ВУАЛЯ!

«Только бы не было детей». Театр клоунады под руководством Терезы Дуровой (Москва)

«Да статочное ли это дело, чтобы женщина ещё и рассуждала? Да ещё и о любви? Да ещё и с любезником? И чтобы они признавались друг другу в своих чувствах? И чтобы изыскивали способ уединиться? Да можно ли позволить смотреть на то, как соблазнитель добивается поцелуя, а женщина, прикидываясь сумасшедшей, появляется перед публикой полураздетой в прозрачном платье?» — возмущался один сицилийский иезуит почти четыре столетия назад после выступления комедиантов. История умалчивает о том, что подумала Тереза Дурова три года назад, когда создавала свой Театр клоунады. Однако, судя по привезённому спектаклю со странным названием «Только бы не было детей», женщин на сцене и правда, не было, и о любви — ни слова. Впрочем, слов в этом спектакле вообще нет. В лучшем случае, из груди клоуна может вырваться возглас, по звучанию близкий брачному крику марала.

Это была поистине симфония хаоса и алогизма, родом из комедии дель арте. Были там добродушный и ребячливый Арлекин, наглый изобретатель интриг Бригелла, грубоватый, немного злобный, немного лукавый Пульчинелла, глупый и жадный Панталоне. В мире абстракции возня бесполых существ, претендует на семиотические обобщения. Человек, если не превращается в вещь, то подчас выглядит ничтожнее таковой. Здесь любое дело начинается то с середины, то с конца, отчего кажется бесконечным, не удивительно, что участников подобного действа можно называть просто по цвету их костюмов или по формам. Добродушному увальню в сером костюме семидесятого размера, бритоголовому и на всё согласному, патологически доброму, болезненно сострадающему чужому горю, можно дать кличку Тапир. Худой детина в жёлтой панамке и детском костюмчике такого же цвета называется Плохишом: он будто вышел из песочницы, где только что порушил чужие куличики. А герой-любовник, точно сошедший с экрана немого кино, с высокомерием халдея низкосортного отеля, с омерзительным, неестественно-выверенным пробором на голове, — он явный Гастон. Наконец, есть здесь и Красный клоун — самый загадочный и странный, трансформирующий собственное тело в самые неожиданные мгновения: он то странно прихрамывает, приволакивая ногу, то вдруг выздоравливает, приводя своих собратьев по идиотизму в столбняк, когда в неистовом танце узлом закручивает себя, завязываясь в узел, или превращается в кресло. Все эти существа-абстракции в каждой новой сцене взаимодействуют с нуля, каждый замкнут на себе, каждый не узнаёт другого, каждый непременно мешает другому, в то время, как этот другой мешает третьему… Но при этом один не может существовать без другого. Это какая-то бесконечная вариация на тему «В ожидании Годо». Нетерпеливый Гастон в ожидании кого-то (чего-то?) неизбежно превращается в автомат-часы, обуреваемый порывом саморазрушения. Эт сетера, эт сетера.

В отличие от актёра драматического театра, клоун выбирает себе роль на всю жизнь. Для талантливого актёра выбранная маска — отнюдь не прокрустово ложе, а лишь повод к бесконечным импровизациям. Лирическая и чувственная доминанта, как известно, отличали и великого Тристана, и Скарамуша, и Петролини.

В театре Терезы Дуровой группа клоунов «Микос» — призёры Первого Международного фестиваля клоунов, а также обладатели Гран-при Международного фестиваля в Швеции — пёстрая и на редкость гармоничная команда. Отсутствие театральной программки к спектаклю допускает вольную зрительскую интерпретацию их масок и событий, которые с этими масками происходят. Даже отсутствие амплуа Влюблённых — Аморози — здесь оправдано. Разве может здесь существовать половая принадлежность? В рваной структуре спектакля, репризности и бессюжетности моделируются обобщённые человеческие отношения. Эстрадный ход, мозаичность составления номеров и их будто бы стихийность сообразны нашей реальности. Оскопив идею цирка, с его фейерверком профессионального разнообразия, вырвав из контекста клоунские репризы, руководитель театра, Тереза Дурова, интуитивно или сознательно стремится к цельности спектакля, к театральности.

Когда элементарный фокус или трюк не просто показывается, но обыгрывается, когда парадокс ситуации соотносится с психологической мотивировкой, появляется надтекст происходящего из хармсовского абсурда, а происходящее на сцене приобретает смысл от игры актёра-клоуна. В такие мгновения гомерический смех почти всегда смешивается с горькой душевной тоской. Искусству цирка всегда свойственен профессионализм, это закон. Поэтому формальных клоунов там, в цирке, не может быть. Сделав из цирка театр, Дурова тем самым словно вписала в правила исключение. На фоне блестящих «профи» спектакля «жёлтый» клоун, которого мы назвали Плохишом, вызывает чувство неловкости. «А в остальном, прекрасная маркиза…»

Очень важно послевкусие спектакля. У этого спектакля оно доброе.