А. Стриндберг. «Отец». Омский театр драмы.
Режиссер Павел Зобнин, художник Евгений Лемешонок

Сложно описывать простой спектакль. Ни воды, ни видео, ни голых мужиков, трясущих гениталиями, ни гендерных перверсий и политических аллюзий, в общем, никаких примет «современного» театра. Просто, строго, глубоко, благородно, психологически точно, страстно без истерики, красиво (даже изысканно) без красивости. Режиссер умер в актерах, актеры в героях, герои в авторских воле и своеволии.

Правда, про «войну полов» (первое, что приходит в голову в связи со Стриндбергом), пожалуй, почти не играют, в наши времена тотального унисекса это как-то уж совсем не актуально (а вот десять с лишним лет назад, когда Евгений Марчелли ставил на этой же сцене свою знаменитую и совершенно иную «Фрекен Жюли» Стриндберга, звучало еще вполне свежо). Но сегодня играют про жизнь, из которой ушла любовь, а вслед за этим рушатся все опоры, связи, петельки-крючочки, что держат человека. Земля уходит из-под ног, безумие подступает.

Дуэтные сцены двух главных героев спектакля, Ротмистра (Михаил Окунев) и его жены Лауры (Анна Ходюн), создаются с каким-то невероятным эмоциональным бэкграундом, памятью о тех цветущих садах, что скрылись под этой пустыней. И в глухом отчаянии героя, и в холодном, очень корректном презрении героини читается один и тот же вопрос: «Куда все девалось?» А ведь было, несомненно было.

М. Окунев (Ротмистр), В. Прокоп (Маргарита). Фото А. Кудрявцева

Истинное зрительское счастье — два больших актера на сцене, не премьерствующие, но по-настоящему партнерствующие.

То, что Михаил Окунев — актер, каких в его поколении раз, два и обчелся, общеизвестно, и роль Ротмистра — еще одно подтверждение этому. Здесь есть трагический масштаб характера (заставляющий вспомнить его Хлудова из булгаковского «Бега» в постановке Георгия Цхвиравы), но и подробности, тонкости психологического проживания. От сцены к сцене, от потери к потери. Жена — чужой человек, дочь — не родная кровь (подозрение абсолютно нелепое, как нелепа ревность Отелло, но в эту неправду Ротмистр верит так же истово, как мавр в свою. Подумалось, кстати, о том, каким Отелло может быть Окунев), дело жизни — наука — пошло прахом… Жить нечем. Герой Окунева пытается зацепиться за каждого, кто живет в этом доме или приходит сюда, — Лауру, дочь, пастора, доктора, кормилицу, придавая вполне необязательным подчас диалогам особенный, потаенный смысл, ища ответы на главные вопросы: почему? что делать? где выход? На глазах мощный человек с безупречной военной выправкой и, как кажется поначалу, стальной волей физически и эмоционально выгорает, осыпается, подступающее безумие — лишь аккомпанемент этого. Жизнь превратилась в ад, и смерть — просто бегство из этого ада. У Окунева есть громкие сцены (хотя никаких аттракционов, подобных тому, что проделывал в роли Ротмистра трагик Мамонт Дальский, бросавший в Лауру керосиновую лампу с живым огнем, в омском «Отце» нет), но и его отчаянное, мучительное молчание не менее выразительно.

М. Окунев (Ротмистр), А. Ходюн (Лаура). Фото А. Кудрявцева

Анна Ходюн в роли Лауры не просто достойная, но абсолютно равная, не менее интересная партнерша большого актера. Она играет очень многое. Во-первых, весь комплекс истинно стриндберговской героини: ум, манкость, особый внешний и интеллектуальный изыск, стремление подчинять и властвовать, презрение к чужой слабости и ледяное одиночество. Во-вторых, это женщина эпохи модерна, родная сестра дам с полотен Климта или Серова. Только это северный, скандинавский модерн, где внешне все строже, но внутри все так же страстно. Как шуршит ее роскошное (но это сдержанная, скандинавская роскошь) платье, сколько стати в фигуре, уверенности в голосе. Любви нет, осталась зависимость от мужа, и эту зависимость надо обратить в ее противоположность, покорить, сделать зависимым его, и, если для этого надо внедрить в сознание Ротмистра самое страшное и нелепое подозрение, такая Лаура пойдет и на это. Она выигрывает поединок, но это пиррова победа.

«Отец» идет в малом зале Омской драмы, на Камерной сцене. Здесь особенно важны точность и сдержанность, гармония всех составляющих спектакля. Она есть в сценографии Евгения Лемешонка: респектабельный скандинавский дом с тяжелой, солидной, рассчитанной на века мебелью как фон и антитеза безумию его хозяина. Эти вещи и даже эти костюмы (отдельный комплимент художнику) переживут людей, кажется, через век в них будут жить герои Бергмана.

В. Прокоп (Маргарита), М. Окунев (Ротмистр). Фото А. Кудрявцева

Зрителей, заполняющих зал перед началом спектакля, встречает дерзкий и отчасти брезгливый взгляд человека в слишком длинной шинели. Как будто персонаж с графического наброска художника-экспрессиониста. Вестовой Нейд (Всеволод Гриневский), ждущий разноса от Ротмистра за эротическую интрижку, но знающий (точнее, чувствующий) про этот дом и его хозяина нечто такое, что позволяет упорствовать в своей неправоте, дерзить и некоторым образом предсказывать все будущие несчастья. Маленькая, но очень точно сыгранная роль становится своеобразным камертоном спектакля.

М. Окунев (Ротмистр), А. Ходюн (Лаура). Фото А. Кудрявцева

Надо сказать и о других актерских работах, почти все из них исполнены мастерами высокого класса, которыми так богата Омская драма. Кормилица Маргарита (Валерия Прокоп): демон эгоизма, поразивший дом Ротмистра, кажется, и в ней борется с любовью. Любовь побеждает слишком поздно, когда Маргарита качает, как младенца, своего мертвого, спеленутого смирительной рубашкой воспитанника. Сдержанный нейтралитет в разгорающемся конфликте, который пытаются держать доктор (Иван Маленьких) и пастор (Олег Теплоухов), склоняющиеся все же на сторону сильного (а женщина здесь сильнее), делает их если не соучастниками, то равнодушными свидетелями трагедии. У Ротмистра не в союзниках даже дочь Берта (Кристина Лапшина), неяркая копия своей матери.

М. Окунев (Ротмистр), В. Прокоп (Маргарита). Фото А. Кудрявцева

Еще один персонаж — голос за сценой. Он принадлежит матери Лауры, теще Ротмистра (еще одна яркая краска, характеризующая женское царство этого дома), а «озвучен» режиссером спектакля Павлом Зобниным. Это, пожалуй, единственный сценический аттракцион, который он себе позволил, совершенно, впрочем, не нарушающий общую атмосферу этого глубокого, эмоционально насыщенного спектакля. Настоящий образец того самого психологического театра, которым многие клянутся, но которого днем с огнем не сыщешь. В Омской драме теперь есть.

Май 2018 г.