В 1760-е годы русский зритель (столичный в первую очередь) открыл для себя новый жанр — комическую оперу. Знакомство состоялось сначала с французским вариантом opéra-comique во время гастролей труппы Ж.П.Рено в Санкт-Петербурге, однако вскоре появились и русские авторы, представившие на суд публики собственные сочинения в этом жанре.
Успех комической оперы был ошеломляющим. Причин тому немало. Конечно, талант и известность таких сочинителей, как М.И.Попов, А.О.Аблесимов, М.А.Матинский, Я.Б.Княжнин, музыкантов и композиторов (Е.И.Фомин, В.А.Пашкевич, Д.С.Бортнянский, М.М.Соколовский, А.Булландт), актеров (В.М.Черников и др.). Конечно, сам факт появления на театральных подмостках совершенно новых героев и новых сюжетов, невозможных дотоле на классическом театре с его высокими трагедиями и немногочисленными комедиями-памфлетами.
Но главная, вернее, изначальная причина успеха заключалась в том, что российский театр оказался проводником модной и прогрессивной в ту эпоху идеи независимости душевных добродетелей от социального статуса и происхождения. Тема маленького человека, столь характерная для отечественной литературы, изобразительного искусства, театра XIX столетия, зародилась в веке предшествующем, и немалую роль сыграли в этом комедия и комическая опера. Именно здесь вышли на первый план и заговорили в полный голос современники — герои из непривилегированных слоев общества: крестьяне, купцы, ямщики, солдаты, приказчики, ремесленники, разбитные слуги. С ними на сцену пришел разговорный язык, деревенский и городской фольклор, народная музыка, нравы и обычаи третьего и «подлого» сословий.
Сказался, разумеется, и своеобразный патриотический настрой российского образованного общества второй половины XVIII в., который выражался в двух, на первый взгляд, противоположных тенденциях. Петр I, типично пороссийски — варварским способом, заставил страну обернуться лицом на Запад, но естественное в начале века желание усвоить общеевропейский опыт и встать на один уровень с передовыми государствами Европы породило к концу столетия сложный сплав — понимание собственной отсталости (нередко и ущербности) и все более острое осознание национального достоинства и вера в собственные силы и возможности.
Ломоносовское «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать» было подхвачено молодой русской творческой интеллигенцией, в том числе и деятелями театра. Это драматургический опыт В.И.Лукина и его теоретическое обоснование принципа «склонения на наши нравы» французских, немецких, итальянских пьес; это переводы-переделки-обработки Б.Е.Ельчанинова, А.Нартова, И.А.Дмитревского и др. Тот же принцип был использован и Я.Б.Княжниным: известная его комическая опера «Сбитеньщик» (1783 г.), представляющая собой переложение на русский манер «Севильского цирюльника» Бомарше, пусть не прямо, но все же достаточно очевидно доказывала, что и у нас есть свои Фигаро и они не уступают французскому герою в выдумке, изворотливости, трезвом взгляде на жизнь и умении достигать своих целей. Княжнин отнюдь не случайно заменил Фигаро сбитенщиком Степаном — продавец сбитня был наиболее типичным, ярким представителем городского плебса, низового населения, среди которого выделялась особая «каста» — уличные разносчики и приказчики-зазывалы. Действительно, впервые представители этого промысла оказались запечатленными в комедиях Я.Б.Княжнина и М.А.Матинского, причем со своеобразным рекламным краснобайством, присущим данной разновидности «уличного сервиса», краснобайством, позаимствованным едва ли не с натуры — прямо с улицы, из проемов петербургского Гостиного двора, где размещались лавки купцов, с порога которых и звучала настоящая «торговая поэзия», рассчитанная на то, чтобы остановить, заинтересовать покупателя и заманить его в лавку. На протяжении двух с лишним столетий, вплоть до 1930-х годов повседневную жизнь крупных городов России невозможно было представить без «криков» мелких торговцев, ходячих ремесленников, без бродячих актеров. Городские окраины, густонаселенные кварталы каждое утро просыпались, разбуженные возгласами пирожников, старьевщиков, зеленщиков, продавцов рыбы, лудильщиков, щарманщиков и прочего подобного люда. У Н.А.Некрасова в стихотворении «О погоде» есть строки как раз об этом:
В нашей улице жизнь трудовая:
Начинают ни свет ни заря
Свой ужасный концерт, припевая,
Токари, резчики, слесаря,
А в ответ им гремит мостовая!
Дикий крик продавца-мужика,
И шарманка с пронзительным воем,
И кондуктор с трубой, и войска…
Одной из самых старых профессий из разряда «походячей» торговли была продажа сбитня. Поясним: сбитень — чрезвычайно популярный в XVIII—XIX вв. медовый напиток, в состав которого, помимо меда (позднее — патоки),входили разные пряности: корица, гвоздика, мускатный орех и т.п. Употребляли сбитень в горячем виде, поэтому особенно ценился он зимой. Еда на ходу, пропускание на морозце стаканчика горячительного напитка были в ту пору обыкновенным делом. К удивлению иностранцев, русский человек вовсе не заботился «ни о времени, ни о месте своих завтраков или обедов. Он ест, где случится, и тогда, когда почувствует в этом надобность. Землекоп садится завтракать на берег своей канавки, кучер ест, сидя на козлах, маляр на крыше или лесовине, извозчик на улице возле своей лошади. Сообразно с этими привычками, в Петербурге и Москве, кроме харчевен или простых трактирных заведений для народа, сотни разносчиков ходят по улицам или стоят близ мостов с яствами и питьями, соответственными временам года. Летом на лотках, а зимой на столиках, надстроенных над санками, продают: сдобные белые хлебы, булки, крендели, горячие пироги с разными начинками, блины, студень, кисель, вареную рыбу, икру, соленые грибы, огурцы, печеные яйца, овощи и проч. Для питья зимой носят ароматный сбитень, в огромных медных окутанных белым полотном баклагах, летом квас или бруснично-медовый, довольно вкусный напиток, пенящийся в больших стеклянных стопах. Русской любит лакомиться, он и десерт свой находит на всех улицах. Различные пряники, орехи, сладкие стручки, изюм, свежие ягоды, яблоки или вареные груши, вишни и проч. продаются на лотках ходящими. Пользуясь средствами, о которых мы здесь упомянули, поденщик, не имеющий постоянного жительства, может прокормить себя весьма хорошо за 40—60 копеек в сутки»1.
Сбитенщики неизменно пользовались успехом не только благодаря приятному вкусу напитка, особенно нужного зимой, в холода, но также благодаря внушительному, располагающему к доверию виду продавца и свойственному сбитенщикам красноречию. Встречались среди них и подлинные виртуозы. Любимцем жителей Петербурга долгие годы был старик-сбитенщик, прогуливавшийся в 30 — 40-е годы XIX века по Невскому проспекту. Его знаменитые прибаутки собирали массу народа, воспринимавшего это как бесплатный уличный концерт2.
Вообще уличному промыслу было присуще удивительное соответствие продавца товару и товара продавцу. По неизвестно когда и кем установленным нормам и вкусам, всякий
товар обретал традиционную «оправу» в виде разносчика определенного возраста, внешности,
темперамента, в виде особого, «своего» рекламного выкрика и способа
предложения, продажи, переноски
(лоток, кувшин, ведро, ящик и пр.).
Последнее, конечно, определялось
вполне прагматическими причинами,
но не только ими. Многие уличные
разносчики были действительно экзотическими фигурами. Чего стоили,
например, продавцы, предлагавшие
веники и швабры. Не случайно Льву
Успенскому они казались сродни образам сказочной фантазии: «Иной
раз во двор входил человек-копна,
зеленое лиственное пугало, такими в книжках для малышей рисуют сказочных леших. И сквозь пряно-пахучие березовые ветки звучал изнутри копны высокий бабий голос: «Венички бере-о-зовы, венички!» <…>
Другая женщина (а случалось, и мужчина) появлялась, распустив высоко
над головой, как буланую гриву, целый мочальный веер: «Швабры,
швабры, швабры!»«3.
Нечто фантастическое представляла собой и фигура сбитенщика. Пожалуй, одним из первых его изобразил Н.В.Гоголь в присущей ему комедийно-саркастической манере: внизу гостиницы «были лавочки с хомутами, веревками и баранками. В угольной из этих лавочек, или, лучше сказать, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом таким же красным, как самовар, так что издали можно было подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою» («Мертвые души», т. 1, гл. 1).
Гораздо чаще, однако, сбитенщики бродили по городу, каждый по своему маршруту. Обыкновенно они "носили на спине медный бак, обвязанный старым ватным одеялом, от бака шла длинная медная трубка с краном. По поясу — деревянная колодка с ячейками для стаканов«4.
Во время народных гуляний (например, на Марсовом поле в Петербурге 1880–90 гг.) сбитенщики устраивались на одном месте, выставляя на столах «феноменальные самовары, вызывающие удивление прохожих». В этих самоварах был горячий сбитень, о чем и сообщал громогласно торговец, постоянно выкрикивая "Сбитень! Сбитень!"5.
Колоритная фигура московского сбитенщика запечатлена в воспоминаниях Н.Д.Телешова: «…идет по улице человек, обвешанный через шею до пояса гирляндой белых и румяных калачей, а в руках у него большой медный чайник особой формы, с горячим сбитнем — смесь патоки с имбирем, желтым шафраном, разведенная в кипятке. На поясе повязано толстое полотенце, в котором сидят в гнездах небольшие стаканчики с толстейшими тяжелыми днами, чтоб не обжигать при питье пальцы. Этот торговец уже не только выкрикивает, что у него «Сбитень горячий!», но и балагурит, напевая вполголоса из народных прибауток о том, как «тетушка Ненила пила сбитень да хвалила, а дядюшка Елизар все пальчики облизал — вот так патока с имбирем, даром денег не берем!..»«6.
Внешний облик сбитенщика практически не менялся на протяжении двух веков, к нему, казалось бы, давно привыкли, но всякий раз такой персонаж вызывал удивление, смешанное с уважением и восхищением, поднимал настроение. Поистине сбитенщик был зримым воплощением праздничности, широкого раскрепощенного жеста, незыблемости традиций.
Благодаря своей экзотичности (странное сочетание привычного и необычного, знакомого и «удивления достойного») представители уличного торгово-ремесленного промысла всегда воспринимались «в свете театральности».
В крупных городах, особенно в чопорном, чиновничьем Петербурге, где самой, пожалуй, распространенной уличной одеждой был мундир или шинель, в Петербурге с его прямыми правильными улицами и — сразу за пределами парадного пространства центральных площадей и кварталов — глухими каменными дворами-колодцами, темными громадами брандмауэров и кирпичных промышленных строений бродячие торговцы, ремесленники и артисты казались пришельцами из иных миров, словно сошли они с красочных наивных лубочных листов или выбрались из того самого волшебного фонаря, который издавна утолял жажду экзотики и тайны. Напомню, что именно под этим названием («Волшебный фонарь») вышел в начале XIX в. альбом расцвеченных офортов с изображениями «санкт-петербургских расхожих продавцов», ежедневно превращавших на какое-то время улицы и дворы столицы в подобие театральных или балаганных подмостков. Не случайно для Я.Н.Ривоша бродячие торговцы и ремесленники представлялись своеобразной труппой "фигурантов уличной сцены, беспрестанно игравших один и тот же спектакль«7. То же сравнение с театром и в мандельштамовских «Петербургских строфах» (1913 г.): «Где продавая сбитень или сайки… оперные бродят мужики».
Каждый день или ежегодно в определенный сезон они появлялись на улицах, рыночных площадях, на перекрестках, у мостов, во дворах, которые тут же становились их сценической площадкой, а громкие «крики» — одновременно реклама, оповещение и приглашение — собирали не только желающих купить предлагаемое, но и зрителей, настроенных как правило, благодушно-насмешливо или восторженно, в зависимости от таланта балагура-продавца. Широко распространенная в обычной, повседневной жизни горожан, устная реклама особенно расцветала во время ярмарок и народных гуляний, где представала в более ярком обличье и, так сказать, праздничном варианте. По воспоминаниям А.Ф.Кони, на Адмиралтейском бульваре, где «до разведения сада» выстраивались на Масленицу и Пасху балаганы, карусели, а зимою ледяные горы, в течение всей праздничной недели, от восхода до заката звучали «голоса сбитенщиков и торговцев разными сластями, звуки шарманок, громогласные нараспев шутки и прибаутки раешников… и хохот толпы в ответ на выходки «дедов» с высоты каруселей«8. Эта звуковая какофония способствовала, наряду с ярким разноцветьем вывесок, товаров, нарядов гуляющих и развлекающих, созданию неповторимой атмосферы всеобщего праздника с его полной раскрепощенностью, ощущением равенства присутствующих, выключенностью из обыденности, проявлением здоровой эмоциональности.
Почему-то так получилось, что в профессиональной комедиографии очень мало примеров использования этих персонажей, тем более образцов их «торговой поэзии». Разносчики, торговцы и ремесленники с их уличными прибаутками стали обычными героями этнографических очерков, сборников типа «Физиологии Петербурга», привлекли внимание художников, фольклористов, позднее — музыковедов и исследователей музыкального фольклора, мастеров в сфере профессиональной и кустарной мелкой пластики. Правда, они нет-нет да и появлялись на подмостках любительского театра, в небольших пьесках, интермедиях, особенно в конце XVIII — начале XIX вв. К примеру, главным персонажем третьей интермедии драмы «Стефанотокос», входившей еще в 1740-е гг. в репертуар школьного театра, является маркитант, который «продавает пироги, вельми их похваляя»:
Кто тут спрашивал подовых, господа честные?
Вот у меня куды хорошие какие!
То здесь пироги горячи,
Едят голодны подьячи.
Вот у меня с лучком, с перцем,
С свежим говяжьим сердцем … и т.д.9.
Очень близок этому тексту монолог пирожника, составляющий основу «Игры пирожной» — одноактной комедии городского демократического театра второй половины XVIII в., созданной, видимо, в Поволжье10.
Фигура же торговца сбитнем в качестве главного действующего лица появилась единожды — в комической опере Княжнина. И что особенно интересно, выходная ария Степана — визитная карточка главного героя — представляет собой подлинный «крик» торговца сбитнем:
Вот сбитень! Вот горячий!
Кто сбитню моего?
Все кушают его:
И воин, и подьячий,
Лакей и скороход,
И весь честной народ.
Честный господа!
Пожалуйте сюда11.
Очень близкие варианты приговоров сбитенщиков известны по записям XVIII — XIX вв.:
Вот сбитень, вот горячий!
Кто сбитню моего?
Всякой кушает его,
И воин, и подьячий12.
Сбитень горяч!
Кипит горяч!
Вот сбитень, вот горячий —
Пьет приказный,
пьет подьячий!13.
В Туле середины XIX в., по словам корреспондента местного «Справочного листка», «краснорожий сбитенщик» сходным образом расхваливал свой напиток: "Эй, кто почнет, того мир почтет"14.
Записи В.И.Симакова в Москве 1920-х гг.:
Ай да сбитень-сбитенек!
Кушай, девки, паренек!
Кушайте и пейте,
Денег не жалейте!
Сбитень сладкий на меду,
На-ка, меду накладу!
А как буду-то варить,
Его все будут хвалить!
Ай да сбитень-сбитенек!
Подходи-ка, паренек!
Сбитень тетушка варила,
Сама кушала, хвалила
И всем ребятам говорила:
— Вы, ребята, пейте,
Сбитню не жалейте.
Сбитень варен на меду,
Не на рощеном солоду,
Вкусен, ароматен,
Для всякого приятен!15
Начало XX столетия. В одном из уездных городов «общий любимец» сбитенщик, расположившись около школы и выжидая, когда толпа учащихся высыпет на улицу, выкрикивал свои неизменные прибаутки. Столпившиеся вокруг него школьники охотно покупали вкусный напиток и подтрунивали над разбитным, словохотливым торговцем.
Кипит да преет,
Amicusов греет!
Кипит кипяток
Попарить животок!..
Кто наш сбитень берет,
Тот здоров живет,
Под горку идет не спотыкается,
На горку ползет не поперхается…
Подходи!16
Развернутый вариант прибаутки торговца сбитнем помещен на лубочной картинке:
Вот сбитень горячий!
Мед казанский,
Сбитенщик астраханский.
Сам хохлится,
Сам шевелится,
Сам потрогивается.
Не пей пива кружку,
Выпей сбитню на полушку.
С нашего сбитню голова не болит,
Ума-разума не вредит.
Тетушки Варвары,
Широкие карманы,
Марьи Иванны,
Городские барыни,
Извольте кушать,
А другие — глядеть и слушать.
Пил сам дядя Елизар,
Так и просит Назар.
Нес, поднес
Под самый нос.
Какой вкус, какой цвет!
Откушай, сосед.
Все пьют да хвалят,
Нашего брата и по головке гладят17.
На открытом городском пространстве выкрику придавалось огромное значение. Он был продуктом специфической культуры, которую М.М.Бахтин удачно охарактеризовал как «эпоху громкого слова». Разносчики и мелкие уличные мастеровые органично (нередко и вполне гармонично) сочетали в одном лице собственно продавца/ремесленника, зазывалу и специалиста по традиционной рекламе. Рекламой служили и внешний вид разносчика, и вид его товара, и специальные выкрики. В уличных условиях, на рыночной и ярмарочной площади каждый товар (в идеале) наделялся своим музыкально-словесным образом, где важным оказывался не только текст, его форма (проза или стих) и способ подачи (речитатив, скандирование, пропевание и пр.), но и манера исполнения, тембр, громкость, внятность, эмоциональность, разного рода голосовые модуляции вкупе с мимикой и жестикуляцией разносчика. По многочисленным воспоминаниям, люди (прежде всего прислуга, которой вменялось в обязанность закупать продукты) узнавали по голосам торговцев, приходивших по утрам во двор их дома, ибо всяк кричал на свой лад, и каждый имел свой мотив и свои ноты.
Сохраняя канонический звуковой облик выкриков — знаков определенных товаров и услуг, разносчики придавали им собственные индивидуальные черты, делая хорошо знакомые формулы-крики не только знáком товара, но и знáком, рекламой себя — конкретного человека, предлагающего данный товар.
Культура уличных «криков», ярмарочных прибауток завершилась в начале XX столетия. Неожиданный всплеск торговой поэзии представителей уличного сервиса наблюдался в 1920-е годы, в период нэпа, но тогда на первый план вышли иные услуги и товары — папиросы и бритвы, моющие порошки и сахарин, шоколад и примусы, хотя продолжали предлагать свои товары и привычные разносчики и мастеровые. Что касается сбитенщика, то он уже на рубеже XIX–XX вв., по свидетельству современников, как-то сам вышел из моды, так что память о нем сохранялась только в воспоминаниях, очерках, лубочной продукции, в знаменитых фарфоровых статуэтках, выполненных по гравюрам А.Венецианова на императорском фарфоровом заводе Ф.Гарднера еще в начале XIX в., в зарисовках художников — от К.Беггрова и К.Кольмана до Б.Кустодиева и М.Добужинского.
Март 2003 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Прогулки с детьми по России. Сочинение Виктора Бурьянова. СПб., 1837. Ч. 1. С. 121–122.
2. Бахтиаров А. Народное гулянье на Марсовом поле // Язвы Петербурга. Л., 1990. С. 51.
3. Успенский Л. Записки старого петербуржца. Л., 1970. С. 78.
4. Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890—1910-х годов. Л., 1991. С. 89.
5. Бахтиаров А. Народное гулянье на Марсовом поле. С. 51.
6. Телешов Н.Д. Записки писателя. М., 1948. С. 273–274.
7. Ривош Я.Н. Время и вещи. М., 1990. С. 167.
8. Кони А.Ф. Старый Петербург. Воспоминания старожила. Пб., 1922. С. 52–53.
9. Кузьмина В.Д. Русский демократический театр XVIII века. М., 1958. С. 132.
10. Там же. С. 132–133.
11. Княжнин Я.Б. Сочинения: В 2 т. СПб., 1848. Т. 2. С. 3.
12. Кузьмина В.Д. Русский демократический театр XVIII века. С. 132.
13. Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 1957. С. 540.
14. Чулковский И. Масленица в Туле // Тульский справочный листок. 1865. № 15. 20 февр.
15. Из истории русской фольклористики. Л., 1978. С. 113, 112.
16. Орлов М.А. Рекреация, или маевка // Отдых христианина. 1910. № 6. С. 823.
17. Иванов Е.П. Русский народный лубок. М., 1937. С. 110.
Комментарии (0)