«СОРОКОНОЖКА»

Обложка журнала «Сороконожка». Фонды Российской национальной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина Рис. Ю. Завадского из журнала «Сороконожка»

Нет ничего удивительного в том, что первая книжка молодых московских писателей, художников, музыкантов и артистов оказалась единственной. В начале века в России выходило в свет одних только сатирических журналов более 250! «Сороконожка» опубликована в 1918-м.

Авторское предуведомление — весьма претенциозное и стилизованное под сатириконовскую «Всеобщую историю» — объявляло сей опус явлением уникальным и настолько выходящим «за рамки общей картины этой эпохи, что подойти к нему можно лишь интуитивно, реконструируя психическую подкладку этого времени».

Создатели Нового журнала, проповедуя идею чистого искусства, решили, не обращая внимания на шум будней, «отдаться исключительно сознательно-бессознательному служению своему невидимому храму». Многоликость и неуловимость сороконожки были как раз теми свойствами, которые не укладывались в рамки общепризнанных понятий, а именно это и устраивало редакцию.

Объявленное наведение «моста между своим временем и тем днём, когда святую тишину искусства прервали хриплые песни ненависти», теперь выглядит безумством храбрых. Поэтому не удивляет весьма характерная пометка на обложке журнала, хранящегося в фондах Российской национальной библиотеки: «Изъято».

Подборка материалов, действительно, разнообразна и размыта. Здесь и художественная проза литератора Мирослава Яроши (притча о Сороконожке, драматический эскиз в 4-х актах «Лава»), замечательное эссе Павла Аренского памяти Скрябина и его же высокопарные «Молитвы». Здесь оригинальные переводы японских трехстиший Хай-Кай и рисунки Л. Никитина и А. Ленского. Здесь режиссёр Юрий Завадский предстал модным художником, а гениальный актёр Михаил Чехов — автором философских изречений. Наконец, поэт Павел Антокольский поместил здесь свои первые стихи, о которых вспомнил только благодаря находке Евгения Борисовича Белодубровского, о чём свидетельствуют письма поэта автору приводимых ниже публикаций.

Дорогой Евгений Борисович!

В том, что сведения мои о «Сороконожке» действительно скудные, ничего нет удивительного. Причины две: первая — уйма времени, протекшая с тех пор; вторая — моя собственная память стала и дырявой и в полнакала, как электролампа, грозящая вообще перегореть.

Увы, за разными заботами я ещё не смог связаться с Юрием Александровичем Завадским, чтобы показать ему Ваш драгоценный подарок, но обязательно (клянусь!) сделаю это после Нового года.

Но, может быть, Вы сами найдёте возможным переснять для него его картины, даже несколько увеличить формат снимка. Лучше всего послать по адресу Театра Моссовета, площ. Маяковского. Ведь он бывает там каждый день. А то пошлите мне, по моему адресу.

Другой публикации тех лет у меня, конечно, не было. А вот в 21-22 дело пошло. Кроме книжки, вышедшей в тогдашнем Гослите в 1922 г., были ещё опубликованы в Брюсовском временнике 1921 г. два стихотворения, и в некоем журнальчике художников «Маковец» (по типу он близок «Сороконожке») одно стихотворение, фотографию той странички мне тоже недавно прислали.

Вот, кажется, всё, что может Вас заинтересовать. Ваши раскопки (поистине археологические) решительно интересное дело. Думаю, что Вам ещё предстоят бог знает какие находки.

Желаю от души, чтобы в новом 1976 г. Вам чертовски повезло в этом деле!

С истинным уважением

П. Антокольский 21 декабря 75.

ЭДМОНД КИН

Лондонский ветер срывает мокрый брезент балагана.
Низкая сцена. Свели. Холст размалеван, как мир.
Ложи встают горбом. В райке напор урагана,
Гонит за гибелью в небо пьяных актеров Шекспир.

Макбет по вереску мчится. Конь взлетает на воздух.
Мокрые пряди волос лезут в больные глаза,
Ведьмы гадают о царствах. Ямб диалога громоздок.
Шест с головой Короля торчит, разодрав небеса.

Ведьмы летят и поют. Занавес бедный задвинут.
В клочья разорвана страсть. Отхлынул в ночь ураган.
Кассу считает директор. Полночь. Стол опрокинут.
Леди к спутникам жмутся. Заперт пустой балаган.

П. Антокольский

***

Рис. Ю. Завадского из журнала «Сороконожка»

Облака под мертвым ветром загибались,
Разлагались в замогильной сарабанде.
Вырастали многоярусные кубы.
И слезились в переулках фонари.

И прохожие друг другу улыбались,
Шулера сходились в карточные клубы.
И сдвигались, — и сдвигались по команде
Облака, как неподвижные драпри,

Черный вечер выглядел сутулым
Музыкантом в старомодной разлетайке.
И казалось, — и казалось он тоскует
В облаках своих, как пьяный в кабаке:

Брякнет в исступленьи о пол стулом.
И быть может, и быть может без утайки
Длинноногой тени спьяну растолкует,
Как натягивают струны на смычке.

П. Антокольский