В. Шекспир. «Гамлет». Словенский национальный театр (г. Марибор)
Конец века — конец очередного витка спирали Истории.
Конец века — время подводить итоги: какими мы стали? Похожи ли мы на живущих до нас?
Не будем заниматься умозрениями на тему: это ли хотел «изобразить» в своей версии «Гамлета» Томаш Пандур — мы этого не знаем. Но то, что «Гамлет» «осовременен» — это факт.
«Опять „Гамлет“», — вздохнёт разочарованно-саркастично обыватель (видимо, искушённый «обилием» шекспировских пьес на нашей сцене). Да, опять… Но зато какой!..
Поставленный в начале 90-х XX века, спектакль не претендует на историческую достоверность XVII века. Режиссёр-постановщик не преследует цели построить «горизонталь» спектакля (то есть пласт за пластом, как археолог, снять пыль веков), он строит его «вертикаль» — через толщу времён рассмотреть психологию «того» человека (а заодно и нашу), поведенческие мотивы его поступков.
Невольно возникающие параллели с другими Гамлетами ни к чему хорошему не приводят — уж больно далёк «этот» от них. Единственное их родство — они родились не в своё время, кто-то раньше (как герой Смоктуновского), а кто-то позже (как Гамлет Бране Штурбея).
Сложно говорить о концепции образа главного действующего лица пьесы — была ли это «находка» режиссёра или исполнителя-актёра. Тем не менее, трактовка образа гармонично вписывается в общий строй спектакля: Гамлет — неврастеник, идеалист, больше психолог-исследователь и экспериментатор, чем философ, с хрупкой и чуткой душевной организацией. Родившийся с опозданием, он с ужасом наблюдает постепенно «озверевающее» и возвращающееся к первоистокам общество, утрачивающее какие бы то ни было моральные устои, нормой поведения в котором становятся все «низшие» инстинкты — пошлость, хамство, ложь, ёрничество, чувство стадного инстинкта, намерение «быть как все» и «быть со всеми» (и в плане секса тоже). Постепенная деградация общества приводит к логическим «сбросам» эмоционального напряжения у Гамлета — учащающимися истериками и срывами. Он «проигрывает» на себе различные психологические состояния человека в той или иной ситуации и порой сам не находит из них выхода. Гамлет понимает, что он — единственный нормальный человек среди целого стада монстров — Клавдиев, Полониев, Лаэртов… Они «однолицы», даже двигаются одинаково — роботоподобные существа, заводные куклы, за внешне сверкающей оболочкой которых — рухлядь и песок. Гамлет — нормальный, но в обществе монстров он уже не нужен. Ностальгия по прошедшим лучшим временам обуревает его: полное сил и энергии молодое тело томится в бездействии. И тогда появляется проблема: чем бы занять себя (в пределах разумного)?.. Так появляется во дворце труппа актёров и разыгрывает пьесу «Убийство Гонзаго», так попадает в «мышеловку» Полоний (а не столько из-за своего шпионажа). Гамлет мстит, но месть оборачивается против него. Он погибает от руки Лаэрта, но смерть для него — переход из мира дольнего в мир горний и растворение в нём. Смерть для Гамлета —обретение того мира, к которому он стремился, обретение блаженного покоя. Тогда как для Гертруды и Офелии смерть — освобождение: обе — мечутся от крайности к крайности (от монстрообразности к нормальности). Прозрение Офелии в финале спектакля несколько странно — под монотонное пение песни об иве она разбивает по всей сцене множество яиц (если брать за смысл яйца — Вселенную, то становится страшно — это некое пророчество о грядущем конце, апокалипсисе: но для Офелии это — утерянный смысл жизни в обществе монстров).
Смерть как таковая в спектакле отсутствует, но даже намёк на неё говорит о том, что она — не всегда облегчение и избавление. Смерть Гамлета — это победа. Но над кем? или чем? Над гадким миром уродов? — вряд ли… Над смертью? — её для Гамлета не существует… Над собой? — может быть…
Шок от спектакля наступает почти мгновенно и не покидает довольно долго. И дело вовсе не в сценических эффектах, которые имели место быть в несколько эпатирующем смысле. Шок наступает и от сценографии — «чёрно-белый фильм, с несколькими цветными кадрами-вставками, выламывающимися из общей цветовой палитры спектакля» — так можно было бы охарактеризовать декорации тёмно-серого снаружи и изнутри замка, тяжёлые, мрачные, давящие прессом. «Бронза» появляется в «Убийстве Гонзаго», светло-лиловое платье — у Офелии в «песни об иве». Серая дымка окутывает сцену на протяжении почти всего спектакля (несмотря на то, что у света — своя партитура, и довольно живописная), и вдруг — яркий дневной свет режет глаза, белизна костюма Гамлета в дуэли с Лаэртом… Конец Гармонии, побеждает Хаос. Не это ли у нас впереди?
P.S. Шок от спектакля держался долго. После его «растворения» появилась обида — для кого показывался этот «Гамлет»? Для участников Игр Доброй Воли, которые в это время мирно отдыхали в гостиничных номерах после упорной борьбы на стадионах? Или для настоящих ценителей высокого (не побоюсь этого слова) искусства? Мозг разъедала одна мысль: если бы «Гамлет» был показан осенью, то двери ДК имени Горького были бы сняты с петель (как некогда в Свердловской филармонии на концерте «Виртуозов Москвы» под управлением В. Спивакова). А может быть, администрация Дворца просто пожалела двери?
Комментарии (0)