МУЖСКОЕ И ЖЕНСКОЕ В ТЕАТРЕ
СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ЭТИ НАЧАЛА?
В ЧЕМ ПРОЯВЛЯЮТСЯ? КАК ВЗАИМОДЕЙСТВУЮТ?

Генриетта Яновская, художественный руководитель МТЮЗа

С мужским началом в театре очень сложно. Когда, например, я делала «Иванова» и обратила внимание на Сарру, до безумия любящую Иванова, на Шурочку, до безумия любящую его, на его тексты по поводу женщин («Я был им благодарен…»), когда стало ясно, что там — мужчина, которого очень любили женщины, я поняла, что нужен актер, по которому будут умирать бабы. В спектакле было две барышни, которым я говорила: «Вот куда идет Иванов — туда поворачивается ваша голова. Больше ничего». Я приглашала тогда на роль Шакурова именно потому, что в нем явно чувствуется эта мужская сила. А еще когда возникает его невероятная улыбка механика Гаврилова — я начинаю понимать женщин, страдающих по Иванову…

Эти качества зависят у актера только от природы, вот — как мать родила. Возможно, сексапильность можно развивать, если ее не душить, но природа — прежде всего.

Я помню, что не стала делать «Панночку», потому что не нашла мужика, который сыграл бы Хому Брута. Я ходила и объясняла, что это должен быть Высоцкий — мужик, поэт, мощь… От многого приходится отказываться, потому что нет мужиков. С женщинами проще, они есть. Но даже и здесь иногда режиссеру приходится заниматься странным делом — сексуальным посылом сцены. А вообще я люблю, когда в театре романы, когда есть ощущение женского начала внутри театра. Если романы возникают — я счастлива: значит, театр живой, в нем страсти…

Юрий Рыбаков, театральный критик

Я не представляю себе хорошего спектакля без мужского и женского. Вот смотрю вчера «Старосветских помещиков» во МХАТе — и никакой любви, никакой поэмы старости, никакого напряжения любви… И такого много.

Но если режиссер нормален и он мужчина — он строит театр и решает конфликт именно с этой точки зрения. Недавно я спросил одного режиссера: «Хорошая пьеса. Почему ты ее не берешь?» — и он ответил: «Там нет женского начала». То есть если нет столкновения мужского и женского — делать нечего. Вы придумали для журнала хорошую тему, но слишком очевидную…

Больше всего и острее всего эти проблемы чувствует Марк Захаров, он каждый раз открывает новую актрису — и Амалию Мордвинову «Королевских играх», и Анну Большову в «Мистификации».

Может быть, у меня сейчас маленький театральный опыт (хотя фактически он большой), но я не могу назвать никого из актрис, кто так бы — причем в рамках искусства — увлекал сегодня всю мужскую половину зала, как Виолетта Койфман в Волгоградском театре.

Алексей Янковский, режиссер

Плохое время, вся иерархия сломана. Как дети не понимают, как жить, так и старики не понимают. Мы живем по привычке, у людей нет возраста, а пол остался только женский. И в театре. Это женщина берет мужчину за руку и говорит — идем.

Сейчас, к сожалению, в театре — отсутствие всяких начал. «Ваша партнерша уже ушла, не занимайтесь онанизмом!»

В театре нет любви, ее место занял страх. Любить вообще — значит перестать бояться. А актеры боятся всего — публики, критиков, спектакль перестал быть праздником и удивлением и для них и для зрителей, а любовь — это удивление. Но они не удивляются друг другу.

Клим рассказывал, что, когда к нему на репетицию пришла актриса и расстроенно рассказала, что клонировали человека, он придумал пьесу «Не я, не она, не мы, не ты», которая начиналась бы монологом мужчины: «Ура! Сегодня самый счастливый день моей жизни! Мой друг сказал мне, что клонировали человека! Наконец-то я свободен! Черта с два они затащат меня теперь в постель!» И параллельно — монолог женщины: «Ура! Наконец-то я свободна! Черта с два…». Ну, это же ужасно… А потом мы подумали и решили, что и к клонированию мы все привыкнем, как привыкли ко всему другому…

Сейчас выживет только тот, кто потерял надежду. Человек, у которого осталась хоть какая-то надежда, будет так за нее держаться, что это сведет его в могилу. Сейчас нужно оставить надежду и просто жить. Целоваться с девушками в подъезде намного приятнее, чем сидеть в театре, жизнь сейчас куда многообразнее театра, и театру снова надо учиться у нее. А он хочет удерживать свою назидательную позицию. Смешно.

Борис Тух, театральный критик, Таллинн

Много лет назад, когда Андрей Тарковский снимал в Таллинне «Сталкера», мне посчастливилось сделать с ним интервью, которое по понятным причинам опубликовано не было. В числе прочего Андрей Тарковский сказал (цитирую по памяти, но запомнилось крепко): «Режиссер — профессия по своей сути мужская; актер — женская. Выбирает всегда мужчина (т. е. режиссер). Поэтому когда актер задает мне вопрос: «А отчего вы именно меня берете на эту роль?», меня это приводит в недоумение. Это то же самое, что если бы женщина сказала мужчине, который за ней ухаживает: «А почему вы хотите переспать именно со мной?»».

Здесь есть хотя бы часть ответа на вопрос о мужском и женском начале, не так уж важно в данный момент, речь о кино или театре.

Если говорить о театре не как о виде искусства, а как о некоем количестве людей, занимающемся выпуском спектаклей, то получится, что женское (феминистическое) начало явно преобладает. Это связано с теми особенностями, которые то ли налагает на людей актерская профессия, то ли которыми изначально обладают люди, наделенные способностями к игре на сцене. Повышенная эмоциональность, лабильная психика, обидчивость, всегдашняя готовность к интригам, которые, притом, обычно не продуманы до конца, мания преследования в разных формах (от легонькой до самой тяжелой), некоторая размытость понятий о том, что такое нравственно и что такое безнравственно, — мне кажется, что эти свойства присущи скорее женской натуре, чем мужской. Можете меня за это причислить к категории Male Chauvinist Pig.

Вместе с тем женское начало в театре проявляется и в том, что процесс создания спектакля легко приравнять к родам. А женщины обожают коллективно участвовать в родах — подносить что положено, ухаживать за роженицей, исполнять обязанности повитухи, наконец, стонать вместе с роженицей в полной уверенности, что ей от этого легче! Когда спектакль на выпуске, поведение лиц, косвенно причастных к нему, очень это напоминает. Что касается мужского начала… А оно вообще сохранилось в нашей современной жизни в достаточной степени? Нет, где-нибудь в диких степях Забайкалья, где золото роют в горах, там конечно. Или в Иностранном легионе. Но говорить, допустим, о мужском начале в шоу-бизнесе только на том основании, что там процветает однополая мужская любовь, являющаяся очень удобной ступенью на карьерной лестнице, — вряд ли можно. (Цитата из спектакля театра «Сфера» по «Багровому острову» Булгакова: «Нет «голубых» ролей — есть «голубые» актеры».)

Проще всего было бы сказать, что мужское начало в театре необходимо имитировать — и это, как правило, прекрасно удается. Потому как если ты ставишь Шекспира, то кто-то из персонажей непременно должен быть мачо. Но это уже относится к профессиональному мастерству актера, а не к поставленному вопросу.

Будем исходить из того, что театр по определению отражает жизнь. Не в масштабе 1:1, а в том приближении, которое свойственно его природе как виду искусства. Т. е. что-то деформируется, что-то преувеличивается, что-то отбрасывается как несущественное. И тогда окружающая действительность подскажет ответ на вопрос журнала.

P. S. На самом же деле носителем мужского начала должен быть художественный руководитель театра. Даже не просто мужского, а патерналистского. Идеальный руководитель старой школы — лидер авторитарный, но великодушный и справедливый. Умеющий, если надо, переступать через собственный эгоизм. Но сегодня это — вымирающий вид. К глубокому сожалению.

Александр Галибин, режиссер, художественный руководитель театра «Глобус»

Конечно, есть инь и ян. Но в театре я не работаю этими началами. Для меня театр — это сгусток энергии, в котором есть и мужское начало и женское. И в зависимости от того, что мне хотелось бы передать зрителю, я оттуда это достаю. Из женщины я могу достать мужчину, из мужчины достать женщину.

Анатолий Смелянский, доктор искусствоведения, ректор Школы-студии МХАТ

Давно уже все смешалось в доме Облонских. Нет чистых героев, героинь или «орал» — трагиков. Нет традиционной любви. Не востребована. Средний пол, гей-славяне, трансвеститы, все что угодно, только не мужчина и женщина. Не только у нас — по всему миру. Последнее окончательное отчуждение. Набирая в Школу-студию, каждый раз с истовостью старателей пытаемся обнаружить в рыхлой породе золотники старых амплуа. Удается редко. Виноватых нет. Виновата жизнь, как сказал бы чеховский герой.

Вячеслав Кокорин, режиссер, художественный руководитель Екатеринбургского ТЮЗа

Мужчина и женщина, актер и актриса сложены природой и Богом до какой-то степени одинаково: совпадают две верхние чакры, энергетические центры — то есть ум и душа у них похожи. Различаются они третьей, нижней чакрой, отвечающей за волю: у мужчины вектор идет во вне, у женщины — вовнутрь. И их встреча — это энергетический момент изъявления этих воль. Бесполость многих наших артистов, как вы говорите, связана с отсутствием этого вектора мужской воли, тем более, что актер, даже если он в жизни мужчина, часто занят собой, направлен в себя, любуется собой — и по сути становится на сцене женщиной. Если к нам в театральные школы приходят люди с неявно выраженной энергетикой, то определенный актерский тренинг, я уверен, может развивать их и делать из мужчин — мужчин, а из женщин — женщин. Конечно, с этим всегда было плохо, все мы только и делаем, что вспоминаем Ольгу Яковлеву… А кого еще?

Валерий Фокин, режиссер, художественный руководитель Центра имени Вс. Мейерхольда

Мне кажется, что мужское и женское начало в театре — это единая вещь. Я бы не стал так разделять. Женское начало в том, что театр имеет чувственность, лиризм, тонкость — как театр, как та субстанция, которая рождает спектакль. Все эти женские черты обязательно должны быть определены жесткой единой художественной театральной волей, а это мужское понятие. И все так переливается.

Мужское и женское в актере зависит от индивидуальности. Это уже немножко другое. Это амплуа. Есть актеры, которые, несмотря на свои мужественные внешние данные, тем не менее мягки, податливы, лиричны. Мы можем говорить, что одному не хватает мужского темперамента, явных мужских черт. А в другом, наоборот, этого много. Но мне кажется, что это тема малоинтересная. Настоящий артист, идеальный артист в себе это все совмещает. Возьмите любого крупного артиста, у него всегда есть и то, и то. Тогда, когда он настоящий артист, истинный, — он объемен. Деления по амплуа я вообще не признаю, сегодняшний театр давно от этого ушел. Мы же знаем, что Гамлета вдруг играет человек, который, казалось бы, не подходит для этой роли. А что, Медея — это только женское начало? Здесь же есть и волевое, мужское начало. Иной мужчина даже близко к этому масштабу не подойдет, а женщины подходят, поэтому все зависит от того, что ты играешь и как.

Владислав Пази, главный режиссер театра им. Ленсовета

На этот вопрос уже давно отвечено. Анатолий Васильевич Эфрос сказал, что артисты — женская половина рода человеческого. Это во многом правда и касается как мужчин, так и женщин, мужчин, может быть, даже в большей степени. Естественно, в этой ситуации режиссер становится мужской стороной любовного процесса. Зачатие спектакля вполне можно сравнить с зачатием человека, и мужское и женское начало здесь вполне очевидно, но рожает актер, а зачинает режиссер, еще раньше — драматург. Но здесь все, как и в жизни, очень зыбко. Очень часто мужское начало в нашей жизни принадлежит дамам, все меняются местами, и такая половая амбивалентность для нашего века достаточно характерна, но, тем не менее, сказанное Эфросом абсолютно справедливо. И когда это именно так, то очень часто получаются весьма неплохие дети.

Конечно, есть артисты, мужчины, которые обладают достаточной брутальностью и мужской манкостью, именно мужским обаянием — то, что называется амплуа герой-любовник. Если говорить об амплуа, то, безусловно, это так. Иначе и быть не может, потому что практически все пьесы написаны о любви. Мой учитель, Рафаил Рафаилович Суслович, был человек несентиментальный и довольно грубый, и он всегда начинал разбор спектакля с того, что выяснял, кто кого хочет. Нас по молодости это несколько смущало: «Рафаил Рафаилович, ну как же так? Ведь бывают же такие пьесы, ну, например, пьесы про Ленина?» «Вы знаете, как Ленин хотел Россию?!» — говорил Суслович. Так что мы обязаны выстроить именно этот процесс — кто кого хочет, и если мы это делаем убедительно, то тогда, конечно, есть мужское и женское начало.

Александр Гетман, художественный руководитель театра «На Литейном»

Театр в принципе построен на мужском и женском. Когда этого нет — невозможны чувства, когда нет чувств — невозможен театр. Конфликт — это мужчина и женщина, это любовь, что же еще? С женщинами в русском театре всегда лучше, а настоящих мужчин нет. Это вообще русская беда. Абрамов говорил: «Россия сильна бабами». Исторически так сложилось — мужчину растаптывали деспотии от Ивана Грозного до большевиков, ему не давали быть хозяином семьи и жизни. Было короткое время расцвета русского купечества, когда появились настоящие мужики, но это быстро вырубили под корень. Русская жизнь всегда была защищена только женщиной. Вы посмотрите, какие лица в американском кино, в грузинском театре — где у нас такие? Кто кроме Ульянова и Высоцкого — мужчины? Еще Ефремов и Лавров. Где наши Ньюмены, Марлоны Брандо? Даже для дешевых сериалов мы одалживаем мужские лица в Прибалтике. Это большая проблема. Когда-то Алла Демидова сказала: «Как легко было исполнять женскую партию рядом с Высоцким! Какое счастье было чувствовать себя женщиной рядом с ним!» Если в театре есть хоть один мужчина — театр может существовать.

Александр Пантыкин, композитор, Екатеринбург

Театр — это живой человек, у которого есть и мужские и женские гормоны. В разных жизненных «театральных» ситуациях они дают о себе знать на сцене и в «закулисье» по-разному… Иногда это склочная «базарная» баба, торгующая горячими пирожками; иногда «неизвестная» Крамского; иногда это — «армейская дедовщина», а иногда «пьяный мальчишник». При этом разделение между реально существующими мужчинами и женщинами стерто… Но всегда присутствует неизбывная тоска по идеалу, который многие почему-то называют любовью…

Юрий Барбой, доктор искуствоведения Главный простор «мужскому и женскому», наверное, в психологии актерского творчества. Я охотно поверил знакомому артисту, когда тот признался, что любовную сцену удобней играть с актрисой, которая ему нравится и в жизни. Но поскольку слыхивал я и другое (например, что это безразлично), в ту заповедную зону мне лучше не лезть. Вот свою психику затронуть рискну: настроить ее на искусство можно, только проложив к ней канал, состоящий из настоящих эмоций. А они сексуальным сродни, хотя их пол я определить не берусь.

Но та «художественная информация», которая по этому каналу потечет, я убежден, духовна, то есть беспола. Жрать яблоко с картины или бежать за кулисы, чтобы поближе познакомиться с артисткой, хочется в одном из трех случаев: я тупой зритель; яблоко изображал не Сезанн; бездарны мы оба.

Может быть, специальные оговорки нужны только для жизнеподобного, прозаического театра. Там со мной условились, что с 19 до 23 часов театральные чувства артиста будут натуральными чувствами персонажа. Если в это время Он на сцене желает Ее, я, согласно чуть перефразированной формуле В. Б. Шкловского, впадаю в мерцающий самообман: мне одновременно кажется и не кажется, что и я Ее желаю. Поэтический театр даже в таких оговорках не нуждается.

Иное дело, что жизнь в нескольких случаях этот закон не соблюдает. Сразу приходит в голову театр, настоянный на натурализме, в том числе душевном: вместо того, чтобы вызвать в себе аффективные чувства, актер начинает пользоваться своими жизненными, а эти-то всегда мужские или женские. Так же очевиден случай, когда на сцене фигурируют маски кино- или телевизионных героев, особенно если они сделаны по образцу жизненных имиджей, то есть из того, что ближе всего лежит, — из психофизических данных актера. Ясно, что в таком случае девушка на спектакле своего телевизионного кумира вправе обожать его без всякого мерцания.

И последнее: бывает, сидя в зале, я готов воскликнуть про артистку «Как хороша!». Но такое же я в состоянии сказать и про мужчину. Ну разве что с меньшей отчетливостью. Но ведь это все равно эстетическое, правда?

Игорь Игнатьев, художественный руководитель театра Сказки

В театре, особенно таком, как наш, — сильно отстраненном от реальности и существующем в другом измерении, иногда хочется, чтобы были мужчины и женщины. А иногда это просто невозможно. Потому что, рассказывая сказку, ты должен быть и королем и принцессой — всеми. И если себя делить на мужчину и женщину и не остаться просто человеком — ничего хорошего не получится, только отвлечешься. Как голая женщина на сцене — отвлекает же от сюжета?

Вообще же в актерской профессии есть женское начало, и в мужчинах-актерах оно обязательно присутствует. Мы более чувственны, более эмоционально подвижны, чем нормальные, средние мужчины-мачо. Даже самые мужественные актеры не заплачут на сцене, если в них нет женского начала. Театр — эмоциональное искусство, а значит, все-таки больше женское. Потому что театр существует не на уровне головы, а на уровне чувства. И это женское свойство.

Вот история, которую люблю рассказывать. Репетировали мы «Ивана-лентяя». Автор — мужчина, помреж — мужчина и мужской состав исполнителей. Исключение — в радиорубке, в окошечке, лица не видать даже, — милая молодая женщина. Поначалу репетиции шли замечательно, мы дурачились, импровизировали. Потом вдруг заболевает радистка Юленька. На ее место в рубке садится какой-то мужик-радист. И… репетиции не складываются. Не идут и все. А я не понимаю, в чем дело: ну, мужик включает музыку, ну — не вовремя. Я раздражаюсь. Причем раздражаюсь все время. Сдерживаю себя, потому что он пока еще не знает спектакль, и, хотя музыка простая и ее мало, он не успевает. Проходит дня три — репетиции совершенно увядают. Мы все противны друг другу. И вдруг возвращается Юля. И… что-то на сцене происходит. Мальчишки как-то задвигались, ожили. Я последнее время сидел, а тут опять забегал по залу — ручками машу. Причем никаких темных мыслей не было, но мы все поняли — действительно пошло. И буквально за три дня мы закончили спектакль.

Ольга Скорочкина, театральный критк

Старенький режиссер из Дома ветеранов сцены, помнящий, подобно чеховскому Фирсу, былые времена, рассказывал как-то, что в начале прошлого века в русском театре герою-любовнику полагалась двойная ставка. За красивые глаза, за мощный лирический темперамент, за умение играть «про это», за особое, от Бога, обаяние, как сказали бы сегодня — за sex appeal… В сегодняшнем театре приплачивай не приплачивай — без толку. Амплуа на глазах выродилось, стало звучать саркастически, а сама тема, личная и мелкая, если и возникает на подмостках, то все больше контрабандой. Например, в игре эксцентриков, которые по условиям жанра на это не подписывались: то у Константина Райкина в «Великодушном рогоносце», то у Сергея Мигицко в «Ты и только ты»…

В общем-то, весь двадцатый век русская сцена испытывала нехватку, и наши выдающиеся актрисы часто играли свои страницы про любовь в одиночку. Мария Бабанова, Ольга Яковлева, Алиса Фрейндлих — все помнят Джульетту, но кто помнит про их Ромео? Иногда везло Алле Тарасовой или Татьяне Дорониной, из молодых — Полине Кутеповой и Ольге Самошиной. Раз и навсегда повезло «Юноне и Авось» — Николай Караченцов мужественно, в одиночку, тянет скоро уже четверть века непотопляемый корабль советской рок-оперы, и романс его графа Резанова ничуть не теряет с годами в любовной силе: «Ты меня на рассвете разбудишь…»

С тех пор больше на рассвете будить некого. Не Романа же Виктюка с сыновьями!..

Ладно, может, театр обнищал оттого, что гонорары условны и героям-любовникам не приплачивают, как в старину. Может, любовь теперь проживает там, где другие ставки? Ну вот хоть на эстраде, в джунглях шоу-бизнеса. Скажем, Алла Пугачева, примадонна, может себе позволить настоящего полковника? Если не она, то кто же? Из последних телевпечатлений: примадонна поет «Ах, какой был мужчина…», а вокруг нее мужским «каре» «выстроились» по росту «настоящие полковники» — Валентин Юдашкин, Ефим Шифрин, Филипп Киркоров. Материализованная тоска товарища Бендера по лиге сексуальных реформ.

Все-таки вернемся в театр. Где на нашей памяти мощно звучала в последнее время эта тема? У Някрошюса — у него все темы звучат мощно. Но таких больше нет и не будет. Лет семь назад был замечательный спектакль «Квартет» Миллера; Алла Демидова и Дмитрий Певцов начинали игру про любовную схватку мужского и женского в сложных, ослепительно экзотических гримах. К финалу они в прямом смысле слова «смывали» друг другу грим, лица — оставались людьми без лица, без свойств. Нынешние актрисы про любовь еще играют, секреты, интонации, движения помнят. С мужчинами — беда: словно герои без лиц и без свойств. Я знаю, например, в Петербурге замечательных театральных актеров, прирожденных героев-любовников. Но они — почти не у дел. Александр Чабан и Дмитрий Бульба. Как будто без них представителей этого амплуа на нашей сцене — пруд пруди! Совершенно очевидно, что время выбрало в герои Константина Хабенского и Михаила Пореченкова. Девушки по вечерам у служебного входа в театр Ленсовета падают в обмороки, бросают в воздух чепчики и т. п. В общем, эпоха их как бы назначила. Между тем ни на театральной сцене, ни в кино и на телевидении актеры на эту тему даже не заикаются. В «Убойной силе» и «Агенте национальной безопасности» они словно воплощают недавний политический наказ президента Путина: даешь героя нашего времени, пример для подражания подросткам! Хотя, спрашивается, чему там особенно подражать? В общем, потенциальные герои-любовники заняли в отечественной культуре другие позиции. Дешевая «ментовская поэтика» поглотила их с головой. И на благо, должен же кто-то нас защитить от криминала. Чтобы оставалось в кого влюбляться. А покуда «про любовь» современная сцена играет в минус-приеме. Лучшие и худшие спектакли последних лет — про тотальное отсутствие этой энергии, этого божественного эфира в мире. Кто у нас лауреаты российской национальной театральной премии? «Потерянные в звездах» Дитятковского, «Чайка» Додина — там по любовной части предсказано космическое похолодание. Может быть, даже обледенение. Лично я по любви на сцене — тоскую. Широким фронтом, судя по всему, ее приближение не предвидится. Возможно, в отдельных местах нечаянно выпадут осадки, возможно, даже с грозами. Вот было бы счастье! Хорошо бы, чтобы герои при этом не выглядели туманными андрогинами. Предлагаю для подобных явлений открыть на компьютерной базе «ПТЖ» сайт «lubov. ru». На авось…

Семен Спивак, режиссер, художественный руководитель Молодежного театра на Фонтанке

В театре все строится на двух половинках: зрительный зал и сцена. Я думаю, сцена — женского рода, зал — мужского. Сцена увлечет, соблазнит, искусит, переключит, если спектакль живой, а не умный мужской спектакль. (Я к женщинам лучше отношусь, к мужчинам почему-то хуже.)

Есть мужское и женское в тайне отношений режиссера с пьесой. Если режиссер слишком восхищается пьесой, то пьеса от него уходит. Я это наблюдал не только в своей жизни, но и в жизни других режиссеров. Если режиссер рассказывает, какая замечательная пьеса, спектакль у него обычно не получается. Это происходит как у Петрарки с Лаурой: он не дотронулся до возлюбленной, не смог пройти все стадии любви, так и режиссер не может по-настоящему приблизиться к пьесе, овладеть ею.

Отношения между труппой и режиссером тоже надо выстраивать, иначе режиссер побеждает или наоборот. Это длительный процесс, нельзя навсегда покорить артиста. На каждой пьесе режиссер начинает все сначала. Отношения претерпевают изменения: недоверие, приближение, влюбление, вдруг — отторжение… Спектакль по-настоящему получается, когда артист под действием режиссерского охмурения или соблазна, как настоящая женщина, не растворяется, а остается свободным. Я всегда строю логику жестко. Я об этом не говорю, но считаю, что, если актеру не захочется «выскочить» из роли, он останется просто исполнителем.

Гармония возникает тогда, когда мужское и женское начала уравновешиваются (так сказал кто-то из восточных философов). Когда это так и с той, и с другой стороны, и на сцене, и в зале, тогда происходит включение. У меня есть целая теория. Мы живем в трех режимах. Передний — это агрессия. Задний — это депрессия. В переднем тебя бьют, в заднем — вытягивают всю душу… Но настоящий спектакль живет в среднем режиме, иначе не определить (между агрессией и депрессией). Это когда очень приятно находиться рядом.

Я считаю, что в театре, как в жизни, огромное значение имеет настоящая любовь. Я терпеть не могу профессиональные отношения — когда я говорю, а вы делаете. Должна быть всегда какая-то внутренняя человеческая интрига. От холода к теплоте, даже к горячке. Иногда после премьеры не можешь забыть что-то или кого-то. Это как целая жизнь, и это касается мужского-женского в отношениях режиссера и актеров.

И, конечно, артист (и режиссер) жив до тех пор, пока он является носителем мужского или женского начала. Потому что обязательно происходит сублимация мужской или женской энергетики, иначе ничего не рождается.

Юрий Александров, художественный руководитель театра «Санктъ-Петербургъ опера»

Женское для меня часто начинается и заканчивается на вопросе дней, когда певицы вылетают из спектакля. Но вообще женское превалирует в оперном театре. Здесь и мужчины ведут себя как женщины. Потому, может быть, что жанр накладывает отпечаток. Мужчины здесь менее надежны, чем в других профессиях. Они так же капризны, подвержены болячкам. Я не могу мужчин, работающих в опере, назвать полноценными. Получается сплошное женское окружение.

На Западе они вообще никакие, они сегодня есть, а завтра их нет. И непонятно, кто гомосексуалист, а кто нет. Все какие-то бисексуалы.

Как проблема мужского и женского решается в спектаклях? Я сейчас столкнулся с этим на «Дон Жауне». И понял, что, если человек в штанах, он еще не есть мужчина. Что от него можно ждать, если он вообще не воспринимает женщин? У кого-то это есть, вот, например, у Пертузи — он замечательный артист в смысле превращений, преобразований. В жизни абсолютно похож на Кирилла Черноземова — мягкий, вялый такой, будто не слышит, что происходит. Выходит на сцену — превращается в какого-то красавца бешеного…

В общем, в театре оперном — все женщины, только одни ходят в брюках, а другие… тоже в брюках…

Андрей Толубеев, актер БДТ им. Товстоногова

Мужчина на сцене всегда должен быть герой, а их мало, их не вырастить в институте, они берутся из семьи, из самоощущения этого человека в жизни. Если он хочет быть сильным — он будет, его ничто не сможет остановить, как ничто не могло остановить Луспекаева.

В театральных парах чем порядочнее ведет себя мужчина в жизни, тем порядочнее, по-мужски он будет вести себя на сцене. Почему был убедителен Вершинин Копеляна? Потому что Копелян был в жизни убедителен как мужчина. Но мы ведь знаем гениальных артистов, которые особым мужским даром не обладали, а были блистательными актерами…

Арсений Сагальчик, режиссер

Долго-долго, борясь с излишествами и сексом, создавая не героя-мужчину, а Героя труда, мы вычеркивали пол. А он был. У О. Яковлевой. Т. Дорониной, Н. Теняковой, О. Борисова.

Я помню, как играл В. В. Меркурьев в очень посредственном спектакле «Последняя жертва». Он был мужчина и по-мужски хотел, чтобы его не обманывали…

А чаще всего актер начинает красоваться сам, как женщина, украшать себя, гримировать, он собирается понравиться не партнершам по сцене, а женщинам в зале — и становится кокетливым…

Сегодня мало режиссеров, которые чувствуют мужское и женское, — и от этого бесполыми становятся актеры. Прикрываются голосом.