Драматургия Светланы Баженовой настигла меня сравнительно недавно, когда по стране волной пошли спектакли «Как Зоя гусей кормила» и «Герб города Эн». Это сложные, тонкие и очень подлинные тексты, которые театр может трактовать, интерпретировать, решая, например, — кто он, скульптор по дереву Торик, вырезающий герб города, — художник или страшноватый гном, украсивший детские площадки носатыми сказочными уродцами. И что такое этот самый герб, в котором ничего никогда нельзя изменить, разве что распахнуть чуть больше полу камзола у изображенной фигурки основателя. Герб — вековой, нерушимый символ страны, где ничего не меняется, но звук этой страны в пьесе выходит очень точным, нежным, безнадежным.

На нынешнем Володинском фестивале «Пять вечеров» (он проходил из-за пандемии в сентябре) были показаны сразу два спектакля «Герб города Эн»: из Березников (режиссер Павел Зобнин) и Камерного театра Малыщицкого (режиссер Петр Шерешевский). Я включила их в афишу, расслышав переклички с «Графоманом» и «С любимыми», уловив иронию и жалость, приятие захолустности и печали будней. О перекличках сам автор абсолютно не подозревал.

Во время фестиваля мы и поговорили с ученицей Николая Коляды Светланой Баженовой. Бывшей актрисой, основателем Центра современной драматургии в Омске, из которого она ушла.

Марина Дмитревская Света, вот у Булгакова в «Театральном романе» в коробочке у Максудова начинают двигаться персонажи. Как у тебя начинает двигаться пьеса, каков процесс ее возникновения?

Светлана Баженова Ой-ёй… Во-первых, у меня все плохо с фантазией. Я хорошо пишу детские сказки, потому что там можно работать с интерпретациями, делать такой закос под Шварца или что-то еще, и так шутить — в общем-то не фокус. А все взрослые пьесы — автобиографические. И я стараюсь садиться за пьесу тогда, когда история уже закончилась. Потому что был прецедент с «Зоей», которая гусей кормила. Тогда история еще не закончилась, а я написала пьесу. Но ты же впадаешь в логику персонажей, они начинают разговаривать, ты хотел написать одно, а логика персонажа подсказывает другое, ему это на фиг не надо — и он идет своим путем, и ты просто за ним наблюдаешь. Потом что-то происходит — и ты это оставляешь так, как есть. А потом это происходит в жизни. И со мной так было три раза. И в «Зое», и во «В душе хороший человек» (тут в жизни все случилось удивительно, вплоть до декораций, это действительно был поезд, мой близкий друг, брат… не знаю кто, который меня кинул после того, как я про это уже написала).

Дмитревская Конечно, мы пишем себе сюжеты, это же понятно.

Баженова Я все пытаюсь найти человека, который мне расскажет мою жизнь. Потому что я знаю, что в принципе не обделенный талантом, более или менее проницательный человек может другому предсказать его судьбу. Допустим, ты встречаешься с какой-то ситуацией и не знаешь, как она разрулится, потому что ты находишься внутри. А людям со стороны все видно, и они тебе говорят: Свет, ты чо гонишь, тут же все прозрачно и ясно. Ты такая — нет, нет… А потом все случается так, как они говорили. Мы из своей персонажной матрицы никогда не выбиваемся. Я даже в какой-то момент подумала поставить себе цель — выбиться из матрицы, выбраться из нее, сделать то, что никогда не сделает Света Баженова. Ни черта не получается, все равно все туда вписывается, это все равно очередной мой ход. Такой я персонаж.

Дмитревская Ты не первая, многие писатели, начиная с Лермонтова, написали себе судьбу. Я-то уверена, что слово материально, оно сбывается, оно программирует, и в этом смысле ответственность перед словом велика. Где-то в районе сорока (то есть я была постарше тебя сейчас) у меня было стойкое ощущение: что напишу — то и будет. И бывало. Знаешь, есть любимые мои слова у Битова о том, что не человек находит слово, а слово находит человека. И когда слово его находит — он становится талантлив хоть на мгновение.

Баженова Ну тогда возьми да напиши комедию с хеппи-эндом, где всех в конце завалит бабками. Было бы ведь идеально, если слово материально. Но я тот персонаж, который этого физически не может сделать.

Дмитревская Ну так не ты же находишь слово, а оно тебя!

Баженова Да, я тоже так думаю. Но не будем вдаваться в метафизику. Короче, в плане житейских вещей — это полностью наша ответственность, наша вина и наша победа, а творческие проявления не имеют к нам никакого отношения, это действительно — слово находит человека. Оно так решило помимо нашего волеизъявления. Я читаю сейчас книжку про алкоголиков. Почему писатели пьют? И там очень много про то, что если бы он не бухал — он бы и не писал. И может быть, так оно и есть.

Дмитревская Бывали ведь и трезвые. Пушкин, Толстой, Пастернак там… А алкоголь дает кратчайшее, легкое достижение вдохновения. Эрзац вдохновения. Известное дело. Духи из грога вылетают, ангелы приближаются. У Гофмана про это классно, у Венички тоже…

Баженова Алкоголь для меня, по правде говоря, очень больная тема. Пожалуй, даже ключевая в моей жизни. И про вдохновение это правда так. Потому что, если у меня горят дедлайны, я понимаю, что на трезвую я буду медленнее писать и хуже. У меня есть этот момент.

Дмитревская Опасный.

Баженова Очень опасный, очень. Мало кто видел меня совсем трезвой.

Дмитревская Я вот который день вижу тебя трезвую.

Баженова Это потому что мы сейчас работаем с Митей Егоровым, он очень сильно за меня переживает, и мне не хочется причинять ему боль. И потому я пишу ему медленно. А если б накатили — я б написала ему то, что он хочет, — за три часа. К сожалению, это так, это правда. Я не знаю, какие там открываются порталы.

Дмитревская Поскольку мы беседуемс тобой на Володинском фестивале… Короче, Александр Моисеевич тоже ведь про это все объяснял. И сделал пьянство идеологией. И он, и Веничка, и Шпаликов, и Битов… Правда, там еще был вопрос свободы от страны, от режима. Но Володин писал, что когда выпьет — становится интересным, а так скучный, пресный. Не зря мы тебя позвали, короче.

Баженова Когда я трезвая — у меня нарушаются когнитивные функции, я не знаю, как взаимодействовать с людьми. Я пью сильно, серьезно и много с 16 лет, я знаю, что это проблема, и жду сейчас момента, когда смогу сдаться в клинику. Я ведь и театр в Омске организовала по пьяни, и выгнали меня оттуда за пьянку, но там невозможно было не пить. Я не могла взаимодействовать с этими людьми, а мне надо было как-то включать эмпатию. И на трезвую мне всё было скучно, а по пьяни заходило… И на трезвую я действительно работаю скучно и медленно. Но, может, медленно можно? Может, медленно не возбраняется?

Дмитревская Вопрос — что чего стоит. Чего стоит программа самосжигания.

Баженова Это очень большой вопрос на самом деле. Ой, простите, должна ответить. Да, слушаю.

Голос Олега Рыбкина: Света, я что хочу сказать… Работаем, возникают вопросы, и один из основных на сегодняшний день для меня — линия с Никитой… Понимаете, трудно объяснить артисту… через что…

Баженова: Вы можете кристальней сформулировать вопрос?

Голос Рыбкина: Может, он завидует?

Баженова: Да нет, он не завидует, он просто оказался заложником своего двойничества. Иначе получится плосковато. Я-то их писала как персонажей, которые сцепились и стали говорить на одном языке. Я напишу все, что вы хотите, но наш персонаж Голядкин…

Короче, разговор идет долго… И заканчивается, как и все разговоры.

Дмитревская Света, у тебя было три папы (отец и два отчима). Тебе три раза меняли фамилию. Кто из них что тебе дал?

Баженова Мой родной папа дал мне прекрасную наследственность — способность к выживанию, природную лживость, какую-то правильную щурость. Не по отношению к людям, которых бы это изувечило, а вообще. Потому что он был щурый тип (тут я верю маме на слово), но я получилась не подлый человек (хотя какой подлый признается, что он подлый?). Второй папа возник в очень правильный момент (они все возникали-исчезали-возникали-исчезали…) и лет в четырнадцать стал давать мне деньги. И на этой денежной базе он очень хорошо меня прикормил, хотя был тип очень занудный. Умный человек, изобретатель, придумал дорожное полотно, которое на века, но гнусный и неустроенный — как в «Зое» про него написано, так и есть. Но он обо мне заботился, давал деньги, и я чувствовала себя более или менее защищенной. А Леша Баженов — это тот, кто, пожалуй, дал мне все. Дал фамилию, любовь, боль. Он воспитал меня, может быть, даже помимо своей воли. Как бы, вопреки всему, я ни любила своего кровного отца — настоящим моим папой был Леша Баженов. Я его понимаю от и до. С ним на данный момент связан один из самых больших вопросов по жизни. Прошло всего десять лет с тех пор, как его не стало, а от него не осталось ничего, и про него уже вообще никто не помнит.

Дмитревская Поэтому он будет героем твоей следующей пьесы?

Баженова Да, я заканчиваю эту пьесу. Потому что это же звездец — как так? Ведь он жил не бездарную жизнь, он жил интересную жизнь. И ты умираешь — и через десять лет, всего через десять лет от тебя не остается ни крупицы. Как это может быть? Никто про него не помнит.

Дмитревская Много ж историй для пьес надавали тебе твои родственники…

Баженова Да, у меня до фига всего, про что можно писать.

Дмитревская А вымысла много?

Баженова Нет. По минимуму. Для склейки. Как картину в рамку поставить.

Дмитревская В школе у Коляды было «делай, как я»?

Баженова Все-таки, наверное, да. Я про мысль, слово, характер и боль. Включать голову и чувствилище. Ну, а потом: многие, наверное, начинают с подражательства, это нормально. Я вот до сих пор люблю длинные ремарки про комнаты в коммуналках и текущие потолки, люблю неправильную речь, не люблю хеппи-энды. Есть же любовь и надежда. Если еще и счастливые финалы писать — это ту мач, я думаю. И неправда. Счастье в процессе, в пути, а в счастливые финалы я не верю.

Дмитревская Признаюсь, я тот «урод человека», который не читает пьес. Весь поток качественно не осилить, а я привыкла ответственно относиться к своему делу. Выборочно читать — неправильно. Более того, как урод я не вижу пьесу глазами и понимаю ее возможности, только когда она поставлена — неважно как.

Баженова На одном из последних занятий (а я продолжаю ходить на семинары, потому что это круто, я обожаю семинары Коляды) Николай Владимирович сказал мне, что я стала заниматься фигней и писать всякую хрень, что я скурвилась (я же отправляю ему все, что пишу). И тут же на занятии он дал мне задание: надень наушники, не слушай семинар, а напиши монолог чувихи, которая сидит у нас на КПП. Я написала монолог, прочитала вслух, он сказал — вот это хорошо, допинай его немножко, и все будет! Ты же можешь! Ему надо было вот так проверить меня. Прихожу на следующее занятие. Дописала? Нет. Понимаете почему? Я хочу написать так, чтобы понравилось мне.

Дмитревская И что тебе у себя нравится?

Баженова Ничего! Я смиренно принимаю муку и хожу на спектакли по своей пьесе, написанной три года назад. А я уже совсем другойчеловек, мне эти темы, эта речь кажутся скудными. Это все не имеет ко мне отношения. И «Герб города Эн», и «Как Зоя гусей кормила» — это вообще мрак… А вещи, которых я чуралась, которые писала по просьбе Радиона Букаева, сначала люто его ненавидя (я не могу делать то, чего не хочу, даже если будет пожар), — вдруг срабатывают, мне за это не стыдно. Единственная пьеса, к которой мне самой не подкопаться, — «Эмиль Большая Голова».

Дмитревская Тебя питает только жизнь или, может быть, есть какие-то драматурги, которые как-то привлекают тебя в плане ремесла и искусства?

Баженова Петрушевская, конечно. Причем все-таки не как драматург, а как прозаик. Горин, конечно, и, конечно, Шварц.

Дмитревская Давай поговорим о драматургических римейках. Ты сделала инсценировку «Двойника» для Красноярской драмы, ее только что поставил Рыбкин, сейчас вы с Митей Егоровым готовите «Свадьбу Кречинского», уже сделали в «Красном факеле» «Дело». И я понимаю, зачем инсценировка прозы, но не понимаю — зачем драматургу Сухово-Кобылину еще драматург Баженова. Это всегда рифмуется для меня с XVIII веком, когда для русских недорослей переговаривали европейские пьесы на русский лад и переделывали Жана в Ивана. Мне, чтобы понять современность того или иного произведения, переодевание не требуется, наоборот, интересно искать то общее, что есть в том и в другом времени, ибо только это подлежит уразумению, как писал литературовед Григорий Винокур сто лет назад в книжке «Биография и культура». Но ничего не поделаешь, перенос всего — в сегодня, тотальная адаптация — это мировой процесс. Но зачем ты Сухово-Кобылину?

Баженова Вы сейчас все правильно сказали, не надо никого переодевать. Но, к сожалению, театру надо выживать среди другого контента, и мы вынуждены делать театр для тупых. Мне кажется, что это так, что это вычурное осовременивание, параллели с сегодняшним днем, желание показать — вот, они говорили таким же языком, разжевывание… это для тупых. Я этим занимаюсь, да, что же поделать… Другой театр, наверное, уже никто не воспримет. Ведь Митю обожают театры, актеры, его постановки прекрасно принимает зритель за счет того, что он нашел этот баланс. Никуда не деться от разжевывания темы.

Дмитревская А кто делает не для тупых?

Баженова Мне кажется, Шерешевский не для тупых. Еще навскидку, кстати, Паша Зобнин, у него кинематографичное сознание, и его спектакли надо смотреть не как спектакли, а как такое французское кино новой волны.

Дмитревская И вот перед тобой — Достоевский и Кобылин. И что ты с ними делаешь?

Баженова Я делала для Рината Ташимова в омском Центре современной драматургии инсценировку «Бесов». Когда я впервые взяла в руки роман, я подумала: зачем так много внимания Степану Трофимовичу? И поняла — Степан Трофимович главный злодей и мудак в этом произведении, и не так просто ему посвящено десять страниц: он, придурок полный, транслировал что-то молодым людям, и разные идеи попали в разных персонажей, и из-за этого случилась катастрофа. И пьеса у меня начиналась с похорон Степана Трофимовича.

Дмитревская С инсценировкой прозы более или менее понятно. Ты разбираешь, а потом собираешь заново. А что с пьесой? Ты переводишь Кобылина с русского на русский?

Баженова Нет, просто убираю лишнее по заданию Мити, как солдат, потом он говорит: тут надо дописать, я ловлю интонацию автора, начитываюсь, упарываюсь им и пишу, что нужно. В диалоге с режиссером работа интересная, но по факту достаточно канцелярская, это работа прокачанного завлита. Тут ты как драматург гештальты не закрываешь, но ловишь кайф: вот есть Митя, есть актеры… Это первый мой опыт по перелицовке чужих пьес, и, когда мы делали «Дело», я даже кайфанула, сочиняя сцены допросов.

Дмитревская Ты мне рассказываешь… Я работала таким «этим» два раза. В БДТ. На «Аркадии» и на «Перед заходом солнца». С «Аркадией» мы вообще десять легендарных дней возились целой компанией с режиссером Нюганеном, несколькими переводами, оригиналом и группой студентов… Искали рифмы, перекрестья слов, вытаскивали юмор… А когда работали над тестом Гауптмана, Кирилл Юрьевич Лавров попросил меня устроить встречу с Володиным, чтобы тот посоветовал что-то по тексту. Первое, что сказал Володин: «Пьеса ужасная, многословная, тяжелая… Кирилл, молчи. Когда ты молчишь — я тебе верю. И все поверят». У Гауптмана был монолог, когда Клаузен говорит Инкен: «Я вижу синее небо и тебя, голубые швейцарские озера и тебя!» И Володин говорит: «Надо убрать „и“! Синее небо — ТЕБЯ! Голубые швейцарские озера — ТЕБЯ…»

Баженова Круть. Кстати, знаете, для меня всегда был такой пунктик — Марина Дмитревская… После моего первого поражения на лаборатории в Омске, когда вы меня разнесли…

Дмитревская Слушай, я даже не помню. А ведь сколько травм, наверное, я нанесла людям…

Баженова Думаю, что очень много, но тогда я училась на первом курсе, и меня заставили дать на лабораторию действительно то, что не надо было давать. И это был тот редкий случай, когда человек говорит тебе что-то скверное, а ты не начинаешь его ненавидеть. И с этого пошла моя любовь к критике, я стала любить, когда меня чморят, это очень питательная классная штука, а когда хвалят — уже неинтересно. Но мне надо было доказать Марине Юрьевне, что я норм драматург. Потому что я же вас читаю, понимаю, у меня было ощущение, что мы на одной волне, просто у нас, как у собаки и кошки, разные сигнальные системы. И вот. У меня три режиссера, в контакте с которыми я работаю: Паша Зобнин, Радик Букаев и Митя Егоров. Как-то Букаев попросил меня написать пьесу к эскизу, который он уже сделал, но что-то там не случилось. А я тот самый драматург, который ни разу в жизни не сдал пьесу вовремя. Я нарушаю дедлайны, хотя пишу каждый день, но набираю слишком много работы, потому что не умею говорить нет, потому что мне все интересно и я почувствую себя слабачкой, если от чего-то откажусь: мне надо этот груз взять. И в очередной раз Радион Букаев пишет — где пьеса, где пьеса, — а у меня ничего. Я всосала бутылку коньяка, что-то написала и отправила. И больше этот текст — честно — я не перечитывала никогда. И в один прекрасный день я захожу в фейсбук и вижу огромный ваш пост о том, какую прекрасную пьесу Баженовой сыграли на малых городах и какой отличный спектакль Букаева в Лесосибирске. А я даже не помню, что написала! Потом я посмотрела спектакль на Коляда-Рlays, Радик молодец, просто супер. И там такое достоверное и внимательное воспроизведение текста…

Дмитревская Это был очень изящный и грациозный спектакль «Просто так».

Баженова Да. Сыграли по написанному и доказали: не стоит в тексте пауза — не делай ее, будет лучше.

Дмитревская У кого из драматургов ты училась ремеслу?

Баженова Конечно, я читала всякие книжки. Но думаю, что хороший драматург — это не профессия. Режиссер — профессия, драматург — да, а хороший драматург — нет.

Дмитревская А композиция, структура, действие?

Баженова Если пишешь честно — это происходит само по себе. Мы живем по драматургическим законам.

Дмитревская А твое первое актерское образование тебе помогает? Меришь на себя?

Баженова Да, да, я только этим способом и пишу, проигрываю, прохожу путь за каждого, и потому, когда вижу спектакль, — начинаются конвульсии: все не так, надо было по-другому. У меня этот актерский гештальт, кстати, не закрыт.

Дмитревская Ты играла в своем Центре современной драматургии?

Баженова Да, конечно.

Дмитревская Знаешь, мне кажется, что современная драматургия «снимает» сейчас языковой слой какого-то одного круга, а ведь сред много, и все говорят по-разному.

Баженова Вы правы. Я, например, очень люблю фильм «Кококо», это блаженство, там восхитительный речевой контраст. У меня вообще семья строителей, но есть со стройки, а есть инженеры и архитекторы, это абсолютно разные культурные пласты.

Дмитревская Ты ходишь по улице — и слушаешь? Ухо торчком?

Баженова Конечно. Петрушевская обо мне не знает, но я-то у нее учусь, все по ее заветам. У меня мало что ухо, у меня еще и диктофон.

Дмитревская Почему ты ушла из Центра, который создала?

Баженова Причины главных две: конечно, мой алкоголизм, ну и собственно художественные расхождения. Я создавала свой театр. А потом сидишь такая в холодном стрип-клубе, продаешь билеты, напечатанные на принтере, и не ждешь, что кто-то придет и тебе поможет… Потом навалилось всего до хрена, и я поняла в какой-то момент, что не вывожу. И ребята: Света, давай мы тебе поможем. И стали помогать. Я от этого испытывала к ним бесконечное чувство благодарности и стала постепенно под них прогибаться в художественном смысле. И эта порочная практика зашла слишком далеко. Но в ковид, когда я закрылась на изоляцию и оживила в памяти изначальную идею — что я хотела сделать, какой это должен был быть театр, нужный мне, — я что-то осознала, переосмыслила, вспомнила. Я же ушла из Топ-театра не для того, чтобы стать таким же театром. И после первой волны пандемии я стала делать другой свой театр: мы выпустили четыре спектакля, я — два, и еще пригласила Сергея Захаркина, который поставил «Человеческий голос», и Радиона Букаева (он сделал «Охоту на снарка»), и до сих пор «торчу» им часть гонораров и про это помню, хотя спектакли уже не идут… На Новый год я сделала «Сибирские сказки» без Деда Мороза, без дружбы зверей, там звучат Земфира и Дэвид Боуи, и это первый за всю мою жизнь детский спектакль, на котором зрители затихали и молчали от начала и до конца. Я этим спектаклем очень сильно горжусь. После новогодней кампании, чувствуя, что все неладно в нашем королевстве, я встречаюсь с ребятами для разговора, озвучиваю свою версию наших дальнейших движений и слышу в ответ от одной из актрис: «Я устала от театра на картонке, я хочу — как в драме, как в „Льве Гурыче Синичкине“: в костюме, чтобы свет светил…» Ярослав Максименко закономерно поинтересовался, что я делаю со своей жизнью, почему держу всех остальных за дебилов. Сказал, что все последние спектакли провальные и участие в них никого не радует… И так далее. Короче говоря, я со своей поехавшей крышей оказалась в абсолютном меньшинстве. Я честно сказала, что меняться не хочу и не буду. Ну, и дальше совместное существование уже стало совершенно невозможным. У меня на тот момент и не было ни желания, ни ресурса кому-то что-то доказывать. Так что я приняла решение уйти. Конечно, было больно и обидно. И до сих пор эта ситуация не отпускает. Но другого выхода у меня не было.

Дмитревская Сколько лет вы просуществовали вместе?

Баженова Три с чем-то года.

Дмитревская Я так и знала. У меня первая редакция взорвалась и уволила меня через три. С чем-то…

Дмитревская долго рассказывает историю первой редакции «ПТЖ», слышны слова: журнал «Представление», студийное счастье, компания… осень 91 года, пришел Александр Македонский… стресс, потные нувориши, студийность… мои друзья, бывшие студенты, манифесты, пьянки, все свалилось на меня, я была не такая, я была веселая, не хотела быть начальницей и стала ею, меня ломало искать деньги… мы все на равных учредители… людям легче впасть в истерику, чем сделать что-то непривычное… отвращение к тому, что я делаю… но мои друзья, ради них, журнал должен быть… до невроза…

Баженова Жесть! Мы тоже это все проходили… Напишите пьесу. Будет комедия…

Дмитревская Не, комедии не было. Они просто сказали мне: «Нам не нужен главный редактор, вы можете остаться рядовым членом». И я написала заявление об уходе. Бурлаком, тянущим лямку, я быть совсем не хотела, я была критик, которого печатали везде, и не для себя я этот журнал делала.

Дальше снова долгий рассказ, слышны слова: «Мы делаем журнал, славу которого присваивает себе Дмитревская», приказ о моем увольнении, забрать вещи в три дня… направление в больницу Бехтерева, сгорел склад с тиражами… весь двор был занесен пеплом, булгаковщина… но мы же были друзья…

Баженова Жесть. Почему вы не пишете пьесу?

Дмитревская Знаешь, за первые три года каждый из них однажды уходил из редакции и писал мне письмо о причинах ухода. Но я сохраняла редакцию. И вот когда они все стали дружить против меня, передо мной был вопрос: показать им то, что они писали друг про друга? Не показала. До сих пор эти письмишки лежат… До сих пор как вспомню — заболеваю. Хотя, как говорит Лоевский, — нас бьют, а мы крепчаем. Закалилась.

Баженова До сих пор не отпускает? 25 лет? А я думала — отпустит через полгода. Но пока я даже в Омск не могу ездить. Очень похоже…

Дмитревская Как ты понимаешь свободу? Что это для тебя?

Баженова Ого, жестко. Наверное, свободный человек — это человек, которому не надо придуриваться. Я к этому стремлюсь. Но это доставляет самую сильную боль, особенно когда ты на протяжении долгого времени вынужден кому-то подыгрывать, чтобы не причинить боль им. Врожденная интеллигентность, гуманность, человеколюбие противоречат свободе. Поэтому, может, это и не такое прекрасное понятие. Свобода — она синхронна с честностью, но вокруг люди, и ты им должен. Хочется оставаться интеллигентным и свободным, но как не предать себя и не обидеть другого? Вопрос неразрешимый. И когда мы пытаемся найти компромисс между человеколюбием и свободой — мы начинаем врать. Поэтому все врут.

Дмитревская Видишь ли, тут я не компетентна, потому что у меня есть органический порок: я вообще не могу врать. Совсем. Это приносит много неприятностей. Мне и молчать надо бы больше. Нет, по мелочи, на оперативном уровне вру (например, в дедлайн могу соврать, что написала, но уже знаю, что через час допишу). А так — не могу. До спазмов. Это с детства, я такая уродилась.

Баженова А я патологический лжец. Мне так легче. Придуриваться. Знаете, я тут недавно стала снова вести личный дневник. Написала первые страницы и думаю: но ведь это неправда. Пишу дальше. И это ведь неправда! И не могу от этого избавиться, я месяц потратила на то, чтобы вести дневник так, как будто его никто не прочитает. Просто заставляла себя. И я не знаю, как писать честно даже для себя. Я не знаю, что я думаю.

Дмитревская Получается, что ты себе не врешь в том, что ты себе врешь. Думаю, это вид невроза, и хорошо понимаю. Меня в пять лет отдали в детский сад. Я принесла оттуда дурные слова. Мама сказала: это грязь, почисти зубы и никогда больше не говори. И я никогда, за целую жизнь, не произнесла ни одного матерного слова.

Баженова Никогда?..

Дмитревская Никогда. Только процитировать могу. Но тогда, в детстве, у меня начался невроз — «я плохое слово подумала». Я будила маму ночью: мамочка, я о тебе плохое слово подумала. Когда я сказала: «Мама, я про Ленина плохое слово подумала», — меня повели к врачу и лечили гальваническим воротником.

Баженова Господи, какой сюр.

Дмитревская Но ведь мысль важнее дела.

Баженова Я тоже так думаю. Но вот я про любого человека могу написать тонны говна и тонны хорошего.

Дмитревская А у тебя были моменты, про которые ты точно понимала: это — счастье?

Баженова Очень много. И они все… нет не все, но на 90 % связаны с людьми. Испытывать счастье в одиночестве, наверное, мне доводилось очень редко. Я хоть и лживый алкоголик с проблемами в личной жизни и тяжелым диагнозом, но вообще я очень счастливый человек. Мне очень весело.

Сентябрь 2021 г.