«Город Эн» (по мотивам романа Л. Добычина).
Малый драматический театр — Театр Европы.
Режиссер Борис Павлович, художник Ольга Павлович

Почему-то именно этот спектакль Бориса Павловича вызывает различные модуляции и интонации в оценках: от восторженных до изумленных. Как и всякая изящная штучка ручной работы со слишком тонкими энергиями, которые невозможно просчитать, «Город Эн» либо впускает в свой мир, либо ты как зритель смотришь на шкатулочку со стороны, и черная курица, и подземные жители остаются для тебя лишь странными персонажами, неровный, разобщенный ритм не выстраивается в тонкое дыхание города, которого нет. Ищешь причины, по которым не можешь зацепиться. Не находишь. Ищешь — не находишь. Спрашиваешь себя: изменилось бы что-то, если бы мы как зрители не были встроены в пространство квартиры — города — мира Добычина, если бы в шаге от тебя не сидел Сергей Власов, размышляющий над шахматным этюдом, если бы тебя не поили чаем с бубликом, если бы ты не кивал послушно актеру, который пытается выстроить с тобой диалог (или видимость диалога), рассказывая о судьбе писателя Добычина? Изменилось бы? Кажется, что нет. Имитация. Вот что смущает. Чуть-чуть, самую малость, но имитация того, что зрители здесь — равноправные жители города Эн. В «Разговорах» Бориса Павловича этот прием был органичным, необходимым; здесь же то, что создавало странный, особый пространственно-временной континуум, когда мы, путешествуя из комнаты в комнату, ощупывая предметы и обживая каждый метр квартиры, становились гостями и жителями, происходит будто понарошку, несколько искусственно — и зрителю неловко, когда актер внезапно посмотрит на него в упор и даст всему залу понять, что ты, именно ты хозяйка лавки и он боится задеть тебя во время пробега из «коридора» в «комнату», лавируя между столами и стульями, за которыми усажены зрители.

Борис Павлович — очень умный режиссер, он замечательно простраивает действие через многочисленные микро- и макроэтюды, лишая историю крепкой сюжетной линии (а мог бы выстроить сюжет о мальчиках начала века, и публика бы гораздо легче и благодарнее зацепилась за эту линию, но Борис не ищет легких путей). Он разбрасывает каждого персонажа на нескольких актеров, для него важно создать многоголосие, которое в тот момент, когда, казалось бы, сюжет вот-вот даст ухватить себя за хвост, сбивается, уходит в голосовые модуляции, перестукивания и перещелкивания, происходит очередной сюжетный слом, и драматическое наполнение сцены внезапно обрывается, так и не выйдя на коду. Вероятно, из этой путаницы, музыкальных сбоев, беготни персонажей из двери в дверь, всей этой сумятицы, сумбура, текста, разложенного по голосам, должна возникнуть совершенно иная, особая партитура спектакля, лишенная привычных драматургических костылей, как и в прозе Добычина. Но тебе, по старинке, так мало великолепных Ирины Тычининой и Сергея Власова, которые удивительно тонко, с максимальным погружением существуют в мире прозы Добычина, тебе слишком много этих молодых голосов, каждый из которых прекрасен по отдельности, но ближе к финалу устаешь их различать. Дробление на этюды в конце концов сказывается на ритме, который начинает угасать во второй половине спектакля, тебе слишком знакома эта финальная мизансцена с чемоданами на вокзале, когда кончились и детство, и жизнь, и страна, слишком сильно напоминают духовые медные оркестр из «Пьесы без названия», чтобы игнорировать внезапный приступ ностальгии. Возможно, скорее всего, в следующий раз я заплачу от пронзительной внутренней иглы, которая дойдет до сердца. Но не в этот раз, не в этот.