В № 28 «Петербургского театрального журнала» мы публиковали рецензию Сергея Самойленко на спектакль В. Оренова «Дон Жуан» в театре «Старый дом», спектакль, по выражению рецензента, «лишенный политкорректности в высшей степени», поскольку все роли в нем играют женщины. Своими мыслями на этот счет делится теперь сам режиссер — В. Оренов.

Оба этих слова наполнены разнообразными смыслами, словно зрелый гранат зернышками. Их звукопись напоминает название гайдаровской повести «Чук и Гек», которую я не преминул раскрыть, сочинив заглавие этих рассуждений.

«„Гей-гей!“ — Чук и Гек не думали и полсекунды, а в один голос заявили, что они решили ехать не только тысячу, а даже сто тысяч километров». Вряд ли кто-нибудь из современных писателей мог бы написать подобно Гайдару, не подразумевая иного смысла-намека в мальчишеских воплях. Время бежит и окружает нас темами, которых, в сущности, не существует.

Е. Жданова (Дон Жуан), Л. Решетько (Шарлотта).
Фото из архива автора

Конечно, полоролевые стереотипы существуют, их можно преодолевать или соглашаться с ними, а можно вовсе и не замечать. Единственное, чего нельзя вовсе не замечать, — так это движение самого времени, постоянное вбирание им новой информации и насыщение модными темами. Пожалуй, Табаков, комическим образом сыгравший буфетчицу в аксеновском спектакле «Современника», или Калягин-тетка в известном телевизионном фильме были последними значительными мужскими переодеваниями перед эпохой тоталитарного гейства, когда натянутый на мужскую волосатую ногу капроновый чулок стал превращаться из комического карнавального элемента-трюка в эротичный или контрэротичный (что, в сущности, одно и то же) намек на некие возможные или невозможные сексуальные мотивы. Нынче, во времена веселых гей-парадов, уход от этой темы считается почти неприличным, хотя, на мой вкус, приверженность вот этой теме есть не что иное, как обреченное служение Идеологии в ушедшие времена «совка».

Впрочем, демонстрируя некую широту души и мировоззрения, выгодно отвечать, что одновременное существование Москвы и Петербурга, а также гетеросексуальной и однополой любви одинаково и благосклонно принимаются в лоно искусства. Но ведь не в теме же дело, а в ее воплощении, в неуловимых свойствах таланта.

Когда я приступал к постановке мольеровского «Дон Жуана» в новосибирском театре «Старый дом» и на все роли назначил актрис, ко мне сквозь кирпичную кладку старинного здания стали проникать первые отзывы о сделанном распределении. Недоброжелатели сомневались в психическом здоровье постановщика, доброжелающие ласково называли пижоном. Я же относился к этому как селянин к сенокосу или дойке коров, то есть как к штуке обыденной, мало того — единственно возможной. Есть в наличии прекрасные актрисы, способные сыграть роли Дон Жуана, Сганареля, Пьеро и прочих, содержание которых лежит в сфере прежде всего духовной. А потому пол персонажа становится вопросом не главным, он как бы немного в стороне, как прохожий, которого можно заметить и даже на бегу оценить, но от того он не перестанет быть просто прохожим и никем иным. Я даже сочинил себе специальную фразу, из тех, что режиссеры обычно выдумывают, отвечая на вопросы, на которые им отвечать не хочется. Входящим и исходящим интервьюерам я вручал эту фразу, словно заготовленный заранее букет. «Ну почему, — вопрошал я, — мы должны начинать знакомство с исполнителем роли, выясняя что у него находится между ног?» Видимо, этот убедительный вопрос ставил в тупик присланных газетой «акул пера», хотя лично я не был уверен в его правильности, ибо не имел понятия, с чего надо начинать. Первоначальная же ошарашенность журналистов меня не раздражала и даже слегка льстила, как бы намекая на неординарность идей постановщика.

Отчего эти вопросы не встают ребром при гораздо более решительных назначениях людской особи на роль зайца, тигра, крокодила или Чебурашки? Ведь, казалось бы, здесь речь идет не просто о смене пола, а о гораздо более революционной замене. Я не утверждаю, что роль зайца хуже исполнил бы заяц реальный, а роль крокодила провалил бы приглашенный из зоосада аллигатор. Меня гораздо больше занимает иное: когда речь идет о животных, в нас существует какой-то допуск игры. Мы изначально признаем невозможность соответствия исполнителей персонажам, а несоответствие нас не пугает. Наоборот, нас испугало бы соответствие, как испугал первых зрителей синематографа мчавшийся на них экранный поезд. В нашем же случае пугает отсутствие аутентичности.

Вот если бы я в каком-нибудь спектакле на роли женские назначил бы мужчин, натянув на них вышеупомянутые чулки, сегодня это бы не вызвало удивления и я оказался бы в ряду целой плеяды режиссеров-геев, т. е. стал бы листиком на могучей ветви древа российского национального театра, которую никто всерьез не изучает, не рассматривает и даже боится под ней стоять. Это некий декоративный театр, текстовая деятельность которого становится разновидностью сексуальной игры с участием изуродованных леди и ироничных джентльменов.

Не было у меня таких задач. А было понятное любопытство: как наглядные коллизии мольеровской пьесы будут рассмотрены с женской точки зрения? Сквозь иную призму, магический кристалл, стекло увеличительное.

Сколько было пролито абсолютно немужских слез! Сколько задано артистками вопросов относительно продуманности, серьезных оправданий для столь нелепых назначений. Как пытались они басить, сплевывать, заменять призывные покачивания бедер на экскаваторные рывки жестких икр — пока не убедились, что не нужно все это.

На сцене вообще ничего не нужно скрывать. Сцена не чердак, не склад, она для раскрытия и предъявления сущности личности и любого предмета.

Несчастные исполнительницы, подобно мхатовцам, не ездили на опасный Хитров рынок, но изучали противоположный пол на рынках воскресных и в общественном транспорте Новосибирска. Лишь некоторое доверие актрис к постановщику спасало от неминуемых скандалов и протестов. Отслеженные некие внешние привычки и свойства мужчин, не замеченные в дорепетиционный период, активно привносились ими в роли. Кое-что они, конечно, понаблюдали…

Передо мной стояла абсолютно ясная задача. Надо было, чтобы через пять, максимум десять минут зрительный зал позабыл о том, что мужские роли играют женщины. И смело могу доложить: задача была выполнена. Когда очередной спектакль заканчивался, возможно, кто-то и возвращался к своему первому, первоначальному удивлению, но это было возвращение даже не к давней мысли, а словно к эху давней мысли.

Нынешний зрительный зал очень изменился. Все больше в нем людей, которые понятия не имеют, как там у Мольера: дон Жуан — мужчина или женщина? Может быть, спектакль верен первоисточнику? То есть уровень культуры настолько согнулся под тяжестью сериало-попсы, что не только молодежь, но и зрелые люди смеются шуткам Чехова в «Чайке» или «Трех сестрах» как новым приколам нашего городка. Мы вправе назвать этот зрительный зал новым в той же степени, как называем новыми «новых русских». Этот зал не вполне уверен, что «Отелло», эдакое оно, должно исполняться мужчиной. Новая публика, с одной стороны, играла на руку постановщику, ибо особо не задавалась вопросами пола, с другой — не испытывала необходимый честолюбию режиссера культурный шок от нетрадиционного назначения, преодолеваемый убедительной актерской игрой. Так что проблема, о которой я пишу, есть проблема малочисленного круга искушенных зрителей, начитанной публики и театральных рецензентов. То есть проблема почти виртуальная.

Сцена из спектакля.
Фото из архива автора

Что же в реальности? Да попросту выходила женщина, одетая в мужской костюм, соответствующий российской традиции кавалер-девицы, и уводила зрительское внимание либо в комические сферы, либо в смысловые высоты, заданные Жаном-Батистом, который тоже в сущности ведь был Покленом, а не собственным псевдонимом.

Отношения режиссера и актеров на репетиции — обязательно роман пестика и тычинок. Чувство может быть взаимным, безответным, страстным или легкомысленным, но неизменно обусловленным самой природой. Творчества. Иногда роман перерастает во всамделишный. Семейные пары Мейерхольд — Райх, Таиров — Коонен или несемейный тандем Эфроса — Яковлевой — пример романов высоких, когда всевозможные токи режиссерского искусства концентрируются в главной актрисе. Но если главная актриса, предмет художественного обожания, отсутствует, как, скажем, у Георгия Товстоногова или Марка Захарова, все равно есть россыпь значительных романов, определяющих саму романную форму репетиции.

Театральный, то есть репетиционный роман лишь косвенно связан с полом исполнителя. Например, Захаров не устает повторять, что мужская психология ему более понятна. Оттого и звезды его прежде всего мужчины. У каждого из сотен театральных режиссеров, работающих в городах, расположенных вдоль разных железнодорожных насыпей, есть свой собственный роман с небольшой труппой внутри труппы большой. У Романа Виктюка — свой, у Генриетты Яновской — свой.

Однажды я задумался о возможности создания театра женщин. Ибо нисколько не сомневаюсь в их способности играть все роли. И даже готов был рискнуть… Если б эта идея не напоминала мне о существовании театра лилипутов, театра теней и… о чувстве меры. Вслед за мыслью о возможности появления на свете театра женщин пришло озарение, что женщины остаются женщинами только в присутствии мужчин.

О том, что дон Жуан — баба, во время действия забывали зрители Новосибирска, а чуть позже и Москвы, где спектакль недавно был показан. А на конкурс «Парадиз» Елену Жданову хотели выдвинуть сначала «за лучшую мужскую роль сезона», но в конце концов остереглись и выдвинули «за лучшую женскую». Хотя, может быть, это и не вполне точно. Роль-то мужская.

Ну, а мой театральный роман закончился тем, чем и должен заканчиваться роман в приличном обществе. Как сказала замечательная исполнительница роли Эльвиры Халида Иванова: «Поматросил… и женился». После «Дон Жуана» автор этих рассуждений стал художественным руководителем театра «Старый дом». И нынче разыскивает актеров на роли Чацкого и юного Ромео не для того, чтобы они играли женщин, а для использования по прямой надобности.

Сентябрь 2002 г.