«Комната Герды». Лирический хоррор по мотивам Андерсена и Рильке. Театральная лаборатория Яны Туминой на сцене Театра «Особняк». Режиссер Яна Тумина, художник Кира Камалидинова

В этом сезоне премьеры Яны Туминой выходят с завидной регулярностью. За декабрьской «Деревней канатоходцев» в январе последовал двухактный спектакль «Руслан и Людмила» на сцене Бурятского республиканского театра кукол «Ульгэр», в начале февраля в театре «Особняк» состоялась премьера «Комнаты Герды», готовится спектакль в «Комик-тресте», грядет новая постановка в Театре «На Литейном». При этом плотность сценического текста у Туминой не имеет ничего общего с поспешностью. «Комната Герды» в этом смысле выверена до последнего клочка пространства и времени, выстрадана в каждом нюансе смысла и чувства.

Спектакль определен в программке как «лирический хоррор», и ужас здесь не на сцене, он затекает под кожу зрителю с первых минут и не покидает еще долго. Потому что Герда — это вовсе не живая рыжеволосая девчурка, которую можно было бы ожидать в исполнении Алисы Олейник, а согбенная, едва переставляющая ноги старуха с землистой недвижной безглазой маской вместо лица. Это Герда перед смертью или сразу после нее, одинокая, полубезумная, утратившая почти все, что связывало ее с жизнью.

Вытянутая в сходящейся перспективе комната на первый взгляд стерильна. Голые светлые стены с парой фотографий, пустой пол. Необжитое, намеренно выхолощенное пространство, словно в сумасшедшем доме или кладбищенском пантеоне. И сама Герда — часть этого интерьера. Ее тоже вроде бы и нет, а есть только ворох ветхой одежды под вешалкой. Она прячется там, под мужским черным пиджаком, — ей только и осталось, что гладить складки одежды да вдыхать запах любимого, навсегда ушедшего человека. Но она давно обрела свободу блаженного сумасшедшего, не принявшего невыносимой боли страданий и перешагнувшего порог реальности. Ее запертые в клетку грезы выпархивают бабочкой из распахнутой книги. И пространство комнаты начинает откликаться предметами, звуками, светом.

А. Олейник (Герда). Фото Т. Маркович

Оно подобно огромному антропоморфному существу, в каждом сантиметре которого скрыты чашечка, крючочек, ленточка, лампочка, молния, куколка, палочка. Оно на доли секунд открывает трещины и полости, впуская и выпуская героев сказки, переливается журчанием ручейка, гомоном ворон, завыванием вьюги, откликается лучиками, туманом, снегом. Из его щелей вырастают розы и вываливаются ледяные ландшафты, по стенам скользят крохотные куколки и тени оленьих рогов. Эта комната как вытесненное вовне сознание, она живет своей жизнью и играет в собственные игры. Она персонаж спектакля, и не случайно исполнение удивительных превращений и явлений отдано не рабочему сцены, а замечательному актеру Большого театра кукол Дмитрию Чупахину.

Стены комнаты определяют границы мироздания двух существ. Их взаимодействие выстроено режиссером так, что нет никакой уверенности в том, что первичнее — грезы Герды или прихоти Комнаты. Метафизические миры Герды и Комнаты пересекаются произвольно, в их существовании нет логического движения. Герда и мертва, и жива, и помнит, и не помнит, а когда помнит, то помнит так, как ей того хочется. Трансформация сознания во временной перспективе порождает явную и скрытую реальность, понятную только самой Герде, но совершенно неподвластную ей. И предметы — часть биографических маркеров, отмечающих связь с жизнью, — существуют помимо сознания героини. Из стены Герда выкатывает стол, и пока возится с такой же выезжающей табуреткой, стол сам собой ускользает обратно в стену. Немалых трудов стоит Герде добиться своего и таки выпить кофе, сидя на табуретке у стола. Чуть позже этот недавно ретивый стол сочувственно и трогательно увозит красные туфельки Герды куда-то в стену — навсегда, в топку воспоминаний. В этом мире априори способны ожить и поменять предназначение любые предметы: юбка может стать горкой, с которой скатываются на санках, книжка оказаться витражом, а витраж — гармошкой, может появиться гигантский одуванчик или крошечный олень. Эти метаморфозы закреплены и в актерской части — протирая по кругу стол, Герда вдруг вспоминает, как запускается пластинка. И вот уже звучит танцевальная музыка, а героиня бросается в причудливый танец.

А. Олейник (Герда). Фото А. Осташвер

Существование Алисы Олейник в роли Герды сродни тщательному лабораторному исследованию, в котором нет места спешке и побочные результаты важны так же, как и цель исследования. И сама она — его объект, заключенный в геометрию пространства, словно под увеличительное стекло. С необходимостью драматического освоения всех персонажей, техническими задачами от переодеваний до управления куклами, застроенным или пустым пространством Олейник справляется с легкостью. Ее пластическая и эмоциональная свобода, лишенная всякого мелодраматизма, отражает полное погружение ее героини в мир собственных видений, трагических только со стороны и не по сути, а в рамках очерченного режиссером хронотопа. Совсем неважно, где ее Герда — в последней стадии болезни Альцгеймера, в этом мире или уже в ином. Ее Герда сосредоточенно, подробно играет в бабушку, разбойницу, потом даже одновременно сразу в двоих — Лапландку и себя. Ей не нужны слова, но она вовсе не безмолвна: в нужный момент она способна выкрикнуть выкатившейся на скейтборде фотографии мальчика с короной на голове: «Обозналась!» Или пригрозить насмешливым воплем: «Страшно?!! Понятно?!!»

А. Олейник (Герда). Фото А. Осташвер

То, что в юной Герде было странностью, у старухи стало придурью. Взаимосвязь времен обеспечивает Комната — старуха смотрится в зеркало на стене, и к ней возвращается ее живое девичье лицо. Так же, как и милая девочка, глядящая в зеркало, вдруг видит себя в старости с пугающей маской вместо лица. Этот зеркальный портал визуализирует простую, казалось бы, мысль о том, что у любого настоящего есть не только прошлое, но и будущее — и оно неотвратимо, надо только суметь его разглядеть.

Бытие на грани сумасшествия не равно бесчувственности. Боль утраты сочится в каждом порыве Герды, и Комната откликается ей: из висящего на стене пиджака появляется прекрасная роза, а чуть позже даже настоящая, живая мужская рука. И Герда обхватывает ее, гладит и гладит, пытаясь воскресить забытые ощущения. Так терявшие родных, любимых, друзей ищут напоминаний о них в этой жизни. И в том, как Герда цепляется за эту руку, видно, сколько она могла бы отдать, чтобы еще раз на мгновение увидеть, прикоснуться, поцеловать.

Образы, возникающие на границе реальности и вымысла, ясного сознания и полного помешательства, порождают многозначность трактовок бытия Герды и самого спектакля. Равновесие классической истории нарушает уже сам факт отсутствия верного Кая. Его облик, только что, казалось бы, смотревший с фотографии, вдруг остается прорезью в рамке, а его контур растворяется световым пятном на стене. Кая нет, и неведомо, что с ним сталось. Оттого можно бесконечно размышлять, Герда ли это или просто сошедшая с ума старуха, любившая историю о Снежной королеве, существовал ли Кай на самом деле, а если существовал, то был ли он спасен Гердой или остался вечной невосполнимой утратой. Жива ли Герда еще или ее уже нет? И что проникает из-за границ комнаты и бередит сознание Герды — уж не Кай ли манит ее в свой потусторонний мир?

А. Олейник (Герда). Фото Т. Маркович

Пользуясь всеобщим знанием содержания первоисточника, Тумина создает почти бессловесный спектакль. Иллюзия как бы случайных ассоциаций имеет в основе строгое следование сюжету: в спектакле не упущена ни одна линия сказки. Каждый из персонажей, в том числе и сама Герда, персонифицирован совершенно кукольным образом. Художник Яна Камалидинова населила мир видений крошечными куколками Кая и Герды, умеющими скользить по стенам, еще более крошечными, невесомыми куколками Герды и Оленя, продирающимися сквозь бурю, поясными куклами Хозяйки сада и Лапландки, создала монументальную тростевую Снежную королеву, проплывающую всегда за пределами комнаты где-то в вышине. Тумина, склонная ткать миры словно бы из воздуха и подчеркивать самостоятельную, почти трюковую жизнь предметов, привлекла к созданию спектакля художника-технолога Ника Хамова, художницу по костюмам Анис Кронидову и художника по свету Василия Ковалева. Их общие усилия и изобретательная фантазия вызвали к жизни высокотехнологичный и одновременно лирический, напоенный волшебством и фантасмагорией спектакль с душераздирающими смыслами.

Ближе к финалу из боковой стены медленно вываливается фрагмент из мира Снежной королевы — причудливый ландшафт залитых светом ледяных кристаллов. Для Герды — это то, что она должна вынести до конца, словно крест, вынести буквально, взвалив всю эту глыбу на плечи. Это своего рода сигнал сворачиваться, маркер последней точки, и Герда собирает свой скарб, роняет его, снова поднимает. Она будто пытается забрать этот мир с собой и, конечно, не знает, что ничто из этого не будет нужно.

В финале раскалывается безглазая маска, раскалывается и комната. Оков больше нет: выходит на свободу сущность самой Герды, расступается ее фантасмагорический мир. Смерти нет, а есть только новая, манящая и полная покоя свобода.

Февраль 2018 г.