Дж. Верди. «Трубадур». Штаатсопер (Вена).
Режиссёр Иштван Сабо. Дирижёр Зубин Мета
Иштван Сабо, венгерский кинорежиссёр, удостоенный «Оскара» за знаменитый фильм «Мефисто» и многих призов за картины «Хануссен» и «Полковник Редль», осуществил первую премьеру сезона 1993-1994 года на сцене венской Штаатсопер — «Трубадура» Д. Верди, — не считаясь с достаточно консервативными притязаниями публики прославленного театра.
Сабо, давно зачисленный гештальтпсихологами в разряд своих сторонников, находит в собственной памяти образы, связанные со шлягерной оперой Верди, впервые услышанной им в 1945 году в разрушенном Будапеште. Семилетним мальчиком по дороге в школу он слышал, как из руин зданий неслись звуки песни Азучены «Stride la vampa». Через полвека режиссёр возрождает на сцене гештальт, связанный в его сознании с руинами и яростными порывами вердиевской музыки. Сабо и его сценограф Аттила Ковач переносят действие кровавой драмы XV века с дико запутанным сюжетом в разрушенное американским авиационным налётом здание венской Штаатсопер. Действие спектакля совсем не потому происходит в Вене, что режиссёр хочет приблизить его к зрителю. Просто Сабо считает, что нет на свете другого города, жители которого бы так любили оперу и свой театр. И это действительно так. Венцы боготворят Оперу, знают репертуар и музыкантов, которые в нём выступают. В Вене можно запросто говорить об опере с незнакомым человеком. И в каком ещё городе витрины магазинов одежды украшены портретами любимых музыкантов или певцов, а для жителей нет ничего страшнее, чем вид заново разрушенной на сцене Оперы?
Сцена из спектакля. Фоторепродукция А. Наделя
Сабо и Ковач воссоздают на сцене в первом действии точную копию хорошо известной фотографии разрушенного театра: рухнувшие балки, битый кирпич, завалы из превратившихся в мусор лож и архитектурных деталей здания. Гештальт прошлого предстаёт в первом действии — воспоминании. Во время рассказа старика Феррандо о пережитом артистами, оставшимися в театре во время войны, зрители слышат взрывы бомб, крики несчастных жертв, грохот рухнувшего купола приземистого и загадочного здания Оперы. С ужасом внимают ему артисты хора и статисты в лохмотьях скитальцев, вернувшиеся из лагерей для беженцев, из плена, с фронтов. Каждый вспоминает свои беды, и незаметно на Вену спускаются сумерки. В темноте удары церковного колокола звучат почти инфернально, заставляя всех разбежаться. И долго ещё люди, пережившие трагедию войны, будут шарахаться от стука входной двери или парящих над городом птиц.
Оперная примадонна Леонора вспоминает любимого на фоне старых, пробитых осколками, но залитых солнцем декораций. По её роскошному бюсту и наряду венцы легко определяют, что она не ела молочный маргарин, как все австрийцы после войны, а провела несколько лет в нейтральных странах. После многолетней разлуки немудрено не узнать и Манрико: Леонора бросается на шею Ди Луне, военной выправкой напоминающему эсэсовца. Любовный треугольник вердиевских героев становится историей трёх венских артистов, так по-разному переживших военное лихолетье.
Но жизнь не стоит на месте, и венцы разбирают завалы, дабы ускорить процесс восстановления любимого театра. Цыганский хор в виде участников субботника кажется смешным только для жителей страны, в которой добровольный труд превратился в принудительный. Венцы же до сих пор с уважением вспоминают и тех, кто рыдал от горя на руинах уничтоженного театра, хотя никогда в нём не был, и о тех, кто не щадил своих сил и времени на его восстановление. Появление на сцене рыжеволосой Азучены заставляет вспомнить о том, что Верди считал её главной героиней своей оперы. В спектакле Сабо эта рыжеволосая бестия получает центральную роль: жажда мести заставляет её отправить сына на костёр. Поэтому где только можно она будет подбрасывать поленья ненависти в огонь вердиевских страстей. А пока среди поролоновых костюмов и картонных мечей, сохранившихся в подвалах театра, Азучена, вспоминая о войне, вызывает к жизни мрачные видения тех лет, способные поразить воображение юного Манрико. И теперь в её «Stride la vampa» языки пламени лижут стены венских зданий.
Гештальт воспоминаний сменяет в спектакле второе действие — гештальт настоящего: в наполовину отреставрированном здании театра идёт вердиевский «Трубадур». Поэтому герои Сабо, нарядившись в роскошные театральные костюмы, играют выученные ещё до войны роли. Публика в смокингах и вечерних туалетах, заполнившая ложи старого кайзеровского театра (они вырастают прямо на сцене), досматривает спектакль, прерванный войной. И спектакль идёт по всем оперным канонам тех лет: красивые костюмы, статичные артисты, поющие — и только. Правда, пурпуром и бархатом невозможно прикрыть до конца следы бомбёжки: то и дело серые балки выглядывают из-под балдахинов и лож. То же самое происходит и с героями Сабо: их судьбы так тесно переплелись с судьбами вердиевских персонажей, что, разрушенные войной, они становятся людьми без будущего, запутавшимися и собственных человеческих отношениях. И внимание публики в этом действии обращено Сабо уже не на долгожданную стретту Манрико, а на пленённую Азучену. Триумф старой актрисы, способной ломать любую комедию ради своей отвратительной цели, услышал в музыке мизантропа из Буссето Иштван Сабо. Впрочем, в странном обращении к Богу Сабо видит предел исчерпанным возможностям сильной женщины, это её последний триумф.
Гештальт третьего акта, включавший две последние сцены оперы Верди, обращён в будущее. Но с первых секунд становится ясно: оптимистического конца не будет. Леонора, Манрико, Азучена уже не могут избавиться от мучающих их кошмаров, не могут остаться в живых, чтобы вести размеренную жизнь современных жителей маленькой нейтральной страны в сердце Европы. Аттила Ковач выстраивает на сцене башню ПВО, сохранившуюся в венском парке Эстергази со времён войны. На вершине этого бетонного монстра, ненавистного сердцу каждого венца, в длинные часы ночных дежурств чья-то рука выбила слова, перекликающиеся со словами арии Леоноры. Но режиссёр не даёт зрителям опомниться, и у подножия башни, приютившей ныне виварий, вырастают безымянные солдатские могилы. И гибель Манрико, Леоноры, Азучены в камере башни, и солдатские могилы призывают зрителей счастливой Вены не забывать старую и верную истину: в войне победителей не бывает.
Сабо создал стопроцентно венский спектакль, при этом захлестнув зрителей отчаянием. Признаюсь, мне пришлось немало пройти по Вене, чтобы осмотреть места, упомянутые Сабо и Ковачем. И только тогда я понял, как жестоко, с садистическими наклонностями, свойственными всем режиссёрам — выходцам из стран социалистического лагеря (вспомним отдельные спектакли Гарри Купфера и Рут Бергхаус) обошёлся венгр с жителями австрийской столицы. Они, правда, в долгу не остались и освистали спектакль по всем статьям. Напряжённая атмосфера зрительного зала овладела и сценой, заставив всегда энергичного Зубина Мету на этот раз дирижировать вяло и обыденно. Опытнейшие солисты (правда, все четверо, в этот вечер дебютировали в «Трубадуре») — американцы Черил Стьюдер (Леонора) и Фредерик Кальт (Манрико), гречанка Агнес Бальтса (Азучена) и петербуржец Сергей Лейферкус (граф Ди Луна) — растерялись и не смогли продемонстрировать ни актёрской игры, ни вокала, соответствующих их уровню. А Стьюдер и Кальт даже умудрились выдать по «петуху» в самых ответственных местах, что лишний раз дало повод зрителям покричать «бу» и потопать ногами, а венским критикам выставить спектаклю Сабо-Меты на страницах специальных изданий не выше тройки.
Комментарии (0)