Ирина Соколова — Харита Игнатьевна Огудалова

В спектакле Анатолия Праудина «Бесприданница» Ирина Соколова играет роль Хариты Игнатьевны Огудаловой. Той самой, о которой в пьесе говорят как о бойкой и в своей проворности не вполне русской натуре. Ничего этого нет в исполнении артистки. Ее Огудалова-старшая изящна, молчалива и умна. Она, действительно, из порядочной фамилии и, несомненно, дама — Гедда Габлер, не меньше. С какой капризной гримаской она указывает Вожеватову на неубранную тарелку в бряхимовском трактире — это необходимо убрать, потому что Огудалова не может сидеть за таким столиком дольше одной минуты. А как недоуменно заглядывает в чашку с поданным ей вожеватовским чаем, как неуверенно пытается размешать шампанское ложечкой и, наконец, решительно отодвигает напиток — в этом розыгрыше она участия принимать не будет, сейчас есть дело поважнее и понеотложнее, чем забавы бряхимовских тузов.

Некогда она застряла в Бряхимове — так сложилось, так вышло, так получилось. И теперь надо жить здесь, а это значит — вращаться в обществе Кнуровых и Вожеватовых или… раствориться в бряхимовском Заболотье среди Карандышевых. Последнее для Хариты Игнатьевны невозможно по определению. «Юлий Капитоныч мой будущий зять…» — в этой обращенной к Кнурову фразе — интонационное богатство настоящей артистки.

Раз и навсегда запретив себе какую-либо живую реакцию на невозможные бряхимовские нравы, она разучилась оскорбляться, приходить в изумление или негодовать. Она выбрала — жизнь, и ее задача проста: жить во чтобы то ни стало и как бы там ни было. И к этому она неуклонно ведет свою дочь. Но именно Лариса, решившись на брак с Карандышевым, своим выбором поставила Хариту Игнатьевну в двусмысленную ситуацию и сделала ее положение по-настоящему сложным — угроза раствориться в бряхимовщине подступила близко, как никогда.

И. Соколова (Харита Игнатьевна), С. Андрейчук (Карандышев). Фото В. Постнова

В трактовке театра Карандышев (замечательная работа Сергея Андрейчука) совсем не достоевский герой и менее всего персонаж островский. Скорее — чеховский: учитель словесности в провинциальной гимназии, нечто среднее между Беликовым и Кулыгиным. Добрый, честный, недалекий, принятый за своего в семье каких-нибудь Туркиных и напрочь исключенный из круга действительных хозяев города. Породниться с ним — это даже не ирония, это какая-то насмешка вульгарной судьбы над Харитой Игнатьевной, сумевшей сохранить среди бряхимовского окружения реноме столичной штучки. А он уже навязывает свой образец тихой семейной жизни: чинно сидят за столом теща, дочь и зять, ритуально хрустят сухариками, вежливо принимают случайного гостя. Харита Игнатьевна Огудалова, ненавидящая нищенство в любом проявлении, — теща Карандышева… Это уму непостижимо! Но Огудалова—Соколова умеет держать спину при любых обстоятельствах и не теряться ни при каких ситуациях. Как чувствуется корсет в ее посадке, сколько самоиронии в ее поведении, с каким неуловимым сарказмом она смотрит на Паратова… И умудряется-таки сохранить свою отдельность от навязанной бряхимовской жизнью унизительной ситуации. Даже безобразно смешное, более чем неприличное опьянение будущего зятя не выбьет Хариту Игнатьевну из седла. Двумя пальчиками она поднимет с пола оброненный тем застиранный носок и вполне комильфотно унесет его с глаз долой, ничуть не смутившись и ни капельки не растерявшись. Ни подавленный смешок Вожеватова, ни брезгливость Кнурова, ни презрение Паратова, ни общий смех публики не заставят ее изменить принятой манере и не поколеблют ее позиций.

И. Соколова (Харита Игнатьевна), С. Андрейчук (Карандышев), Ю. Елагин (Вожеватов). Фото В. Постнова

Лишь однажды мелькнет в ней другая Огудалова — когда она почти по-девчоночьи прыснет, поняв, кто такой сэр Робинзон и какую игру затеял на сей раз Вася Вожеватов. В ее лукаво заблестевших глазах, в ее сдерживаемом смехе будет ох как много нерастраченной, живой и молодой жизни… Но это только однажды и лишь на мгновение. А потом вновь — закрытость, отдельность, молчаливость. Почти безучастно глядя куда-то в сторону, она заступит дорогу дочери, и той станет понятно, что мать нельзя ни обойти, ни убедить, ни умолить. И Лариса привычно займет определенное ей матерью место — останется с гостями.

В бесслезной и лишенной всякого мелодраматизма постановке Анатолия Праудина Ирина Соколова ведет свою тему психологически точно и стилистически безупречно. Никакой задушевности, сердечности, жизненной теплоты — тех качеств исполнения, без которых Островский кажется немыслимым на сцене. И никакого жанризма, красок характерности, бытовых подробностей — роль играется как антибряхимовская и по заданию, и по исполнению. Пожалуй, роль, которую играет Ирина Соколова в этом спектакле, — это роль стоика в дамском обличье. Если нельзя жить той жизнью, какой хочется жить, то надо, по крайней мере, стоически ее выносить. Эту программу Харита Игнатьевна приняла когда-то в качестве обязательной и единственно приемлемой для себя.

Ее траурный наряд — продолжающиеся поминки по настоящей жизни (заметим в скобках, что тема поминок вообще очень мощно звучит в спектакле). Ее остраненная безынтонационность реплик — способ сохранения своей отдельности. Ее зоркое вглядывание в окружающих — залог сохранения собственной экзистенции. Единственное, что ее еще настораживает и даже пугает, — собственная дочь. Она чувствует разлитую в воздухе опасность, и опасность эта исходит вовсе не от привычного бряхимовского окружения, а от Ларисы с ее непонятной готовностью к смерти. «Я ничего не знаю…» — это говорится отнюдь не для того, чтобы отвязаться от опостылевшего зятя, и не для того, чтобы снять с себя ответственность — с присущей ей грацией Харита Игнатьевна сделала это минутой ранее. Она на самом деле ничего не знает, добавим — и не хочет знать. Потому что если распознать внутренний смысл всей этой драмы, то Лариса права: нельзя жить, да и не нужно.

«Я не виновата…» — скажет Лариса. И Паратов не виноват — не он придумал правила этой жизни. И Кнуров не виноват — он тоже подчинен издревле установленному закону безлюбой жизни. И Вася Вожеватов ни при чем — ему ведь надо выходить в настоящие негоцианты. И нельзя обвинить в случившемся Карандышева. И уж тем более в стороне — Аркашка Счастливцев, случайно оказавшийся среди варваров и разбойников. Все они здесь без вины виноватые, но Харита Игнатьевна с ее стоицизмом совершенно и абсолютно нравственно невменяема. «Сердце ма-атери, понима-аете…» — в ее устах эти слова, сказанные с едва заметной нарочитой протяжностью, прозвучат почти цитатно, как всем известное общее место из душещипательного романа. Это почти стеб, принятый в определенных кругах за норму общения. И не подлинная скорбь приведет ее к телу дочери, а печальная необходимость присутствовать на ее поминках.

Не Харита Игнатьевна — героиня этой постановки. Однако Ирина Соколова так вплетает свою тему в общую мелодию жизни, разлитую в воздухе сцены, что поневоле заставляет заново осмыслить старую истину о больших артистах и маленьких ролях.

Январь 2004 г.