«В Мадрид, в Мадрид!». По мотивам пьесы Х. Х. А. Мильяна. Небольшой драматический театр.
Режиссер-постановщик Лев Эренбург

Возвращаясь к спектаклям, которые когда-то «зацепили», не к зафиксированным камерой в момент рождения, в начале пути, не к записи того самого спектакля с теми самими артистами, какими они были… дцать лет назад, а возвращаясь в зрительный зал спустя годы и пересматривая спектакль из сегодня — из сегодняшнего себя, из сегодняшнего театрального и общественного контекста, из сегодняшнего состояния этой самой постановки и ее участников, — оказываешься в уязвимой позиции. Смотришь в 2018-м на то, что родилось в 1999-м — накануне миллениума, много чего важного накануне, — и сегодняшнее вступает в противоборство даже не с прошлым, а с тем, что запечатлелось в рассеянном, туманном мороке памяти, что хранится на полочках личной Кунсткамеры, как некие диковинки в формалине. Сравнение, сопоставление, соотнесение неизбежно, но вот вопрос, с чем сравниваем — с тем спектаклем, каким его запомнил (а ведь спектакли отлично запоминаются, до мелочей), или с чувствами, ассоциациями, которые он вызывал, пытаясь соотнести то, как отзывается нынешний, с тем, как отзывался он много лет тому назад…

1999. О. Альбанова (Хустина). Фото из архива театра и И. Тимофеевой

2018. О. Альбанова (Хустина). Фото из архива театра и И. Тимофеевой

Вот и я, сидя в марте 2018-го в крошечном зале, где сейчас работает Небольшой драматический театр, припоминала, как, кажется, в 1999-м смотрела его в еще более крошечном зальчике, на Невском, в том дворе, где расположен кинотеатр «Аврора». Припоминала азарт, сумасшедший драйв, клокочущую энергию, с которой тогда еще студенты курса Эренбурга разыгрывали фарс с привкусом черного юмора по мотивам пьесы Хуана Хосе Алонсо Мильяна. Это был дипломный спектакль, а дипломные, да и вообще студенческие спектакли, как известно, особый случай.

В них студенты будто идут ва-банк, выкладываются по полной, будто ставят на карту все… Не случайно же самые-самые из этих работ живут в театральных легендах. Дипломные спектакли запоминаются, врезаются в память, их не распомнишь и не развидишь. У меня тоже есть заветная полочка, на которой — «В ожидании Годо» Бутусова с Зибровым, Трухиным, Хабенским и Пореченковым, «Стулья» Ядровского с Парашкиной и Умановым, «Аркадия» Каменьковича в Мастерской П. Н. Фоменко с Цыгановым и Пеговой и кое-что еще. Спектакли-метки. Заветная Аркадия, возврата в которую нет.

Тогда, в 1999 году, я несколько раз пересмотрела «Мадрид», в том числе со своей группой изучающих испанский язык и нашим преподавателем-баском…

Ансамбль безбашенных актрис Эренбурга четко ассоциировался с музами Альмодовара в «Женщинах на грани нервного срыва» — та же взрывоопасная смесь решимости, сумасшедшинки, драйва, самозаводящийся механизм, воронка, в которую засасывает, не остановить. Кстати, не уверена, что ассоциация возникла тогда, возможно, сейчас, припоминая тот спектакль, я «перепрошила» его Альмодоваром.

1999. Х. Филиппова (Лаура), А. Харитоненко (Хакобо). Фото из архива театра и И. Тимофеевой

2018. Х. Филиппова (Лаура), А. Харитоненко (Хакобо). Фото из архива театра и И. Тимофеевой

Тот спектакль был своего рода манифестом новой труппы, заявкой на свой, другой театр. Приметы этого нарождавшегося тогда в Петербурге нового театра — физиологичность и дотошность в деталях представления персонажей при утрированной, экспрессивной, сгущенной манере существования в обстоятельствах спектакля; работа грубыми, крупными мазками; эмоциональные качели, педалирование одной-двух эмоций и легкость перехода из одного положения в другое, из одного состояния в другое. Юношеский, не растраченный еще задор молодых артистов был поставлен режиссером на службу замысла — в игровом, напичканном реминисценциями, цитатами из русской театральной классики, отсылками к ней пространстве «Мадрида» как раз задор компании артистов и обеспечивал легкость дыхания в по-экспрессионистски сгущенном воздухе спектакля.

Это был именно что манифест — группа молодых артистов под предводительством имеющего что сказать миру режиссера взяли за основу пьесу Мильяна «Цианистый калий… с молоком или без?» и по ее канве разыграли свою историю, заявили о своем театре, а заодно разобрались с театром прошлого, срифмовав «В Мадрид!» с «В Москву!».

За прошедшие с момента премьеры двадцать лет спектакль «В Мадрид, в Мадрид!» мигрировал из спектакля-манифеста (и поэтому, конечно, спектакля-обещания: что у этих артистов впереди, каким будет этот театр, что за режиссер Лев Эренбург) в действительно черную комедию, без второго, третьего дна.

1999. Сцена из спектакля. Фото из архива театра и И. Тимофеевой

2018. Сцена из спектакля. Фото из архива театра и И. Тимофеевой

Умышленная нелепость ситуаций и персонажей — ах, этот доморощенный мешковатый и туповатый детектив Марсиаль (Артур Харитоненко), вылитый Епиходов; две истово и с причудами влюбленных друг в друга парочки: с виду придурковатые простачки Хустина (Ольга Альбанова) и Гильермо (Евгений Карпов), искушенные мадридцы Энрике (Вадим Сквирский) и Марта (Анна Шельпякова); первая, разведенная родными по разным этажам дома — он на чердаке, она с семьей внизу, на Хустине буквально замок безбрачия, который оставшиеся наедине супруги пытаются в пылу страсти снять; вторая парочка — тайные любовники, сбежавшие из Мадрида, нарочито и как-то даже маниакально кидающиеся друг на друга всякую минуту, прилепляющиеся друг к дружке взасос, пальцами, ртами, ногами, он вечно на нервах — еще бы, в чемоданах разрезанный на кусочки покровитель и светило, муж Марты, она — на грани нервного срыва, между визгом и обмороком — по сути, все это было проявлением сугубой театральности происходящего, лицедейства, вроде череды масок, которые с легкостью примеряли на себя актеры и сквозь которые то там, то тут вдруг проявлялись, подмигивали нам другие герои и другие ситуации. Так, неожиданно женщины за столом (а спектакль начинается с мизансцены — четыре героини в черном за черным столом, потом к ним присоединяется Хустина, ворох ассоциаций — от производственной: застольный период работы над спектаклем, зачин — до знаменитой сцены с пьянствующим сбродом за столом в доме господ в фильме Бунюэля «Виридиана», которая в свою очередь отсылала к «Тайной вечере» Леонарда да Винчи) — парализованная, в инвалидном кресле мать Адела, ее дочь, старая дева Лаура, Венеранда, мать недалекого местного детектива Марсиаля, Сокорро, нимфоманка и алкоголичка, и даже дурочка Хустина — превращаются в чеховских томящихся и тоскующих героинь, обреченных прозябать и как-то справляться с настоящим в бесплодных мечтах о будущем, и «В Мадрид!» вдруг заменяется на «В Москву!»… А молодой врач из Мадрида Энрике, которого вожделеют все обитательницы этого дома, вдруг становится чеховским потерянным мужчиной между Ивановым и дядей Ваней. Когда бесшабашная мать этого сумасшедшего семейства Адела (Татьяна Рябоконь и сейчас виртуозно исполняет этот номер, однако, кажется, контекст спектакля неуловимо, но изменился) в инвалидной коляске танцевала свой страстный танец, она вдруг напоминала Катерину из «Грозы», а ее фламенко в коляске звучало, как вопль «Отчего люди не летают…».

Так вот, на смену этой безудержной череде превращений сейчас, двадцать лет спустя, пришла однозначность — без шансов, без вариантов — персонажей, они ровно такие, какими их изображают, и есть в этом отсутствии многочтения и многовидения какая-то безнадега.

Теперь физиологичность в представлении персонажей — как играется молодым еще артистом Сергеем Умановым шаркающий, шамкающий, пыхтящий, сопящий, кряхтящий, с трясущимися артритными руками старичок Дон Григорио, умирающий, да и не умерший, а обдуривший, оставивший всех с носом, как Ольга Альбанова изображает болезнь прямодушной Хустины — заикающейся, съедающей большую часть букв, со специфической мимикой, специфическим рисунком движений; как артистки играют опьянение своих персонажей, как все изображают похоть или сексуальное влечение — во всем этом теперь больше медицины, совсем нет дистанции, и точно нарочитым и/или необязательным кажется прием, когда артисты, впервые появляясь на сцене, называют себя и персонажа, которого играют.

Раньше один из внутренних сюжетов спектакля — то, как вроде бы искушенный Энрике с помощью незадачливого Гильермо пытался избавиться от чемоданов с расчлененным мужем Марты, — был дико уморительным, почти цирковым аттракционом. С очень большим привкусом Альмодовара, в духе его ранних картин («Возвращение», где героиня Пенелопы Крус пытается избавиться от трупа мужа, спрятав его в морозильник, как известно, вышло на экраны сильно позже, в 2006 году). Теперь утомленный страстью и страхом Энрике Сквирского делает это как-то без азарта, впрочем, как и Гильермо Карпова. Так, будто уже в начале оба знают, что все попытки обречены на провал.

1999. Т. Рябоконь (Адела), Е. Карпов (Гильермо). Фото из архива театра и И. Тимофеевой

2018. Т. Рябоконь (Адела), Е. Карпов (Гильермо). Фото из архива театра и И. Тимофеевой

В растерявшем многие свои краски и многослойность спектакле (да и былое упоение артистов игрой, похоже, увы, ушло в прошлое) в сухом остатке — цианистый калий в финале как «deus ex machina», как волевая попытка прекратить уже, наконец, процесс, удовольствие от которого никто, кажется, не получает.

И все-таки я люблю тебя, Мадрид моей тайны.

В этом недосягаемом, воображаемом Мадриде шуршат сухими листьями, как в «Школе для дураков» Могучего, а в конце длинного дня пьют молоко за барной стойкой, как в его же «Гамлет-машине»; там живет задумчивая девочка-женщина-акробатка-лысая певица с хрипловатым голосом (то ли это Виктория Элефант, то ли Эльмира Кадышева, а то ли…) — из Могучего тоже; там бывает гулко и тени падают, как в спектакле Клима «Луна для пасынков судьбы», а женщины смеются и носят красивые платья, как в его невыпущенном спектакле «Близится век золотой» в театре Ленсовета; там волшебные деревья, солнечная дымка по утрам, банки с соленьями, свитера с оленями и молчаливый Отец («Жизнь за царя» Дмитрия Чернякова), сказочные птицы Сирин и Алконост, одетые как нищие («Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» его же), огни большого города зажигаются страстью Тристана и Изольды и сгорают в угли ночами (и снова Черняков); там бродит потерянная Нора (Анне Тисмер в спектакле Остермайера); не может успокоиться вечно страждущий и ищущий дух Свидригайлова (просто невозможно забыть эту роль артиста Дмитрия Бульбы в спектакле Григория Козлова); в томительные минуты, они же часы, они же годы или только миг один — что там со временем, не знаю — душевного неустройства там со стуком передвигают венские стулья, как в спектакле Някрошюса по Чехову, который я смотрела в записи, когда поступала в Театральную академию; там за столиком маленького городского кафе дымит сигаретой очкарик Хайнер Мюллер, а Пина Бауш сочиняет и танцует спектакль моей мечты…

Мадрид моей тайны.

Апрель 2018 г.