В.-А. Моцарт. «Дон Жуан». Зальцбургский фестиваль.
Дирижер Николаус Орнанкур, режиссер Мартин Кузе,
сценография Мартин Цеетгрубер

Т. Хэмпсон (Дон Жуан).
Фото Зальцбургского фестиваля

Во всей оперной литературе нет, наверное, более конфликтного противостояния мужчина — женщина, чем в «Турандот» и «Дон Жуане». Причем в опере Пуччини это противостояние женщины и мужчин, а у Моцарта — мужчины и женщин.

И если в «Турандот» один из мужчин, герой, избранный, выявляет в женщине ее женственную природу и дарит ей новую жизнь, то с Дон Жуаном все гораздо трагичнее: одна из женщин, избранная, является прямым поводом гибели героя. И что интересно — весь оскорбленный Жуаном женский мир тайно безумно сожалеет о его гибели, ибо вместе с ним в ад уходит тот единственный настоящий мужчина ее мечты, который волнует ее подсознание с младенчества.

Музыкально-сценических вариаций на тему Моцартова Дон Жуана великое множество. Но даже в ряду выдающихся решений зальцбургский спектакль 2002 года, на мой взгляд, явление более чем заметное.

Об этом спектакле трудно писать, потому что любая попытка определить словами воспринятое зависает в дымке бесконечной множественности смыслов аудио-видео ряда.

Но об этом спектакле трудно не думать. Ибо его сценический рисунок, простой и четкий, вкупе с изумительной ясностью музыкального прочтения партитуры (Николаус Орнанкур), бесконечно прокручивается в памяти подобно ясному, хорошо запомнившемуся сну.

Один из визуально-смысловых образов спектакля — поиск чего-то неопределенного в пустоте. На планшете — поворотный круг, поделенный на секции с белыми дверями и стенами, или витринами, или просто проемами. Цветовая гамма — оглушительная пустота белого, принимающего серый или синеватый оттенки, временами вспыхивающая ослепительной голубизной, временами сгущённая до черного; редкие пятна красного и желтого в костюмах. Пронзительно холодный контровой свет, в котором особенно четко прорисовываются темные силуэты. Графическая четкость и объем одновременно.

К. Молл (Командор).
Фото Зальцбургского фестиваля

А начинается видеоряд с… рекламы женского белья известной европейской фирмы. Зеркало сцены вытянуто как широкий экран, на нем изображены пять лежащих девушек-моделей в чулочках, поясочках, колготках.

Оркестр Венской филармонии под управлением Орнанкура шелестит, летит или энергично наступает в увертюре. Трагизма нет, есть энергия жизни.

Под рекламой обнаруживается незаметная белая дверка, в которую на протяжении увертюры входят, одна за другой, стройные девицы в одинаковых светлых плащах. Много девиц.

Когда рекламный плакат взмывает вверх, из белой двери, подобной той, что была в плакате, деловито выскакивает Лепорелло, скорее компаньон Жуана, нежели слуга (Ильдебрандо Д’Аркангело?), на ходу задергивая молнию на джинсах. Лепорелло удачливее своего господина. Зритель то и дело застает его в компании самых разных особ женского пола, и, похоже, все сливки снимает он. У Дон Жуана, стройного, красивого, но уже не очень молодого и слегка усталого (Томас Хемпсон), с победами как-то не складывается. Такое впечатление, что ему и самому это не очень нужно, что все, абсолютно все у него уже было и действует он хотя и виртуозно, но больше по инерции. Даже знаменитая «ария с шампанским», хотя и спетая с блистательной легкостью, звучит как тиражированный, немного затертый спич.

Только однажды, на миг задержался Дон Жуан, что-то значительное пригрезилось ему в хрупкой фигурке и тонком дерзком лице Донны Анны — но тут же все сорвалось…

Легко выбив из рук Командора длинный нож, Жуан без всякой надобности, так, от досады, хладнокровно пригвождает пожилого джентльмена к стене его же оружием и сползает рядом с ним на корточки. Рядом, тоже на корточках, сидит Лепорелло и смотрит на зрителя таким же пустым взглядом, как и господин…

А. Нетребко (Донна Анна), Т. Хэмпсон (Дон Жуан).
Фото Зальцбургского фестиваля

Дальше все как в кровавом детективе: труп, вывалившийся из дверей, кровь на белой стене, черный шарф-удавка, которым поигрывает герой, подобие погони, сценки с полуобнаженными женщинами, жестокие драки и т. д. Но материал телевизионно-рекламного ширпотреба организован режиссером так, что уже где-то минут через десять от всего этого делается по-настоящему страшновато. Дон Жуан Хемпсона активно задействован в perpetuum mobile событий, но скоро понимаешь, что вертится он уже не по своей воле. Пластичный, импульсивный, с юмором и азартом, он продолжает взвинчивать ситуацию вокруг себя, потому что остановиться нельзя, деваться некуда — вперед и вперед! Еще одно убийство, еще один рискованный и расчетливый ход, еще одна совращенная чужая невеста. Не просто растленная, но избитая — вся в кровоподтеках, с неудовлетворенным жаром в глазах, Церлина (Магдалена Козена) буквально на четвереньках уползает со сцены вместе с искалеченным Мазетто…

Чем более нагнетается напряжение, музыкальное и сценическое, тем намереннее не замечает Дон Жуан, как сужается круг опасности. Какую-то странную инфернальную силу обретают девушки то в белом, то в черном белье, абсолютно индифферентно, но постоянно за ним наблюдающие. Собственно, даже не наблюдающие, просто присутствующие. Те самые, которые одна за другой входили в маленькую дверь рекламного плаката. Те, что унесли тело Командора и потом обряжали его в смокинг с бабочкой для того, чтобы в финале так же бесстрастно явиться вместе с ним за Жуаном. Те, что высвеченные резкими бликами, на миг превращались в старых потаскух…

Жуткий образ тиражированной рекламной женственности, который настойчиво внедряется в суть действия, все больше приобретая черты агрессивности, жесткости, клановости. Эти женщины вряд ли испытают хоть какие-нибудь чувства по поводу гибели Дон Жуана… В программке спектакля они названы сестрами Прозерпины. Но звучание сценического образа куда объемнее — это холодно-агрессивное противостояние женского начала мужскому и его уничтожение. Причем, используя мужчин.

Мертвого Командора они превращают в некое подобие авантажного мафиози, глаз которого, увеличенный во сто крат, глядит на Дон Жуана из кадра кинопроекции, отвратительно моргая морщинистым веком (сцена приглашения на ужин). А убивает Дон Жуана в спину Лепорелло — нервы не выдержали.

Бесстрастное присутствие «сестер» в жизни и смерти главного героя ведет начало от «арии списка» Лепорелло, который иллюстрирует свой рассказ о победах господина демонстрацией магазинных витрин. Сценический круг медленно поворачивается, и мы видим то неподвижную группу манекенщиц в роскошных шубах, то, как в рекламе, девицу, бреющую длинные ноги, то немолодых уборщиц, моющих витрину, то прелестную девочку со скакалкой, то даже целую команду регбистов. А последняя картинка — стоп-кадр оргии полураздетых манекенщиц в подвенечных нарядах со служителями магазина. Здесь же и Мазетто, и Лепорелло, и Церлина. Картинка оживает, персонажи, натягивая штаны и оправляя юбки, начинают сцену свадьбы. Диалоги летят с легкостью и точностью теннисных мячиков, музыкальный поток в органичном единстве со сценическим действием не тормозится ни на мгновение, переносясь от одной картины к другой.

М. Козена (Церлина), Л. Пизарони (Мазетто).
Фото Зальцбургского фестиваля

В этом спектакле великолепно поют и действуют все, но мало кто из персонажей вызывает сочувствие. Все неоднозначно, как, впрочем, и у Моцарта, так что сетовать на жесткий режиссерский перпендикуляр музыке вряд ли правомерно. Фигура каждого персонажа объемна. То пленительно женственная в своем идеальном звуковедении, то резкая, дерзкая, как подросток, или не сдерживающая взрыва эмоций страстная Донна Анна в исполнении Анны Нетребко — пожалуй, единственный персонаж, которому, по большому счету, не безразличен Дон Жуан с его мужественной сутью. Не знаю, как повела бы себя в рамках данного режиссерского рисунка другая исполнительница, но «русская душою» Нетребко—Донна Анна, которой откровенно неприятен элегантный, внимательный (и изумительно вокализирующий!) Оттавио—Михаэль Шаде, явно бунтует против всех окружающих, против собственной тяги к Жуану, но и против его уничтожения. В финале она одна мечется, пытаясь понять, что же произошло. Остальные скорее с равнодушным любопытством, ковырнув черную тряпку, взирают на то, что осталось от Жуана… И расходятся по одиночке, словно сообщники (пособники) преступления, которым не хочется друг друга видеть…

Об этом спектакле трудно писать. Еще труднее поставить точку — так много в нем смыслов, ходов, догадок, откровений… Это спектакль, который приглашает зрителя к диалогу. К размышлению о сути вечного противостояния мужского и женского начал. О высокой цене за нарушение зыбкого равновесия женственного и мужественного, которое установила природа, и, наверное, гораздо шире — о мутации человеческих отношений в цивилизованном мире.

Сентябрь 2002 г.