«Город Эн». Заметки на полях романа Л. Добычина.
Прокопьевский драматический театр.
Режиссер Артем Устинов, художник Игорь Каневский

В Прокопьевск я приехала на заре. В парке аэропорта застала рассвет. За окнами машины, что везла до гостиницы, тянулись в нежной серости дома и поля — прикрывал их невинность туман. Из-за полубессонной ночи все казалось мерцающим и зыбким. Эти виды были знакомы, хотя в Кемеровской области я оказалась впервые. Притягательное узнавание. Когда попадаешь в новый город, всегда отмечаешь детали: фасон пуховиков, шрифт вывесок, пытаешься уловить цвет и фактуру воздуха. В Прокопьевске он особый — в городе шахтеров с закрытыми шахтами повсюду пахнет углем, как будто стоишь у железной дороги в перманентном ожидании поезда, ждешь себе удивительной судьбы, неповторимой жизни. Прекрасный город, укрытый фильтром сепия, тонким слоем угольного пепла, где пыль алмазом блестит на солнце, а дети торопятся домой из школы, чтобы полдня провести во дворе с друзьями на ржавой качели. Город с выкорчеванными рельсами, дрожащими трамваями и вибрирующими от проезжающих вагонеток зданиями. Дымка окутывает ярко-коралловые и желтые сталинские дома, зашитые в сайдинг постройки, а синицы стучатся в окна и атакуют мусорки. Красиво и спокойно.

В старой части города, откуда многие уехали жить в спальный район, на площади с голубями возвышаются колонны театра драмы. Здесь режиссер Артем Устинов создал спектакль «Город Эн» по Леониду Добычину. Эта первая постановка романа на профессиональной сцене — итог лаборатории «Эксперимент 123» под руководством Павла Руднева, которая прошла в январе с темой «Неизвестная классика известных классиков».

Впрочем, известным автором Добычина назвать сложно. Его наследие — пара сборников рассказов, повесть и роман «Город Эн», вышедший в 1935-м. Добычин исчез через год, сразу после разгрома его книги на собрании Ленинградского Союза писателей, где текст и автор подверглись жутчайшей травле. Покончил ли он с собой, сбежал или был убит — след его обрывается, в конце марта 36-го он просто растворился. Переиздавать его книги начали только в 1989 году.

Н. Денщикова (Исследователь), М. Дмитриев (Главный герой).
Фото из архива театра

Спектакль играется на чердаке, над большой сценой, под потолком белой комнаты видны балки покатой крыши — так органично пространство для созданной авторами концепции. По центру расставлены в ряд столы с разложенными на них книгами, открытками, куклами, под столами прячутся одноколесный велосипед, лошадка-качалка, санки — на чердак обычно складируют все, из чего дети уже выросли. Этот музей детства хочется разглядывать.

Роман детально, на протяжении почти десяти лет, фиксирует наблюдения мальчика, жившего в начале прошлого века в провинциальном многонациональном городе на границе империи. В нем с точностью угадывается Двинск, ныне латвийский Даугавпилс, где рос Добычин. Книга в принципе автобиографична, несмотря на небольшие расхождения. Режиссер монтирует авторский текст, добавляя фрагменты из жизни писателя, так что в главном герое опознается не столько литературный персонаж, сколько сам Добычин, в том числе и внешне. За столы усаживаются актеры в темных жакетах — униформе музейных работников-архивистов. Это люди нашего времени: в их руках смартфоны, видеокамера для проекций. Предметом их исследования становится Добычин и описанная им эпоха. Шесть человек, сидя перед загроможденными бумагами, карандашами и прочим хламом столами, внимательно разбирают текст, пытаясь разгадать и осознать его сегодня. Оказывается, это не так просто, хоть и прошло всего сто лет.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

С текста все и начинается: первая глава романа целиком транслируется на экран, в который упираются столы. И если Добычину не важен нарратив, то Устинову — линейность. Инсценировка идет от идеи — исследователи анализируют текст, а значит, находят в нем закономерности. Из разных глав вычленяется и монтируется история семьи и героя — сколько было нянек, какие книги читал мальчик, мимо каких зданий проходил и проезжал. Актеры достают макеты упомянутых домов, выстраивая в миниатюре уже не существующий город. Конструируют само прошлое, исследуя вещи разными методами. В попытке вскрыть сущность предметов рассматривают их с разных точек зрения: под камерой и лупой. Пробуют слова на звук: повторяют вслух фразы, чтобы обнаружить заложенный в них смысл, просто понять, что значит диалог:

— До свидания, крест на повороте.

— Прощайте, аист.

С этим набором букв исследователь переходит от одного коллеги к другому, пытаясь найти нужную интонацию — что это за шифр, позывной, почему он не звучит сегодня. Или что такое «пряничная женщина» — это пошло или прилично, как она выглядела, почему нет картинок в гугле. Как отыскать точки соприкосновения с актуальностью, с нынешним подростком, узнающим скрипки звучащей здесь «El Problema» Моргенштерна и Тимати по первой же ноте.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Главного героя создают тут же, собирают чуть ли не из чердачного хлама: это кукла из наброшенного на остов серого пальто и клетчатой кепки, есть и очки в желтой старомодной оправе, но за ними пустота — нет внутри никого. Фигуру рассматривают так же внимательно, под лампой, она двоится тенью на белом экране. Передают по рукам, пытаясь оживить бестелесное существо с висящими шерстяными рукавами. Ведомый, он оживает постепенно, через тень, выходит к исследователям сбывшейся мечтой — настоящим мальчиком (Михаил Дмитриев). Но все еще остается «куклой» — объектом для исследования. Камера выводит на полотно выложенные на столе картинки старого Двинска, актер включается в эту игру, влезает анимированным персонажем в статичное фото. Пользуясь тем, что создатели не видят и не воспринимают его, забирает сначала их фразы, а потом выхватывает смартфоны из рук, заменяя на книжку. Спустившись вниз к столам, обходит всех внимательно, изучая тоже — со своей стороны. Дмитриев не читает текст, а будто припоминает, сам ему удивляясь.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

У героя смещенный взгляд на время и реальность. В этой утопии детства, городе-призраке мельчайшие события и детали окружающего подмечаются подростком с той же эмоцией, что и грандиозные события эпохи. Жизнь вся — как сундук с кладом, стоящий тут же, где вещи хранятся вместе и сразу: и подаренные родителями серебряные ложки, и найденные на улице стеклышки — и все одинаково ценно. Сложно упрекнуть Добычина в слепоте по отношению к историческим реалиям — его герой отмечает войны, взрывы, забастовки, — только они его не интересуют. Смерти и убийства есть почти в каждой главе, режиссер компонует их тоже. Смерть Толстого, убийство отца друга проходят строчка за строчкой, как перечисление, документация. Сквозь детскую меркантильность и неразвитую эмпатию и убийство попечителя воспринимается с благостью — ведь можно не ходить на уроки. Тогда как образ Богородицы, единожды увиденной в церкви, раз за разом обнаруживается в других девушках и преследует неотступно.

С. Попова (Исследователь). Фото из архива театра

По ходу действия проходит несколько лет взросления интеллигентного воспитанного героя. Особое место в нем занимает дружба с мальчиками и постоянные сомнения в заслуженности этой дружбы — достоин ли я, прослеживается и постепенная сепарация от искренне любимой матери, нарастает резкость в их общении. Вневременная актуальность поймана режиссером в этом неторопливом, но неизбежном процессе подростковых трансформаций. А ранимость и тонкочувствие предъявлены как ценность, неотъемлемая черта сегодняшнего дня. Меняются его отношения к девочкам: от приятельства до влечения. Мадам, обучающая его английскому, рисуется на живой проекции деталями, штрихами пера — губы, грудь, на бумагу выкладывается бижутерия с камнями. Цепкие руки в красных атласных перчатках занимают весь экран, ухватывают хрупкого, вдруг маленького героя, пальцы женщины трогают и гладят. Он задыхается в этой сцене.

Как Добычин конструирует фантазийный город Эн, до краев набивая вещами: вывесками, мочалками, пуговицами, леденцами и открытками, — так и Устинов с Каневским создают комнату коллективного ушедшего детства. Вещи оказываются свидетелями и носителями памяти, они порой красноречивее слов. Бытовые случайные предметы характеризуют дела человека точнее и правдивее, чем документ. Через них острее, на физиологическом уровне проживается понимание того, насколько в нас впаяно детство. Можно ли избавиться от воспоминаний, которые ранят, например, при взгляде на полуразваленный велосипед, что был некогда гордостью — один на весь двор. Насколько твое вдруг оказывается чьим-то еще. Не обобщенным, а общим.

Программка — еще один архивный материал, подарок. Конверт, куда спрятаны сокровища: старая открытка, письмо с рассказом о романе и писателе, общая фотография, которую делают актеры во время спектакля, крошечный портрет Добычина в виде марки. Такие конверты собирают, складывая в них ценные ненужности. Этот никогда не будет отослан — здесь есть лишь координаты отправителя, но не получателя. Конверт — живое, материальное свидетельство существования. Слова, буквы забываются, вещи остаются.

«Серж, ты помнишь, когда-то мы здесь были счастливы». Тончайшая материя спектакля улавливает атмосферу и состояние мира, рисуемого перед сном на потолке детской. Здесь мифическое смешивается с бытовым, а в их слиянии просвечивает магия. Несмотря на подробный вещественный пласт, спектакль существует и в нематериальной плоскости, загадочном слое между строк и букв мира, где растворяется Добычин, куда уходит его тень в финале.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Незаметно для героя наступает отчуждение, осознание, что город Эн истончается, ускользает от него. Взросление неизбежно, оно как смерть в обряде инициации. В последней главе романа герой случайно понимает, что близорук и видел все неправильно. Текст про покупку очков и обретение наконец зрения актер произносит, сняв с себя оправу, на ощупь пробираясь вдоль уже укрытых полиэтиленом столов. Прозрение как утрата внутреннего видения, потеря индивидуального — особого, «неправильного» — взгляда, взросление как утрата детской ясности и свободы. Спектакль заявляет право на возможность невзросления, уважение наивности и уязвимости. Право, которого Добычин был совершенно лишен.

Ноябрь 2021 г.