А. Шишов. «Маяк Уолерана». Театр Тантамарески.
Режиссер Алексей Шишов, художник Виктор Антонов

Почти десять лет назад режиссер Алексей Шишов и художник Виктор Антонов готовили постановку для одного американского проекта. Куклы были сделаны, текст написан, но партнеры стали тянуть, откладывать — в итоге так и не сложилось. Куклы остались лежать на полке. Но Шишов идею не бросил — спектакль по его пьесе «Сигнал с башни» вышел в Театре Тантамарески и получил название «Маяк Уолерана». Это первый за восемь лет существования театра спектакль для взрослых.

Старик Уолеран лежит на койке в центре сцены с самого начала, еще когда зрители только рассаживаются в зале. Вокруг бездвижного тела, укрытого до подбородка одеялом, водят скромные тихие хороводы люди в скорбном черном. Одеты кукольники не в унифицированный безликий бархат: у каждого свой поминальный костюм. Актер Алексей Полищук проверяет, жив ли старик: трубкой слушает грудь — слабое дыхание добавляется к музыке, молоточком стучит по коленке — металлический лязг слышен в мелодии. Получив сигнал одобрения свыше, он надевает белый халат и, прощупав вену, всаживает в ватную руку шприц. Старик просыпается, недоверчиво глядя на свет, с немым вопросом вверх — неужели снова. Но не от укола, конечно, пробуждается дряхлый Уолеран — Полищук оживляет его своими руками, дарит свое дыхание. Кукла — большой, почти в размер человека, гапит: удивительная система, дающая свободу от актера, большую невидимость. И наоборот, кукольник управляет ею из самого нутра, лезет своей рукой поближе к сердцу.

Сцена из спектакля. Фото В. Бронниковой

Сюжет спектакля выстраивается из воспоминаний, что вспышками возникают в сознании героя. Каждое пробуждение приносит то, что давно хотелось забыть. Обрывки прошлого терзают его, это приговор — просыпаясь, раз за разом проживать их заново. Долгая жизнь дарована ему в наказание. Вот он молодой ученый, что накануне Второй мировой изобретает страшное оружие, чем обращает на себя внимание офицера гестапо. Ветхий радиоприемник приносит старику Уолерану сигналы азбуки Морзе — сознание оживляет за его спиной красивую женщину в бордовом платье. Еще один клочок памяти — где они уже вместе: его возлюбленная идет по узкой спинке кровати, опускаясь к нему, юному, на руки.

Персонажи воспоминаний — тоже гапиты, но куклы поменьше — с молодыми, абсолютно гладкими лицами. Каждая сцена прошлого монтируется со стариковским настоящим — герои приходят к нему на кровать, то существуя рядом, то вовсе вытесняя его. Кровать становится планшетом для кукол и местом действия событий, на ее тонком выцветшем матрасике — и открытия, и насилие, и любовь. Из смертного ложа она превращается в автомобиль, на котором, закинув ногу на ногу, Уолеран уезжает в счастливое прошлое. Только убийство существует отдельно, за пределами койки, далеко на ширме — брать его в свой мир, в свое пространство слишком невыносимо.

Сцена из спектакля. Фото В. Бронниковой

Поминальная братия актеров здесь по большей части существует в тени, скрыто, и на первый план выходит кукла, позволяя показать мастерское тончайшее кукловождение. Режиссер дарит зрителям долгие сцены пробуждения Уолерана, будто снятые одним непрерывным планом. Немощный старик просыпается на плоской кровати и, не вставая с нее, начинает жить своей обыденной стариковской жизнью. Его тело-мешок само как перестиранное постельное белье, его глаза на изрытом морщинами лице — огромные, белесые — нехотя открываются, то жмурятся, то выпучиваются, силясь охватить и рассмотреть пустоту вокруг. Они удивляются окружающему: ширма и стол с миской лекарств на завтрак — вот и все убранство реальности. Уолеран приподнимается на локоть, стягивая одеяло, пытается справиться с непослушными длинными ногами, куда-то деть матерчатые слабые руки, принюхивается. Зевает, спеша прикрыть пальцами оголившийся рот с редкими зубами. Сгребая крошки с простыни, вдруг обнаруживает свою руку — будто отдельную, внезапно рабочую, трясет ладонью. Собирает себя по частям.

Сцена из спектакля. Фото В. Бронниковой

Здесь предельно подробное существование куклы, насыщенное мелкими деталями, каждое из которых становится целым событием. С одной стороны — неторопливая размеренность, повседневность простых действий, с другой — каждый день для него победа, что ноги еще можно сбросить с койки самостоятельно. В этом стариковском проживании нет жалости и сантиментов. В движениях, оценках куклы много иронии: как меняется мимика, когда в ухо капает лекарство или к носу приближается бутылек, как в тряпичной груди нарастает икота от горсти проглоченных таблеток. Характер его во внешнем: в застывших на лбе морщинах удивления, в сухой длинной фигуре, торчащих седых клочьях белых волос — не смирение, а упрямство и безнадежность. И во внутреннем: как вдруг этот на вид слабый и зависимый старик заявляет откровенный протест — физически сопротивляется кукольнику, отказываясь уложить себя обратно на кровать. Сильный, мужественный Полищук бережно берет куклу на руки — и вдруг этот старик, свернутый калачиком, становится совсем ребенком, находит в человеке защиту. Пронзительный и точный дуэт жизни и угасания, молодости и старости.

Сцена из спектакля. Фото В. Бронниковой

Помимо вполне конкретных героев, офицера гестапо и возлюбленной Уолерана, в спектакле есть персонаж иного мира, выводящий детективную историю с любовным треугольником от частного к метафизическому, глобальному. Еще молодому герою, безнадежно корпящему над химической формулой, этот некто в сером плаще подает нужные пузырьки, помогая добиться верного результата. Дух войны, использующий молодого ученого как средство создания оружия массового разрушения, задает мотив потустороннего. Сам он в рост человека, сильно больше куклы героя, нависает дьяволом за его спиной. У него узкие глаза и улыбка-рана дерзкого Петрушки во всю маску. Он придет еще раз, уже к старику, чтобы показать ему, к каким роковым последствиям привело его научное открытие — унесшее жизни многих людей и ту единственную, что только и была дорога.

Сцена из спектакля. Фото В. Бронниковой

Опершись на метлу, девушка в бордовом мечтательно томится. Возлюбленная Уолерана работает в парикмахерской — на кровать достаточно поместить стул с куклой героя, накрытого накидкой. Ножницы с расческой легко и нежно кружат над его головой. Та же сцена повторяется вновь — но уже с другим мужчиной. Когда на стул цирюльни усаживается офицер гестапо, руки девушки движутся недоверчиво и осторожно, пока не останавливаются вовсе. Взгляд отрывается от затылка гостя, задумчиво и решительно направляется вперед — ножницы замирают у его виска. В финале фильма «Милый Ханс, дорогой Петр» была схожая сцена — бритва цирюльницы замирала у шеи нациста. Всего пара секунд напряжения, бесконечно длящаяся в голове героини, которой дарован шанс сделать выбор. Она не тронет его.

В ответ на эту сдержанность — обескураживающая сцена насилия. Офицер ухватывает ее за локоть, останавливая. Она недовольно высвобождается, но уже другие две руки хватают ее за плечи, буквально приподнимая над землей, как игрушку, и ставят перед ним. Это делают руки не куклы — человека: с их паучьей пластикой, с напряжением в пальцах — вжимаются в хрупкие плечи деревянного тела. Тонкие, красивые ладони ползут по талии куклы, подробно ухватывают грудь, ласкают тряпичные ноги, задирая юбку. Стройную, руками человека обхватить ее можно всю — она беспомощна, но гордо стоит с прямой спиной, выдерживая прикосновения с неподвижной непроницаемостью на лице. Все это время мужчина неторопливо раскачивается на стуле в небрежной позе властителя, совершая грязное дело чужими руками.

Сцена из спектакля. Фото В. Бронниковой

Спектаклю вообще свойственна кинематографичность, как в этой смене планов — с предельно крупных до общих. Тут же и игра с киношностью — в их совмещении, в заданном масштабе кукол и предметов, когда, например, крошечный гестаповский мерседес подкатывает к туфлям героини. Во второй части, с развитием сюжета, постановка все больше уходит в нуар — от частного существования к любовной и детективной линии с погоней и стрельбой у маяка на краю земли. На это также работают приглушенные цвета, постепенное нагнетание напряжения, флешбэки и монтаж светом. А самыми кинематографичными оказываются гапиты с выразительными чертами и подробными плавными движениями. Акцент выстраивается именно на детальном проживании кукол, тех самых, что много лет ждали своего часа.

Финальное воспоминание — сигнал с маяка — добивает, а не спасает. Старик в конце вновь остается один. По очереди покидают его бездвижное тело скорбящие, а пульс Уолерана постепенно растворяется в музыке. Проснется ли он снова — чтобы еще раз прожить, продышать и прочувствовать эту боль вперемешку с любовью?

Октябрь 2021 г.