Неблагодарное занятие — ждать и звать режиссера на те позиции, на которых он тебя когда-то пленил. Может быть, надо перелететь суперфлю, вот и все.

Первый и даже немаленький кусок спектакля вдохновил. Вот, думаю, три четверти века назад футуристы, потом обэриуты Гоголя любили, и у Крамера такой новый рефлекс этой любви. К тому же пара Кочкарев (Сергей Бызгу) — Подколесин (Мурад Султаниязов) великолепна: заведенный чертик и какая-то «ангелова кукла», возлежащая на кушетке словно на облаке (реминисценция-предвосхищение Обломова). Есть сцена, где они, стоя рядом, раскачиваются, словно два маятника, — без слов и, кажется, вне времени. Это квинтэссенция спектакля. Пара самодостаточна, есть момент истины в этом немом действе, и он мог бы явиться кульминацией — если бы у зрелища в целом была какая-то драматургия.

Постройка рассыпается на кубики, и каждый кубик смакуется дольше, чем положено было бы в драматическом опусе, — ровно столько, сколько тянется шутка у эстрадного затейника: пока не дожуют ее и в последнем ряду. Изумительная тарантелла, состоящая из скользящих клеток с персонажем в центре, как из порций пиццы, тянется обидно долго, так же, как эпизод со стручком горького перца, на который так эротично реагирует дамский персонал спектакля. Перчик явился с эмблемы балдомовского фестиваля «Другой театр», но тут уж ни до чего, просто затянувшийся эстрадный номер (в отличие от сцены «маятника», где удалось и в самом деле остановить время).

Разочарование растет к финалу: ни одна скрепа не становится надежной. Кукла сбегающего героя угрожающе нависает над сценой от начала до конца: цитата из товстоноговского «Ревизора», и не более того. В «Суперфлю» торжествует малая форма, как если бы мы пришли, скажем, на «Лицедеев», — замах же претендует на иное, и попадаешь в эту яму.

Рискну сказать, что хорошие, очень хорошие актеры, сопровождающие основной дуэт, пропадают, не видны, сливаются с ярким нерасчлененным видеорядом: дефицит драматических связей в этом смысле безжалостен.

Декорация с натянутыми струнами, по которым в конце спектакля поползут куколки-невесты, ассоциируется с цирковой ареной. (Но эти струны в то же время воспринимаются и как некий постоянный своеобразный суперзанавес. Эффект присутствия тем самым блокируется; соответственно, длящиеся шутки становятся еще менее действенными.)

Цирк и абсурд — братья. Гоголь — прадедушка русского абсурда. Перед зрителем феерия, театральный калейдоскоп, в котором прокручиваются гоголевские мифологемы. Число этих комбинаций безгранично, что и делает проблематичной художественную цельность спектакля. Завораживающая красота узоров приедается, и хочется чего-то большего, чем декоративная декларативность. «Суперфлю» имеет самостоятельное, но усеченное существование, как нос майора Ковалева. Статус «немой фильмы», конечно, увеличивает ареал возможных зрителей до планетарных масштабов, но вряд ли многим будет дело до Гоголя.

«Прыжок из окна в одном действии» — не последний поступок режиссера, не последнее пришествие гоголевской «Женитьбы» на сцену. Крамеровское «Суперфлю» — тоже некая точка отсчета.

Февраль 2004 г.