ДРАМА — ДЕЛО

О БАЖЕНОВОЙ

Несколько лет назад я начал работать с современными драматургами, и Баженова выделялась среди всех тем, что ей достаточно иногда сказать хотя бы на птичьем языке — зачем, про что ты хочешь делать спектакль. Она берет твою формулировку, вгрызается в материал и сочиняет собственную версию. Получается, что она, не теряя твоих смыслов, вкладывает свой. В этом ее уникальность — она создает свой мир. И это заставляет меня снова обращаться к ней, потому что это как наркотик. Мы сделали вместе уже пять спектаклей.

Я не знаю, как у других режиссеров, но я прихожу к современному драматургу с какой-то своей идеей. Один, принимая мою идею, идет за ней, другой, принимая мою идею, начинает ее культивировать и создает огромное поле, собирая мысли, похожие на это. Когда я прихожу к Баженовой, она говорит «хорошо, спасибо», берет этот мой росточек, заходит на свое поле, сажает его посредине и вокруг выращивает все свое. Сложность в том, что она, как творческий человек, не может выдать точно в срок то, что тебе надо, а ты, как человек системы, от которого зависят десятки людей, сидишь и уговариваешь подождать еще, потому что поле еще не проросло. Вот пример. В одном театре юного зрителя возникла идея поставить спектакль по Джанни Родари «Приключения Чиполлино». Я позвонил Баженовой и сказал: «Слушай, мне интересен в этой сказке кум Тыква, мне бы хотелось посмотреть на все глазами этого Тыквы, потому что вот я тоже кум Тыква, строю свой домик много лет и совершенно не понимаю, что дальше». Баженова сказала мне «поняла». И родилась история — молодые Тыква и Помидор мечтают о лучшей жизни, потому что мир вокруг несовершенен, они очень молоды, видят, что есть вокруг другие грядки и другие условия для роста. Они решают совершить революцию, и тут к ним приходит Лимон и делает выгодное предложение, один принимает это выгодное предложение, а другой не принимает, и сказка заканчивается тем, чем начинается по большому счету у Джанни Родари, — старый друг приходит к старому другу отбирать его домик. Я не ожидал такого решения, но это абсолютно отвечало моему запросу.

Так происходило практически с каждым спектаклем, на котором мы работали. Я в Лесосибирске выпустил спектакль по датскому фильму «Охота» Винтерберга. Мне показалось, что тема массового психоза в маленьком городе может пройти, тем более что до этого в Лесосибирске был массовый психоз чуть ли не один в один. Тогда я еще не работал со Светой Баженовой. И мы выпустили спектакль, который не совсем получился, потому что я начал отходить от фильма, поняв, что фильм и все общественно-причинно-конфликтно-событийные факты из него совершенно не ложатся на нашу русскую действительность. Мы начали с актерами сочинять собственную историю, но она не получилась. Я долго переживал по этому поводу и в какой-то момент подумал: почему бы мне не найти драматурга, который переделал бы эту историю. Света посмотрела спектакль, посмотрела фильм и сказала: «Нормальный у тебя спектакль». Я был очень удивлен и сказал, что мне кажется — можно мощнее. Она посмотрела еще раз видео спектакля и предложила: «У тебя есть там сцена — самая лучшая, а давай я на ее основе напишу тебе вообще весь спектакль». И я понял, что это идея! И сразу согласился, потому что это говорил драматург, который принимает мое семечко и сажает его на своем поле. В этот момент я ощутил восторг. Еще не было никакого текста, но я уже понял: это то, что нужно.

Баженова понимает природу актера и природу действия. Она пишет в поле конфликтно-событийного театра, где идет конфликт человека с человеком прежде всего. И многим артистам это нравится: она думает о персонажах, она разводит персонажей, у каждого есть своя история. Тут, конечно, надо отдать должное ее учителю, но и сама Баженова одна из лучших учениц своего мастера. Если театр привык разговаривать языком Гоголя, Чехова, Горького, то, конечно, лихой стиль Баженовой не будет им принят. Но если режиссерски надавить на этот коллектив и сказать — подождите, давайте начнем работать, ведь Чехов тоже когда-то был современным драматургом, — ты преодолеешь это сопротивление, а дальше вдруг возникнут миры, потому что у Баженовой есть талант создавать роли, что актеру и надо.

Света Баженова — человек, живущий с ускорением. Не понимаю как. Ритмы нормального человека (скажем, по Уэльбеку) замедляются, как только он выходит из подросткового возраста и вступает во взрослую жизнь. А дальше — неопределенно долгий период «переходного состояния» или угасание. Но на Свету физические законы не действуют.

Может, потому что она человек предельной страсти. Иногда это означает ничем не смягченную прямолинейность, которая обжигает, но всегда — правду.

И в пьесах ей нужно добраться до последних каких-то глубин своих персонажей, заглянуть туда, где, вообще-то, бывает страшновато. В пьесе «Гришка Вольт» на Землю прибывают инопланетяне-захватчики, но не они страшны, а страшно то, что со школьниками ничего не происходит, и мир у них

не перевернулся, и не вздрогнули они от метафизического ужаса, и «всю дорогу оставались верны себе». Или взять больные отношения матери и сына в пьесе «Как Зоя гусей кормила».

Режиссерам, которые любят переливчатые туманные и нежные чувства, спокойные, как воды Женевского озера, наверно, не стоит браться за ее пьесы — они требуют отваги. Иронии еще, наверно.

Зато я видела спектакль, который Света сама поставила по своей пьесе. Это было еще в старом ЦСД, в избушке, лет восемь назад. Там тогда одновременно работали Баженова, Ташимов, Козырчиков, Конторович, Сапурина, Шергин. И все эти люди периодически там же в избушке жили. Время было веселое, безумное и анархическое. Однажды Баженова, Козырчиков и Ташимов пошли в Индийский поход — поехали в Индию автостопом. Но тогда они еще не знали про неудавшийся Индийский поход Павла I и не думали, что вот так вот все сложно будет с этим походом. Вернулись на следующий день примерно из Челябинска. В общем, в то время Света поставила спектакль «Как Зоя гусей кормила» с Олегом Ягодиным, Тамарой Зиминой и Алисой Кравцовой. Кажется, это был первый ее спектакль. И сразу отличный. Как будто до этого она сто штук спектаклей уже поставила. Мы его потом в Москву возили на гастроли.

Позже Света ставила в Омске спектакли и привозила в Екатеринбург на «Коляда-Plays», но этот у меня был любимый.

Очень я жду новых Светиных пьес. Люблю в текстах вот это страстное начало, которое оживляет мысль. И отчаянное бесстрашие. И парадоксальность мысли, которая иногда просто смелость, просто про потаенное, которое нужно осмелиться произнести.

Наверное, надо написать что-то красивое и кучерявое про Баженову, раз уж у нее интервью и так далее, но сидит во мне дух морализаторства и желания пхнуть в бок, в голову, в плечо и снова и снова сказать: «Вот так делай, а так не делай!», а потом дать волшебного пенделя, толкнуть под жопу.

Хотя я давно уже не говорю своим бывшим ученикам: «Зачем ты это сделал? Почему ты это сделал?»

Потому что, во-первых, мне один умный человек сказал: «Коля, пути учеников и учителей часто расходятся, и потому относись к этому равнодушно и с пониманием».

Во-вторых, если за шесть лет учебы в институте я их не научил чему-то, то теперь уже и не научу.

В-третьих, если они считают, что белое — это черное, а черное — это белое, я уже не куплю им очки.

В-пятых, если я снова буду вонять, они скажут: «Старый идиот, ничего ты не понимаешь в жизни», — а я обижусь и заплачу весь.

Так что — пишу это и публикуйте только это, только первый вариант: «Прекрасная, чудесная, восхитительная, изумительная Баженова! Было хорошо, но так хорошо, как ты, еще не было никогда!»

А теперь второй вариант.

Господи.

За что мне эти муки?!

Говоришь, говоришь, говоришь им — без толку. Нуль. Зеро. Не слышат.

Они думают свое. Они хотят всех денег сразу. Они все хотят сразу всё и всего.

Хотя я разве был не таким в их годы?

Да таким же был дураком, и вот сейчас вспоминать стыдно.

Помню, сто лет назад, в 1989 году, я шел ночью после премьеры моей пьесы «Мурлин Мурло» в «Современнике», шел по Чистопрудному бульвару — уже и аплодисменты стихли, уже и критики начали точить перо, чтобы писать про спектакль что-то, и артисты все на банкете напились, а я все шел и шел по дорожке, смотрел на грязные листья на асфальте и думал: «А вот зачем мне это все надо было? Оно мне надо было? Почему я так этого хотел: в большом московском театре чтобы была премьера? Я же думал, что после премьеры в этом знаменитом театре я буду самым счастливым на свете?»

А счастья не было.

И потом не было.

И когда ставили в Америке, и в Австралии, и черт знает в каких театрах и в каких-то странах.

Всё это было и есть не важно. Не важно, что постановки, не важно, что есть деньги или нет — их никогда не хватает, хоть сдохни.

А вот счастье…

А счастье было тогда только, когда я садился за стол в своей нищей хрущевке на первом этаже по улице Красноармейская, 80, садился и ночью сидел, писал. От руки, на оборотках.

Это словно погружаешься в реку, и вот: слева песчинка летит, вот — водоросль какая-то колышется, вот — банка консервная плывет. Вот ты глубже и глубже, вот рыбка промелькнула с серебристой чешуей — и ты пишешь, уходишь в эту воду, в выдуманный мир и — вот тогда нет ничего на свете прекраснее.

А они, персонажи, бегают по столу и сами разговаривают.

А потом я ложился и рядом с кроватью на столике всегда был диктофон, и сейчас так делаю. Ночью проснешься в угаре, потому что что-то приснилось: какая-то строчка — быстрее ее записать на диктофон, не забыть и снова спать. А утром слушать запись и быстрее записать ее в пьесу, эту фразу и мысль, что пришли ночью.

Недавно Алексей Слаповский в Фейсбуке написал, что нам приходится все время в масках жить.

И мне тоже. Конечно. Улыбаешься тому, кого ненавидишь. Кого терпеть не можешь. С кем на один гектар не сядешь.

Улыбаешься. Говоришь. Разговариваешь. Беседуешь.

Потому что от него зависит…

Черт его знает, что от него зависит?

Да ничего не зависит.

Он что, придет ко мне, и встанет за спиной, и в ухо ночью мне будет диктовать, что написать?

Нет ведь.

А всех денег не заработаешь.

А вся эта тусня… Боже, как я ненавижу ее: «Ты мне, я тебе, давай поможем друг другу, я тебя толкну туда, а ты меня на этот фестиваль, а я тебя на эту постановку…»

И вот они, мои ученики, думают, что так вот в театре дела и делаются.

Нет, Света Баженова. Нет, Рома Козырчиков. Нет, Алеша Синяев. Нет, Рома Дымшаков. Нет, Валера Шергин. Нет, Васьковская и Пулинович. Нет, Настя Чернятьева. Нет, Сергей Ермолин. Нет, дорогие мои. Нет, нет и нет.

Так не делается ничего.

Недавно тут Вася Сигарев меня в Фейсбуке забанил. Не понравилось ему что-то, что я сказал.

Я вот в страшном сне не могу себе представить, чтобы я мог Николаеву, моему учителю в театральном училище, или Шугаеву, учителю в Литинституте, чтобы я моим учителям стал бы что-то советовать и внушать, как жить. Боже, какой страшный сон! Я всегда думал о них одно: «Можно я рядом с вами постою?»

Их портреты висят у меня над письменным столом, и каждый день я с учителями здороваюсь, каждый день думаю о них с благодарностью. Меня, пацана из деревни, они, и только они, а не тусовки, сделали человеком.

А тут — мальчики и девочки из кочегарки на Уралмаше стали драматургами. Кто я для них? Да никто. Ну, потому что они всегда были такие талантливые, что не дай тебе Бог. А я им зачем нужен был? Не нужен я им был.

Они куда ни приедут на тусовки, на лаборатории, у них спрашивают: «Вы у кого учились? У Коляды? А-а, ну все понятно…»

Что этим спрашивающим понятно — не знаю. Но, видя такое отношение, ученики мои быстренько от меня отдаляются. Делают вид, что вообще меня не знают.

И что-то так стыдно за них становится, когда видишь, что они все лебезят, юлят и кривляются перед теми, кто не достоин того, чтобы с ними вообще разговаривали. А вот просто — взглянуть и мимо.

Но что делать: бабло побеждает зло.

А куда оно им, это бабло? В гроб под изголовье?

Черт побери, как они мне все надоели. Бессмысленно шесть лет учил я их всех. Толку нету.

Впрочем, правильно сказано: «Пути учеников и учителей часто расходятся».

Вот на этом и успокоюсь.

Светка, если не дура, то поняла, про что я написал.

А если дура — ну и ладно.

Главное, Света, не болей. Все будет хорошо.

14 ноября 2021 года
Екатеринбург