Вся подготовительная работа к постановке «Женитьбы» — разбор пьесы, идеи решения тех или иных сцен, вся в очередной раз приобретенная любовь к знаменитым гоголевским текстам — показалась бессмысленной в тот момент, когда до меня окончательно дошло, что значит СОВМЕСТНЫЙ проект.

Мне были заданы определенные условия игры: половина артистов итальянских, половина русских.

Такие пьесы, как «Гамлет», можно сыграть языком пантомимы. Там есть мощный сюжет. Мне кажется, что сила «Женитьбы» — в другом, в речевых характеристиках, монологах. В том, как Жевакин рассказывает о Сицилии, в том, какими словами нам говорят, что «у него на квартире одна только трубка и стоит, больше ничего нет». Из всех этих парадоксальных поэтических (прежде всего — вербальных) образов Гоголь создает мир «Женитьбы». Мы этого главного оружия — авторского текста, по понятным обстоятельствам, оказались лишены.

Пришлось пойти привычным для себя путем — начал сочинять визуальные картины. В «Шести персонажах в поисках ветра», «Поварецких плясках», в работе с Полуниным я основывался на собственных фантазиях, которые не имеют конкретного источника. Но здесь источник присутствовал. Тогда я попробовал убрать сюжет и персонажей и следовать только логике гоголевской темы и его образному миру. Я старался размышлять в системе координат поэтического театра. Мне кажется, Гоголь в большей степени поэт, чем прозаик (хотя форма выражения его прозаическая), к тому же он совершенный антиреалист.

Начали возникать визуальные образы, которые, с моей точки зрения, попадали в мир Гоголя и отражали тему женитьбы, прежде всего в метафизическом смысле. Ведь отношение Гоголя к женитьбе особенное. Для него брак «это не то, что взял извозчика и поехал куда-нибудь…». Это поворотный момент в жизни: человек родился, женился, умер… Женитьба — особенный шаг, с него начинается отсчет той части жизни, которая закончится смертью. В итоге содержанием спектакля стало то, что привиделось Подколесину, пока он совершал свой знаменитый прыжок из окна. Его мучения и томления, мечты и сны. В общем, все, что он переживал в связи с женитьбой и что не вошло в пьесу Гоголя! По жанру это «прыжок в одном действии». Мы не ставили задачу играть гоголевский сюжет. Сюжет был один: решение, выбор, да или нет? Весь спектакль по языку ближе к живописи, чем к драматическому театру. В нем не всегда и не все нужно объяснять словами.

Я сразу сказал артистам, что не уверен, будут ли они играть персонажей пьесы. Хотя до начала репетиций основные сцены были придуманы, спектакль создавался этюдным методом, а я редко так работаю. Все пробовали все. Декорации и реквизит делались тут же за кулисами. В процессе работы мы стали постепенно приближать персонажей, которые у нас получились в импровизациях, к действующим лицам пьесы Гоголя. Спектакль делался так, как художник работает над наброском: что-то поменял, что-то затер… С одной стороны, я был свободен, а с другой, большинство образов и визуальных сцен рождалось из того, что я в очередной раз перечитывал Гоголя. Для меня такой способ внове.

Текст появился, когда все были готовы к тому, что слов не будет. Но какой текст: например, монолог Кочкарева состоит из ругательств, собранных из всех произведений Гоголя. Другие используемые тексты, прежде всего, не иллюстрируют сюжет, а добавляют в картину спектакля поэтическую и мелодическую краску.

То, что зрители видели на премьере, постоянно меняется, переделывается. Технически спектакль очень сложен. Артисты в нем до последнего времени находились в состоянии шока. В исполнении некоторых сцен, особенно первых спектаклей, техника явно преобладала над искусством. Только в последних двух выступлениях (в Италии, в январе 2004 года) артисты начали играть, жить, перестали думать о том, что нужно сейчас включить, нажать, пустить, поставить. Отдельные эпизоды, прежде всего построенные на трюках, наконец начинают быть обеспечены актерским наполнением.

Практически за всеми красивыми образами, наивными визуальными новеллами и смешными трюками спрятан другой, иногда очень мрачный смысл. Все на этом построено. В клоунских номерах — маниакальные идеи, шекспировские страсти.

В «Мертвых душах» встретилось ругательное слово «суперфлю», т.е. «никчемный, бессмысленный». Как и все это происшествие с неразрешимыми проблемами, фантастическими переживаниями и безумными фантазиями кажется никчемным, бессмысленным тем людям, для кого все гораздо проще — надо просто пойти и жениться!