С. Баженова. «Герб города Эн».
Камерный театр Малыщицкого (КТМ).
Режиссер Петр Шерешевский, художник Надежда Лопардина

Год назад, когда все сидели по домам, КТМ — чтобы не сойти с ума от бездействия в самоизоляции — устраивал «Читки в полночь». Актеры под руководством режиссера Петра Шерешевского читали в окошечках ZOOMа современные короткие пьесы из конкурса «Stories», читали с листа и без каких-либо эффектов (ни тебе видеографики или еще чего-нибудь навороченного). Я, признаюсь, на эти полчаса приникала к экрану, как к источнику чистой воды. Подкупала интеллигентная манера работы с текстом, грустная и ясная интонация, внятность месседжа. Пьесы, естественно, были разные и про разное, но в памяти сейчас осталась общая атмосфера неброских, беспафосных читок. Это не был проект для пиара, люди занимались профессией, во-первых, и исследованием сегодняшнего человека во всей его странности, зыбкости, во-вторых.

О. Попков (Торик), А. Кикеля (Лиза). Фото А. Коптяева

В нынешний постизоляционный сезон КТМ выпустил две премьеры по современным драмам, подтвердив свой стойкий интерес к новым текстам, взаимодействие с которыми, сценическое их претворение — само по себе сюжет. Пьеса «Герб города Эн» Светланы Баженовой написана в 2018-м, она впервые попала на петербургскую сцену, и здорово, что познакомил нас с ней именно Шерешевский. Режиссеру оказалась близка внутренняя дихотомия текста: рядом с линией как бы правдоподобного (впрочем, тоже не вполне) существования героев мерцающим пунктиром протянута линия, которую никак не воплотить бытовым способом. В ткань пьесы инкрустированы фрагменты, похожие на сценарий: с высоты птичьего полета мы видим пустынную главную площадь города Эн, ее медленно пересекает один из героев, приближаясь к знаменитым воротам, на которые и должен быть установлен герб, давший название пьесе. Ремарки написаны в едином сказовом ритме, они дают ощущение какого-то иного, почти космического, взгляда на мир, на персонажей и на их жизненный путь: «Рассвет. Только что прошел дождь. Пусто. Никого. Только маленький Торик идет через площадь, идет к воротам с деревянным щитом. Торик несет щит, как Иисус нес крест. То есть как бы смиренно и согнувшись под тяжестью. Площадь огромная. И Торик очень долго идет к воротам. Идет, идет. В первых лучах. По мокрой брусчатке. Отражается в брусчатке. В совершенной тишине. Можно даже подумать, что никого больше нет на белом свете»… (Можно ли отразиться в мокрой брусчатке?..) В спектакле эти фрагменты решены средствами не драматического, а, скорее, кукольного театра: артист ведет своего персонажа — кусок обоев с рисованной тушью фигуркой — по лакированной черной плоскости, а напряженно-волнующая музыка и интонации голоса, зачитывающего ремарку, отсылают в какую-то советскую даль, в старую радиопередачу вроде «Театра у микрофона». Да, время в городе Эн затормозило, забуксовало. Все происходит в наши дни, но ощущение, что жители застряли в безнадеге и безвременье. Музыка из любимых с детства мультиков, раздающаяся из телевизора, и та звучит неизбывно тоскливо, как будто одинокий несчастный ослик Иа все смотрит и смотрит на свое печальное отражение в луже, так и не дождавшись ни друзей, ни подарков.

С. Балыхина (Тамара). Фото А. Коптяев

Петр Шерешевский и художник Надежда Лопардина открывают в пьесе нечто беккетовское. Когда зрители попадают в зал, в вытянутое узкое пространство, полностью упакованное в белый тюль, они сразу видят персонажей: торчащие из массивного черного ящика головы Торика (Олег Попков) и Лизы (Алина Кикеля). Как и закопанная по грудь в песок Винни из «Счастливых дней» Беккета, они словно не замечают странности своего положения. Еще один персонаж — Тошик (Андрей Жилин) — сидит на площадке отдельно, играет в компьютерные стрелялки, не обращая ни на что внимания, и первую свою реплику подаст неожиданно только минут через двадцать после начала спектакля.

Место действия у С. Баженовой — тесная, заставленная старой мебелью квартира с коврами, пропитанными многолетней пылью. Жилье, когда-то бывшее домом, теперь перенасыщено ненужным, мертвым бытом, засыпано прахом ушедших времен. Сценограф сохраняет приметы и предметы бытовой обстановки, но по-новому выстраивает систему из знакомых элементов, меняет местами внешнее/внутреннее: двухэтажный дом черного цвета становится черным параллелепипедом внутри сценического пространства, тюлевые занавески перемещаются на стены и на пол, и к ним оказываются приколоты куски бледных обоев с вырезанными из старых иллюстрированных журналов репродукциями Боттичелли, портретами Фрэнка Синатры и Берта Кэмпферта (композитор, написавший знаменитую песню «Strangers in the Night»). А комната, из которой ушло семейное счастье, превращается в ковровую «нору», где можно жить, только согнувшись в три погибели: черный ящик-дом в какой-то момент открывается, передняя стенка с грохотом падает и обнажает нутро, обвешанное и устланное коврами с орнаментом и оленями.

С. Циклаури (Надя). Фото А. Коптяева

Тамара, жена Торика, бросившая его и съехавшая из этой пыльной, провонявшей краской-серебрянкой квартиры, на самом деле расстаться с мужем не в состоянии, и куски домашних ковров, как клочки сброшенной шкурки, так и остаются в ее одежде, вшиты в костюм. Героиня Светланы Балыхиной, худая женщина с бантиком на маленькой изящной голове, с осанкой бывшей балерины, истеричными нотками в голосе, со слегка безумным взглядом, устремленным в неизвестную даль, всякий раз появляется внезапно. Ее продолжает тянуть в этот дом, как в покинутый рай, «русский народный Эдем» (так иронично, но и с вызовом именует свое былое семейное счастье Торик). Надежда на то, что муж как-то очнется от своих чудачеств, переходящих в манию, все еще живет в Тамаре, хотя абсолютно ясно: лучше — не станет. Никому.

А. Кикеля (Лиза), А. Жилин (Тошик). Фото А. Коптяева

Молодая пара снимает оставленную Тамарой комнату и поселяется рядом со странным хозяином. Они за ним наблюдают, Лиза со спокойным любопытством, Тошик со скрытым под маской полной невозмутимости отвращением. Ему здесь вообще очень плохо — пыльное и чужое место. Тошику тошно. Депрессия ли это, болезненная апатия или парализующая лень, непонятно, только персонаж Жилина приклеен к своему крутящемуся креслу и экрану ноута. А Лиза — «приклеена» к нему самому. Любит его настолько, что готова всю жизнь провести, просто глядя в его затылок. Она со своим высшим образованием работает уборщицей в детском саду, уходит на три часа по утрам, пока ее возлюбленный спит, чтобы поскорее вернуться — кормить его, ласкать и ждать ответной любви. На словах ее как будто нет, Тошик говорит одни гадости. Но занудную перебранку персонажей отрицает их пластическая жизнь — осторожные, чувственные сплетения и расплетения, приникания друг к другу, касания. Гибкая Лиза в тренировочных штанах и фатиновой юбочке-пачке — существо амбивалентное, исполненное внутренней силы и надломленное одновременно. Она бодро и бесстрашно смотрит прямо в лицо жизни, в которой радость «обладания» Тошиком обязательно оборвется. Лиза словно замерла в этом кратком миге призрачного счастья среди грязных ковров и уродливых деревянных фигурок, как девочка — на шаре. Пьет коньяк чайными чашками, поет под гитару, как Холли Голайтли, и улыбается сквозь слезы улыбкой Джульетты Мазины. Алина Кикеля сыграла отменно, ее Лиза драматична и глубока. Диалоги Лизы с главным героем Ториком — несущая конструкция спектакля.

А. Кикеля (Лиза), О. Попков (Торик). Фото А. Коптяева

Резчик по дереву Торик, долгие годы кормивший семью, выпиливая гномов и зверушек для детских площадок, а также пошлые садовые скульптуры для дачных участков богатых людей, работает над самым важным проектом своей жизни — он создает герб для городских ворот. Его избрали. Ему поручили. Ему доверили. И вот он трудится в своей мастерской, забросив другую работу, забывая как следует поесть и помыться, не желая даже тратить время на натягивание брюк — так и ходит целыми днями в трусах. Достал для герба самую качественную древесину и самые лучшие краски, а для фигур стрельца и казака, которые будут держать щит, избрал самые подходящие модели — решил вырезать им лица своих сыновей, Мишки и Антона (в спектакле артист, говоря об этом, указывает на кого-то из зрителей первого ряда — вот как хочешь, так и понимай, может, на гербе будет кто-то из нас, сидящих в зале). Это дело, которое Торик называет миссией, лишило его покоя и заставило пересмотреть все прежние дела, отношения и, главное, жизненные ценности. Оказалось, все было ерундой… Может быть и так.

У героя Олега Попкова грустное лицо постаревшего Пьеро. Его уверенность в том, что он еще способен совершить нечто великое, нелепа, забавна и абсурдна. Это сугубо драматичный персонаж, в котором уживаются противоположности. Артист играет так, что раздражение от невесть что себе напридумавшего Торика тут же сменяется сочувствием к нему, пониманием несбыточности его мечты и острой жалостью к человеку, из последних сил держащемуся за воздух. Страшна своей безысходностью сцена, в которой отчаявшаяся Тамара задает вопрос: а к какому сроку ты должен выполнить работу?.. Выясняется, что с категорией времени и вправду что-то стряслось. Торик живет в своем измерении месяцев, дней и часов. Резчик даже не знает, прошел ли уже Праздник Города, к которому он спешит сделать герб, или он еще в будущем. Не знает, когда ему положено представить свое творение городу и миру. Но на самом деле этот труд окончен быть не может!

А. Жилин (Тошик), А. Кикеля (Лиза). Фото А. Коптяева

Тамара говорит, что герб Торика никому не нужен, его никто не ждет, на воротах установлена какая-то халтурная безвкусица, которая всех устраивает… Да полно, и существовал ли заказ на герб где-то кроме воображения героя? Или это метафора некой «священной жертвы», к которой «требует поэта», то есть — художника, Аполлон, призывая отринуть все ради великого искусства, несущего свет и добро людям… В спектакле размыта грань между реальностью и чем-то иным, неназываемым. Словами говорится одно, сценический текст транслирует иное, и так рождается пространство неконкретных смыслов. Бытовые детали помещены в условную среду, и столкновение натурального с игровым создает особенный язык спектакля, творит его поэзию. Настоящие оладьи, которые Лиза жарит на завтрак себе и Тошику, так же уместны здесь, как невозможно прекрасная песня Синатры «Strangers in the Night», которой неистово подпевают все герои (а женщины еще и танцуют под эту нездешнюю музыку, положив руки на невидимые плечи воображаемых кавалеров). Посреди спектакля на сцену внезапно выходит женщина в ярко-оранжевом защитном костюме со светоотражающими полосками (и при этом — с кружевным воротником). Она произносит диковатую речь, состоящую из реплик соседки Нади, предлагающей рамы для теплицы и семена для рассады, и отрывков из трактата Кэти Чухров о кризисе мимезиса, об отказе от миметических практик — то есть об отказе изображать подобие реальности, о стремлении не играть, а быть. Актриса Светлана Циклаури потрясающе органично, не комикуя, отрабатывает этот «вставной» номер, блестяще придуманный Шерешевским (в пьесе Надя с семенами существует, а вот Чухров с мимезисом — нет). Спектакль как будто сам себя проясняет, рефлексирует на тему природы современной драмы и ее воплощения на сцене и делает это с театральным шиком. А абсурдность сцены оказывается абсолютно естественной в общем течении действия.

С. Балыхина (Тамара), О. Попков (Торик). Фото А. Коптяева

Поверх вполне узнаваемого сюжета из жизни людей российского захолустья режиссер выстраивает почти мистериальную историю о творце, готовом взойти на свою Голгофу (по мокрой брусчатке, отражаясь в брусчатке). О выборе и жертве, о любви, которая хочет спасти, но не всегда может. Торик лежит, вытянувшись на матрасе, как снятый с креста Иисус, Тамара нежно обтирает его тело губкой и расчесывает его седую бороду, прикладывает ухо к груди — дышит, не дышит… Она не оставит своего мужа, как бы он ни гнал ее прочь, как бы она сама ни желала ему сдохнуть. «Я типа твое бомбоубежище, если что», — говорит верная Лиза своему Тошику, когда он от нее сбегает к маме в Новосиб. Да, любящее сердце женщины — это такое спасительное место, оставленное про запас на всякий случай, если судьба совсем достанет. Вот и смешная, немножко жалкая, нелепая Тамара хочет быть бомбоубежищем для такого же нелепого Торика. В финале эти двое сидят рядом, неловко вытянув ноги, в своей тесной коробке с коврами и теликом. И воодушевленный голос, звучащий как будто из старого радио, рассказывает: «Торик, наконец, добирается до ворот. Он лезет на ворота, все так же, с щитом на спине. У ворот нет ни лестниц, ни выступов, ничего, что могло бы облегчить Торику задачу. Он падает, бьется, царапается. К вечеру только он взбирается на ворота. Торик низвергает уродливый герб и водружает свой».

Может быть и так. Может быть.

Май 2021 г.