Накануне 10-летия журнала еще раз задумываешься, что такое профессиональное театральное издание, каким мы создавали себя в 1992 году. Тогда существовали и «Театр», и «Театральная жизнь» (причем с молодежными редакциями), и «Московский наблюдатель» своего лучшего периода. Было с кем вступать в диалог. Когда-то Е. С. Калмановский учил нас: «Чтение профессиональной прессы — это санитария и гигиена театральной критики. Как чистка зубов». Сегодня мало кто мало кого читает, скоротечный образ жизни, как скоротечная чахотка, сжирает легкие каждого дня — и непонятно, для кого пишем, для кого смотрим, кому верстаемся…

Каждый наш номер, несмотря на имя, данное ему при рождении, никогда не посвящен одной теме. (Даже если республика Бангладеш вдруг даст нам деньги на тематический номер о театре республики Бангладеш, мы вряд ли целиком посвятим себя ему.) Тема ассоциативно монтируется, пропадает и всплывает только в одном из блоков каждого номера, обнимая собой премьеры и проблемы (собственно, живой процесс и подсказывает номеру имя).

Вполне условно поименованные проблемные блоки («идеальная труппа», «память жанров» или, действительно, «про любовь») помогают нам выполнять свою главную задачу — проблемное освещение общероссийского театрального процесса в возможно более широком его охвате. И название одного из номеров «От Москвы до самых до окраин» может стать названием практически каждой книжки журнала.

В этом смысле мы явно не совпадаем во взглядах с некоторыми нашими коллегами, декларирующими, что возможно полное освещение театрального процесса не входит в профессиональные задачи, что это работа по созданию «композиции кучи» («что вижу — то пою»)… Считающими также, что «так называемые тематические номера: один — про актеров, другой — про режиссеров, третий — про любовь, четвертый — про самих себя» — «домашние радости», «отдающие самодеятельностью и в сущности чуждые культурному сознанию». Что не дело «идти за темой — как ишак за морковкой». Когда оказываются не нужны ни процесс, ни проблемы,— «я немею», как говорила леди Крум из пьесы «Аркадия». Нет, мы уж, как ишак, шли и дальше пойдем за морковкой театрального процесса, вспоминая, как хорошо брал и разрабатывал когда-то определенную тему (например, тему маски) «Московский наблюдатель»…

Этот номер, как всегда, «многоблочный». А тема первого раздела возникла «по заявкам трудящихся». После № 24 «144 страницы про любовь» наши читатели захотели продолжения: «Еще раз про любовь». Но представляете, была бы «Любовь-2»! Жуть. Поэтому мы слегка развернули эту тему в сторону соотношения мужского и женского начал в нашем театре. Ибо, как написано в одной недавней философский книжке: «Каждый человек имеет пол. Как правило, либо мужской, либо женский. Проблема определения природы человека была, как известно, одной из центральных в европейской философии. Однако о каком «человеке» шла речь? Или, точнее, может быть: какого пола был человек, природой которого занималась европейская философия?» (Г. Брандт. Природа женщины).

Если вы думаете, читатели и коллеги, что я сейчас пущусь в рассуждения по поводу мужского и женского и начну цитировать еще одну книжку («Язык — это мужское начало, две губы — женское начало, а у них есть ребенок: Слово». Ну прямо про критику!), — то это не так. Скажу только одно: профессия у нас мужская, а дело — женское. Здесь нужна женская интуиция, отсутствие мужского эгоцентризма (способность посвятить себя другому — например, спектаклю, перевоплотиться в него, ему принадлежать) — и неженская стойкость, мужество, независимость. Впрочем, поскольку женщины уже давно обладают мужскими качествами, а мужчины — женскими, то что говорить о природе театральной критики? Здесь, как и в жизни, немногие сохранившиеся как вид мужчины впадают в истерики и выясняют отношения чаще, чем женщины. Среди нас есть неврастеники и инженю, резонеры и гранд-кокет, но нет героев и героинь. Увы.

Раздел, которым я действительно (по-мужски!) горжусь в этом номере, который мы долго собирали, — это «Весь свет». Показалось заманчивым направить лучи нашего внимания (боковой, верхний, контровой) на профессию художника по свету, выяснить для себя и коллег — что же это нынче за род человеческой деятельности?

Что же касается жизни редакции, то, как писал М. Кундера, «наступает момент, когда образ нашей жизни отделяется от самой жизни, приобретает самостоятельность и мало-помалу становится важнее нас самих». Почти каждый день я вспоминаю эти слова, ибо ежедневный редакционный труд, ставший образом жизни, часто оказывается важнее нас самих. Это грустно и, конечно, не навсегда, но осень сложилась именно так.

Хотя почему грустно? Еще в № 0 мы предполагали «сбивать масло и прясть пряжу». Испокон веку крестьянин вставал, доил корову, топил печь — образ жизни был важнее его самого. Особенно если он понимал, что образ жизни возник не сам собой, а послан ему свыше. Может быть, за грехи…