

15. А.Ф. [Фонштейн А.Ф.] «Идиот» // Новости и Биржевая газета. 1899. 6 нояб. С. 3.

16. Резонер [Белкин И.И.] Туалеты артисток // Петербургская газета. 1899. 6 нояб. С. 3.

17. Эфрос Н. Женское дело // Кончина Савиной. Пг., 1917. Т. 2. С. 97.