«Враки, или Завещание барона Мюнхгаузена». МХТ им. А. П. Чехова.
Автор пьесы, режиссер, художник-постановщик Виктор Крамер

При Табакове МХТ был дорогой супермаркет.

При Женоваче — пункт диетического питания.

Переходный период от Женовача к Хабенскому ознаменовался спектаклем, который следует признать несъедобным и предостеречь публику от отравления.

Не улыбайтесь, господа, не улыбайтесь, в Камергерском вас ждет продукт, изготовленный, вероятно, каким-то кооперативом, владельцем которого является Виктор Крамер. Лавочка торгует графоманией всех видов, причем изготовитель всех продуктов — один. В ассортименте графомания текстовая (автор пьесы Виктор Крамер), режиссерская (режиссер Виктор Крамер), пространственная (сценограф Виктор Крамер), то есть недержание плюс бесконечный актерский наигрыш (с таким троглодитским темпераментом не играют даже во Владивостоке, а такого самодеятельного акцента давно нет в любительских театрах).

А ведь идут за лакомым: за Мюнхгаузеном, за Хабенским, за тем остроумием, которое оставил нам в наследство не столько ротмистр русской армии Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, пострадавший от жулика Распе (тот, накопив долгов, решил подзаработать на пересказе историй своего земляка и издал книжку рассказов, к которой сам Мюнхгаузен не имел никакого отношения), сколько Григорий Горин. Идут за воспоминаниями, но кто ж станет в здравом уме соперничать с Янковским—Чуриковой—Броневым?

На беду, нашелся Крамер. Крамер отважен. Он берет коробку с пластилином, в которой лежат брикетики (биография реального Мюнхгаузена, сочинения Распе, поэта Бюргера, труды Иммермана и Шнорра, а также пьеса Горина), и слепляет все это в нечленораздельный комок, из которого не вытащить даже фабулу. Все это подается потребителю под соусом рассуждений о любви к фантазиям, дурачествам, под лозунгом творческой эмиграции от бремени дней и бед социума (примерно так заявляет Крамер в программке) в небесные выси, полеты и всякое прочее.

Уже сценографическая упаковка свидетельствует о некачественности продукта. На плунжерах, кишками торчащих из трюма сцены, очень неэстетично громоздится льдина. На наших глазах она тяжело и бессмысленно «раскалывается», демонстрируя нижнее хозяйство сцены. На льдинах — двери, шкаф, еще какое-то барахло, потому что на льдине, как все понимают, должны быть двери, куда входят Герцог и Бургомистр… Все это одновременно находится в световой пробирке и неповоротливо разворачивается на круге.

Но! В ассортименте с самого начала имеются чайки. Хор чаек поет, иногда снимает головы и превращается в женщин. Он впоследствии окружает Константина Хабенского, а в финале сам барон становится чайкой по имени Карл… Найти объяснение птицам трудно, но, наверное, это одна из центровых шуток: если Хабенский Константин и он не застрелился, то должна быть и чайка…

Часто возникает пурга. Нет, то есть весь спектакль — полная пурга, но я об искусственном снеге, задувающем на сцену.

О чем кооперативный продукт? О том, как Мюнхгаузен где-то почему-то свалился с моста, умирает и некая компания, в том числе две жены (одна разведенная, другая, Марта, беременная не от него, что порождает искрометные реплики типа «Как он с ней живет!» — «А он не живет»), ждут его смерти. Они сидят, он лежит. Долго. Но что-то должно двигаться, поэтому приходит известие об изданных за рубежом сочинениях барона, наглядно представленных целым контейнером томов, явившихся из-под льдины. Тут ярко зажигается тема борьбы за возникшее наследство. И некоторое время именно ею все искренне заняты. Потом Мюнхгаузен пробуждается с фразой: «Пчел! Не трогайте пчел!» — и действие закругляется в сторону безумия центрального персонажа. Тоже, согласитесь, тема, и Хабенский умеет играть безумцев со времени дурачка Карла (тоже Карла, вот совпадение-то!). Соединить две темы — наследства и безумия — драматургическое мастерство Крамеру не позволяет, он путается, бросает про наследство, начинает про безумие, к концу второго акта трехчасового спектакля вспоминает про наследство, но бросает безумие. Слов произносится тьма (ну, пурга, логорея… и как Хабенский столько выучил?), но по сути режиссер не знает, чем заняться, и потому безумный барон и его близкие инсценируют его истории, играют с залом в какие-то игры, с песнями выходят в партер, стреляют в третий ряд из пращи…

Пространство театра явно не подходит этому корпоративу, ему требуется поле для гольфа, чтобы подключенка была большей, чтобы зрители более органично включались в игры, ловили мяч и стреляли, а не снимали Хабенского на смартфоны. Чтобы артисты на реплике «У вас тут крысы» — вольготнее строили рожи и изображали крыс, чтобы легче было надуть настоящий воздушный шар и всей компанией полететь ввысь (с чего вдруг все герои летят? Пластилин моего мозга плавится…). Куда тут лететь? Колосники видны. Вот если б корпоратив был в заповедных и дремучих страшных муромских лесах… Мне как-то рассказывали — там в усадьбах миллионеров даже изысканный бродит жираф — завезен… Тесен Крамеру зал МХТ, он привык к раздолью замков и угодий, где много лет ставит разные праздники для сильных мира сего. Он увлекательно рассказывает про этот вид театрального творчества, почитайте.

Но тут немножко Камергерский… Неловко как-то.

«Не надо из жопы делать героев», — неоднократно звучит со сцены Художественного театра реплика. Хочется перефразировать: «Не надо из героев делать…»

Когда-то в «ПТЖ» Мария Смирнова-Несвицкая брала у Крамера интервью. «У меня все время лежит Чехов на тумбочке. Это примерно как помыться. Я ложусь, открываю любую страницу, любой рассказ. Прочел — и как будто помылся», — говорил он ей.

Не знаю, что лежит у Крамера на тумбочке или в тумбочке сегодня. А совету про Чехова после спектакля хочется последовать…

Ноябрь 2021 г.