Есть у меня приятель, сорокалетний прожигатель жизни, обладающий всеми повадками органического критика — ироничным, желчным умом и склонностью к язвительным афоризмам. Недавно случилось презабавнейшее событие — мой друг собрался в театр. Дело было так. В один из вечеров он, недобро усмехаясь, спросил, не знаю ли я что-нибудь о спектакле «Овощи». Поскольку сам он драматическим театром интересовался мало в силу упадочного состояния последнего, то меня весьма удивил его вопрос. Сам я спектакль посмотреть не успел и знал только, что драматургом и режиссером является Илья Тилькин — человек телевизионный, дебютирующий на театральной сцене. Не знаю, что явилось причиной раздражения моего друга — название или рекламный слоган «самый модный спектакль сезона», но он изъявил желание инкогнито посетить театр «Особняк», где давали премьеру. После спектакля мы зашли в один из уютных подвальчиков на Петроградской и там, делясь впечатлениями, благополучно завершили вечер. Право, мне было бы жаль, если бы суждения мои и моего друга, звучавшие в тот вечер, исчезли безвозвратно. Только поэтому я осмелился представить вам отдельные отрывки нашей беседы, запечатленные мною на салфетках.
Приятель. Не кажется ли вам, мой дорогой Альберт, что участившееся в последние годы желание людей писать романы, пьесы, повести, отдает дилетантизмом? Приятно думать о себе, что ты писатель, но ведь и меру надо знать!
Я. Друг мой, вы просто не приноровились! В Москве, например, успешно действуют фестивали «Любимовка», «Новая драма», куда каждый может прислать свои пьесы, и, знаете, очень много любопытных вещей попадается. Да и о каком профессионализме мы можем говорить, когда критерии отменены.
Приятель. А что, разве был декрет об отмене критериев? Знаете, что я вам скажу? Критерии присутствуют всегда. Вот вы же, например, не стали есть эту стерлядь? Потому что она попахивает. А я с удовольствием закажу вот тех маринованных грибочков, потому что это прелесть что такое, потому что человек, который их приготавливал, знал, сколько надо перцу, сколько уксусу, сколько травки положить. А возьмем нашего дебютанта. Говорите, он и раньше сочинительством баловался?
Я. Да, и вполне успешно. Кажется, он был автором сценария сериала «Агентство „Золотая пуля“».
Приятель. Я не удивлен. И там, и там не соблюдены элементарные законы построения драматического произведения. Я не буду сейчас касаться законов сериала, но про «Овощи» хочется поговорить подробней. Кстати, не передадите ли мне огурчиков, раз мы об овощах? Вот послушайте. Перед нами сюжет, впрочем, весьма занимательный. Он парализован, она — как бы тоже. Они лежат в одной палате, влюбляются, благодаря этой любви он начинает выздоравливать, потом выясняется, что она только притворялась парализованной, она исчезает, он выздоравливает и выясняет, что она умерла. Скажите, мой дорогой друг, стоило ли ради сюжета о возникновении и разрушении любви двух людей городить всю эту катавасию с иностранной засекреченной клиникой, в которой применяются новейшие методики лечения звуком, воздействующие на рефлекторную память? Ведь это не производственный сериал «Больница на окраине города». Пьеса — весьма лаконичный жанр, здесь нет времени долго описывать методику лечения. Иначе не останется места для чего-то очень важного, что и произошло в конечном счете.
Я. Но, мне кажется, драматург проявил известную фантазию для оправдания тех событий, которые случаются с героями.
Приятель. Голубчик, фантазия — это прекрасно. Но, запутывая сложный клубок внешних событий, автор выпустил из рук нить событий внутренних, а точнее — подошел к ним самым банальным образом. Зачем надо выстраивать сложную историю с таинственным главным врачом, видеонаблюдением, сочинять побочную историю любви врача и его ассистентки и распада их брака?
Я. Позволю себе с вами не согласиться. История распада брака врача и ассистентки должна как бы отражать отношения главных героев. Меня больше волнует то, как неловко драматург решает кульминационную сцену — когда герой узнает о том, что его возлюбленная притворялась парализованной. Илья Тилькин использует любимый прием французской мелодрамы — недоговоренность. Много криков, возмущения, обиды. Она исчезает, он чувствует себя обманутым. Я пережил три развода и знаю: сказать правду в лицо можно успеть всегда. А все эти недомолвки оставьте для детей.
Приятель. Но как вы ни старались казаться снисходительным, я заметил слезы на ваших глазах.
Я. Признаться, да, я был растроган. Во-первых, я питаю слабость к чудесной Наталье Эсхи. Во-вторых, согласитесь, сцена, когда они остаются наедине, — замечательна.
Приятель. Более чем. Когда Михаил Разумовский и Наталья Эсхи, неподвижно лежащие на своих каталках, в течение десяти минут ведут свой диалог — словами, глазами, еле заметным движением тела, когда, преодолевая боль и смерть, мужчина и женщина стремятся друг к другу, чтобы хоть на миллиметр быть ближе, — хочется плакать. Давно я не видел, чтобы так играли любовь.
Я. Да, актерам удается почти невозможное — сыграть в небольшом этюде историю своей любви. Я еще не видел такую Наталью Эсхи. Ее героиня — светлая, хрупкая, истаивающая, и в этой последней минуте — а она знает, что минуты последние, что скоро ее не станет, а он будет жить, — наполняет его своею любовью.
Приятель. Так вы поэт, мой дорогой. Но в чем-то, безусловно, правы. Зачем, в самом деле, вспоминать наивные режиссерские приемы, оглушающую музыку (как известно, все провалы в действии режиссеры любят закрывать именно ударными музыкальными номерами), эти фонарики за оргстеклом, изображающие неизвестно что, сеанс цвето-музо-терапии, медсестру, одетую как шлюха, танцы в шатре. К чему? У нас было десять прекрасных минут. И эти минуты дорого стоят. А теперь давайте, наконец, отведаем этого вина. Я вам еще не рассказывал древний анекдот о грузине, который хотел жениться на своей кобылице? Так слушайте…
Комментарии (0)