П. И. Чайковский. «Евгений Онегин». «Урал Опера Балет».
Дирижер Константин Чудовский, режиссер Дмитрий Волкострелов, художник Ксения Перетрухина

Дмитрий Волкострелов дебютировал в опере. Это в драме его имя уже известно всем (около)театральным людям и список номинаций на «Золотую маску» непросто дочесть до середины. В опере сорокалетний режиссер — практически новичок (сделанную им в 2012 году в московской лаборатории современной оперы постановку «Три четыре» Бориса Филановского почти никто не видел). Волкострелов в Екатеринбурге явно озирается по сторонам, примеривается, как развернуться в пространстве, чтобы не задеть плечом какой-нибудь священный миф или великую традицию. В результате в работе он гораздо менее отважен, чем, скажем, давно познакомившийся с оперным театром Тимофей Кулябин или не так давно взявший штурмом эту цитадель Константин Богомолов. «Евгений Онегин» в Екатеринбурге — продукт компромиссный. Да, предлагающий некоторый свой взгляд на миф «Онегина» в России, но аккуратный, культурный, не обижающий никого из певцов… и довольно скучный.

Сцена из спектакля. Фото О. Керелюк

Главная идея этой постановки — то, что времена и эпохи в России не заканчиваются, они все существуют одновременно. Поэтому на сцене, кроме певцов, исполняющих положенные им роли и пребывающих в стандартном для качественных певцов возрасте (большем, разумеется, чем пушкинские персонажи), есть двойники героев, роли которых поручены драматическим артистам. У Онегина (Максим Шлыков) есть пожилая и совсем юная версия его, то же у Татьяны (Елена Павлова) и Ольги (Вера Позолотина). У Ленского (Сергей Осовин) — только юный двойник. Придуманные Лешей Лобановым костюмы меняются — то певцы в нарядах нашего времени, а молодежь вроде как одевалась в XIX веке, то — уже наоборот. Более всего с одеждой повезло няне (Татьяна Никанорова) — на ней замечательно смотрится клетчатая ковбойская рубашка.

С. Поздеев (Владимир), П. Черная (Оля), М. Шлыков (Онегин). Фото О. Керелюк

Декорация, изобретенная Ксенией Перетрухиной, представляет собой березовый лес — специально для этого спектакля в театр привезли полсотни стволов молодых берез, убрали ветви и заставили этими голыми стволами (от пола до колосников) всю сцену. В начале это действительно лес — Ларина (Надежда Шляпникова) и няня, соглашающиеся друг с другом в том, что «привычка свыше нам дана», теснятся за столом на авансцене, в то время как все пространство меж деревьев заполняется какими-то грибниками-дачниками, расставляющими современные палатки. (Доносящуюся жалобу крестьянского хора «Болят мои скоры ноженьки» стоит, наверное, отнести к печалям офисных работников, непривычных к пикникам на природе.) По ходу действия деревья начинают исчезать, освобождая место для танцев на именинах Татьяны и вовсе раздвигаясь к кулисам в петербургских сценах, где, в отличие от деревенского праздника, танцуют полноценные шесть пар (грамотно развел их в пространстве хореограф Максим Петров). Чем менее «деревни» и чем более «Петербурга» — тем ярче среди берез загораются бальные люстры. Это, понятно, все о том же — что не только время в стране неразъемно, но и пространства сливаются, от деревни до столицы один шаг. Вот именно эта мысль в случае с «Евгением Онегиным» мне представляется спорной — но такова воля автора спектакля, таков его взгляд.

С. Доброжанова (Таня). Фото О. Керелюк

Д. Стародубов (Онегин), Е. Бирюзова (Ольга). Фото Е. Леховой

Взгляд не новый, как и многое в этом спектакле. Дворцовые люстры засветились над озерным пейзажем еще в «Лебедином озере» Юрия Григоровича, которое оформлял Симон Вирсаладзе, — там, впрочем, этот странный свет был знаком того, что все события случаются только в сознании принца и «локации» наслаиваются друг на друга в его бедной голове. Одновременное существование многих времен было явлено совсем, в сущности, недавно — в 2014 году, когда Джон Ноймайер выпустил балет «Татьяна» на музыку Леры Ауэрбах (копродукция Гамбургского балета и Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко). Там на именинах Татьяны Лариной плясали красноармейцы — и это было не глупым анахронизмом иноземца, но отчетливым заявлением знатока и фаната русской культуры — «да, в вашей стране ничего не кончается и все существует одновременно». И двойники у пушкинских героев тоже уже были — в «Евгении Онегине» Римаса Туминаса (Театр им. Евг. Вахтангова, спектакль 2013 года) Ленский и Онегин живут в двух возрастах. Но трансфер идей — не преступление, если эти идеи приспосабливаются к делу, если результат захватывает зрительный зал. В случае с екатеринбургским «Евгением Онегиным» такого не произошло.

М. Шлыков (Онегин). Фото О. Керелюк

Конечно, беда еще в музыке — встречались нам спектакли (и не раз), где дирижер усилием воли швырял такую энергию в постановку, что даже самые аморфные режиссерские работы не мешали публике проживать великие оперные истории «на всю катушку». Но Константин Чудовский не смог не то что повести спектакль за собой, но просто заставить оркестр играть чисто. Фальшь струнных печалила больше смерти Ленского; в медленных фрагментах музыканты чуть не засыпали, чем создавали существенные проблемы певцам. И это, конечно, совершенно удивительный провал — за полгода до того «Урал Опера Балет» сыграл российскую премьеру «Любви издалека» Кайи Саариахо, выпускал спектакль тот же Чудовский — и чрезвычайно непростое сочинение финской композиторки сияло точнейшим светом настоящей музыки. Что именно случилось с «Евгением Онегиным» — загадка. Так были уверены в том, что хорошо знают текст, что не потрудились проработать его заново? Может быть.

М. Шлыков (Онегин), Ю. Антонов (Евгений). Фото О. Керелюк

Итак, оркестр не помогал, а периодически и мешал. По сцене бродили дублеры певцов, при этом действий им было придумано крайне мало, чаще они просто замирали, когда певцы действовали. Все же режиссером было изобретено несколько моментов, будоражащих уже начинающую дремать публику, — так, в качестве секунданта Онегин приводит на дуэль своего молодого двойника (доверять можно только себе? или судьба любого юнца, которому можно доверять, — холодное одиночество Онегина?), а упавшего юного Ленского (звука выстрела нет) накрывает с головой его же пальто Ленский «взрослый», затем навсегда исчезающий в кулисах. Есть и точные жесты, придуманные для актеров, — в сцене именин Татьяны героиня стоит спиной к публике, месье Трике (Юрий Волков) — к ней лицом, и то, как утомительно для Тани выслушивать эти деревенские куртуазности, мы видим лишь по ее рукам — они сцеплены за спиной, чуть дергаются (Трике не заметит!), ерзают, будто вздыхают — героиня явно уговаривает себя потерпеть еще немножко и с облегчением устремляется вслед за Онегиным, который слушать все это больше не хочет, невежливо сбегает из зала и решительно утаскивает за собой Татьяну, спасая ее от исполнения долга хозяйки праздника. (В мужчину, что спас от такого концерта, действительно можно влюбиться.) Но это — отдельные искорки в общих протяжных сумерках спектакля, где нам рассказывают хрестоматийно знакомую историю, ничего к ней не добавляя, кроме перемен костюмов.

С. Доброжанова (Таня), Е. Павлова (Татьяна). Фото О. Керелюк

Лучшие свои вещи в драме Волкострелов (чаще всего в сотворчестве с Павлом Пряжко) придумывает так, что зрителю самому необходимо достраивать события в своей голове (как в совершенно блистательном «Соседе», где лишь после финала соображаешь, что на самом деле произошло в тихом дачном поселке). Не фундамент-кирпичи-крыша истории, а намеки, лучи в пространстве, знаки-обещания. Его метод более всего напоминает мне тот проект по восстановлению памяти о Храме Христа Спасителя, что был предложен в начале девяностых, когда ликвидировали бассейн «Москва» и было решено воссоздать храм, взорванный в 1931 году. Лучшей идеей — на мой взгляд — было не строительство этой толстостенной махины, что сейчас выполняет функцию церковного Дворца Съездов, а установка на том же месте лазерных проекторов, которые в небе прочерчивали бы контур исчезнувшего здания. (Не «картинку»! Чертеж.) Точное воссоздание не неидеального (очевидно) строения, но легенды о нерушимом храме; легкость и нераздражающее торжество. Вот примерно такие чертежи в небе делает Волкострелов в своих спектаклях — в них много воздуха, много мыслей и простор для размышления публики. В случае с «Евгением Онегиным» ему это не удалось — он не решился «проредить» музыку и сотворить радикальное собственное высказывание в пространстве большой классики. Все, что сделано, — работа, собственно говоря, школьная. Не без милоты — как начало спектакля, где пожилые Татьяна Дмитриевна и Евгений Львович играют в бадминтон, и финал его — где так же машут ракетками юные Таня и Женя, — но без радикальной идеи, только в случае наличия которой имеет смысл браться за стопятидесятую постановку знаменитой оперы. Ну что ж, в школе — учатся. Волкострелову такой опыт пригодится.

Ноябрь 2021 г.