НОЖИЧЕК ЗОЛОТНИЦКОГО
Он вечно донимал меня ножичком перочинным, внезапно колол в спину. Орать я не мог, так как происходило это безобразие на заседаниях сектора театра. Д. И. хулиганил не от озорства только, но и от скуки, неумолимо овладевавшей им, когда коллеги принимались обсуждать что-либо слишком, по его мнению, мудреное. В первый аспирантский мой год, 61-й, я полагал, что Золотницкий только и знает, что орудовать этим предметом, и больше ничем-то и не примечателен. Непроницаемый. Жил в какой-то еще другой жизни и не умещался целиком в пространстве Зубовского института.
Но все же в какой-то отчужденной личности Золотницкого были вкрапления (и помимо заветного ножичка), вызывавшие у меня вспышки «точечного» восхищения. Вдруг шеф садился за рояль и… звучали ностальгические мелодии 30-х годов, например — «Дуня, люблю твои блины!». В другой раз я был ошарашен такой сценой — идет заседание, вдруг врываются разъяренные А. Гозенпуд и А. Альтшуллер, разошедшиеся во мнениях относительно оперы «Марфа Посадница». Кто-то из них швыряет в другого портфель, из него падает почему-то тяжелая мраморная доска письменного набора, а портфель летит дальше в Золотницкого, но тот ловко уклоняется, и заседание, как ни в чем не бывало, продолжается.
В 1966-м Давид Иосифович, обычно сдержанный в оценках, вдруг стал горячо хвалить на секторе мою статью в «Театре»: «Любимый актер повторяется». Объектом критики в ней стали С. Юрский, Т. Доронина, З. Шарко. Через какое-то время Товстоногов объявил по театральному СССР конференцию «Классика на сцене». И вот в набитый до отказа зал ВТО страшно втупил Гога, горный орел. Сдавленным голосом, размерено начал он свою речь, определенно не связанную с русской классикой. Сверкнув адским взглядом в мою сторону, он вдруг издал неконтролируемый клекот, точно упомянутая выше птица, и я услышал про себя такую фразу: «Он в своей статейке на всю страну оскорбил моих артистов, он топтал моих артистов своими грубыми солдатскими сапогами…». И так далее. И тому подобное. Оправившись от шока, храбрый малый, когда меня убивают, я вдруг крикнул: «А где же замечательная русская классика, наша гордость?» Оглянувшись почему-то на сидевшего поодаль Золотницкого, я увидел странное сузившееся лицо, подобное лезвию именно ножа! А в глазах- то его… Какая-то победительная сопричастность со мной! Я не поверил и еще раз оглянулся, встретившись с ним взглядом, — да, его глаза смеялись.
Дальнейшие события получили невиданный поворот: Золотницкий вместе с Кацманом, Цимбалом, Беньяш где-то за кулисами происходящего чуть ли не отчитали Гогу за непристойное нападение на молодого критика. Что уж они там говорили, не знаю, только на следующий день, уже в верхнем зале, Товстоногов решился на фигуру извинения типа: «Но я не знал, что Несвицкий не ходит в сапогах… а вот Любомудров!!!» И пошло-поехало.
Кажется, с этого эпизода и стал у нас с Давидом Иосифовичем появляться взаимный интерес друг к другу. Он рекомендовал меня в писательский союз после выхода моей книги о Маяковском, и, главное, стали вместе, в удобном случае, иной раз выпивать по рюмке коньяка в писательском особнячке на ул. Воинова. И показалось тогда, что я уже знаю Золотницкого сполна благодаря пониманию расстановки, так сказать, общественных сил и места, которое он занимает в этой расстановке. Казалось, именно дело характеризует человека прежде всего.
Дело свое он знал замечательно. В небе парил и по земле ходил. И под землей рылся неистово, как крот. В небе — это, прежде всего, бесчисленные книги. Иные прямо-таки о небесных явлениях — «Зори театрального Октября», «Закат театрального Октября»… (Правда, при выходе «Зорь» — небольшая заминка: на обложке помещен революционный плакат с жуткой для умеренного советского человека надписью: «Октябрем по театру!»)
Д. И. Золотницкий в редакции «ПТЖ». Фото из архива журнала
Земной же страстью пронизана толща его газетных статей. Иногда его заметки сверкали словно звезды на унылых огородах газетных полос — как знак возвышения интеллекта над неподвижностью прессы, ангажированной партийными приматами.
Работал и под землей. Чернорабочий театроведения. На протяжении десятилетий нарыл не только бесценную картотеку, о которой нынче все говорят, но в книге «Будни и праздники театрального Октября» по винтику, по кирпичику собрал фабрику именно будней отечественного театра.
А вот благодаря чему он обрел еще одно признание, можно сказать, славу, так это истинно художнической стилистике своих работ, пронизанной тончайшей и лукавой иронией.
Не случайно почитал русскую театральную пародию. И, конечно, был «задействован» в наших капустниках на Исаакиевской.
В шпионском сериале «Краузе не пройдет» Председатель открывает заседание Ученого совета, начиная издалека, в духе патетических рецензий: «…Земной шар лучится голубовато-зеленым светом. Его опоясывает круто взмывающая вверх спираль — так можно представить крутой взбег доктора искусствоведения Золотницкого на литературный Эверест. Скульптурно-спокоен первый выход Золотницкого. Мы видим его наедине со своими мыслями. Светло-серое пальто Золотницкого гармонирует с окружающими стенами. Сдержанно стальной тон в его одежде говорит о прочности нрава. Меняются только детали отделки».
Неожиданно «Председатель» замечает непредусмотренное в сценарии: встав со своего места в зале, Д. И. направляется к трибуне. Он намерен выступить с докладом «Три источника и три составные части женщины». В зале просят не делать этого. Однако, ввиду дня 8-го Марта, Президиум решает предоставить трибуну докладчику. Золотницкий посвящает доклад сектору источниковедения. Женщина состоит из источников, расположенных как в верхней, так и в нижней частях тела. При этом источниковедческая база женщины непрерывно растет, а круг неразработанных источников далеко не исчерпан. «Найдя главный источник, — напоминает Д. И. Золотницкий, — не забудьте сделать сноску». Пользующийся источником без сносок и ссылок становится анонимом и в следующий раз уже не может быть подпущен к источнику. На это необходимо специальное разрешение ЦГА, ЦГАЛИ, ЛГАОРСС.
Шли годы, какая-то тайна притягивала меня все сильнее к нему. Быть может, его обаяние? Обаяние обычного? Мы любили футбол. Мы поднимали тосты. Мы вспоминали. Что касается перочинного ножичка, то предмет этот обрел многозначный смысл, сам-то по себе Д. И. тоже острый «ножичек». Были у него и «уколы» язвительные. Вот уже в наше время, на одной из защит: ученый секретарь увлекся подробным ознакомлением аудитории со всеми присланными положительными отзывами на диссертацию, и вдруг слышу в зале явственно голос Золотницкого, как бы раздумье: «Надо отключить электричество, станет темно, и отзывы прекратятся…». Но это так — уже подуставший Д. И. Блистал же он в былые времена, не уступая В. М. Красовской! Любил острое словцо, да с перчиком.
На чествовании фронтовиков Додик предстал в боевых наградах, светясь какой-то детской гордостью. Вспомнил я об отце… В первые дни войны Д. И. пошел в ополчение, был ранен — госпиталя, затем фронтовая газета «За победу», и самое удивительное — воевал на Ленинградском фронте! Отец мой воевал там же… Быть может, вот эти небывшие наши «встречи» на перекрестках прошлого тоже сближают людей? Не знаю… Но знаю точно, что, когда человек становится старше, он начинает понимать, что не профессия, не социальные роли и даже не «дело, которому служишь», не заслуги и звания радикально «обнаруживают» человека. Как ни странно, свет исходит изнутри самого человека, из чего-то обычного в нем. Человек рождается, живет и умирает. Вот и все. Только сознавать это — больно, очень больно.
…В последний год своей жизни Давид Иосифович был всегда весел, приветлив со всеми и затаенно одинок. Я пришел к нему на Садовую, мы крепко выпили, и он показывал мне какие-то памятные вещицы. Требовал, чтобы я привел его в «Субботу», потому что прочел в «ПТЖ» статью о нашем «Сигнале из провинции». Пришел он на «Окна, улицы, подворотни»… Очень хотел сделать мне что-то приятное. Я так рад был, ей-богу, до слез.
Спасибо, дорогой!
Июнь 2005 г.
Комментарии (0)