Сквозь уплывающее в сон сознание вдруг пробивается мужской вскрик, затем толчок и долгое кружение. Настолько долгое, что я успеваю проснуться и обнаружить, что все мы: я, моя коллега Аня Банасюкевич и два наших водителя, — кружимся, как адская карусель, на разбитой и обледеневшей якутской дороге. Успеваю растопырить руки и ноги, успеваю подумать о том, что в финале этого долгого вращения нас ждет удар, и о том, каким он будет. Но автомобиль все кружится, будто секунды превратились в часы, и теперь есть время, достаточно времени, чтобы оглянуться назад. А там, позади, фестиваль «Сата», четырнадцать спектаклей и пять дней в заповедном городке Нюрба, на другой планете Якутия…

Попасть в Нюрбу непросто и тем, кто едет из столицы, и тем, кто добирается из других городов Якутии — Якутска, Мирного, Нерюнгри. Если же ты авантюрный петербуржец, то добираться придется так: сначала самолетом до Москвы, потом с промежуточной посадкой в Екатеринбурге до Мирного, а уже оттуда на машине по якутским дорогам, которые смело можно внести в справочник «Автостопом по Галактике» как самые плохие на всем Млечном Пути. Стоит упомянуть и три ледовые переправы через извилистый Вилюй, отдавший, кажется, все свои права на мосты Керченскому проливу и крымским туристам.

А. Банасюкевич, О. Кушляева у карьера «Мир» (г. Мирный). Фото из архива автора

Но даже если ехать этими путями-дорогами с завязанными глазами или катапультироваться с воздуха прямо в алмазный поселок, все равно будет мучить жгучее чувство стыда от того, в какой лютой бедности наша великая Российская империя держит алмазоносную Якутию, недра которой перепахивает уже не одно столетие. Ни дорог здесь, ни мостов, электричество с перебоями, мобильная связь и интернет почти не работают даже в гостинице АлРосы.

Поселок городского типа Нюрба получил в 1990е годы статус города и множество обещаний. На обещаниях, кажется, вся жизнь здесь и держится. Нюрбинскому театру и его главному режиссеру Юрию Макарову пообещали построить здание еще в 1996-м, сразу как он въехал во временное пристанище — деревянный домик летнего кинотеатра. Театр до сих пор живет в этом хлипком и тесном домишке и все так же ждет нового дома, который вотвот (и место уже согласовали) будет построен через пару-тройку лет. Другой покосившийся и прогнивший деревянный домик, «Краеведческий музей» («Музей дружбы народов»), тоже готовится к переезду, тоже вот-вот (года через два) обретет новое помещение. А пока в этом домике, кроме обязательной этнографической экспозиции, есть выставка сатирических открыток геологов из Амакинской экспедиции. Уже в этих открытках из 1983 года Якутия представляется как побитый и истерзанный медведь с перебинтованными лапами, плачущий горькими слезами. Стыдно быть тут представителем титульной нации, варягом, кладоискателем, и невозможно им не быть…

И все же, вращаясь на замерзшей дороге, с дэйбииром (оберег из конского хвоста) под мышкой, я думала, что, в любом случае, оно того стоило, такой театральный «клад» можно увидеть и оценить только здесь.

В. Лазарева (Ребенок), В. Никитина (Елуу Черкечех). «Марба». Фото М. Семеновой

Юрий Макаров, главный режиссер и основатель Нюрбинского театра, собирающий здесь раз в два года фестиваль «Сата», свой спектакль не ставит в конкурс и на обсуждение его не выносит тоже. И тут как эксперт фестиваля я выдыхаю с облегчением, потому что совсем не понимаю, как сделана его «Марба», как она воздействует и почему все то, что в другом спектакле прошло бы по разряду детской сказки, воспринимается как встреча с трансцендентным, непознанным. Рассказ советского якутского писателя А. А. Иванова-Кюндэ, натуралистическая зарисовка из жизни якутского крестьянства, душераздирающая история о смерти единственного ребенка на фоне нищеты и голода якутской деревни, легко встанет на одну полку с бунинским рассказом «Красные лапти» или с «Мальчиком у Христа на елке» Достоевского. В спектакле же Юрия Макарова рассказ «Марба» только отправная точка страшного, завораживающего путешествия в смерть.

…На темной сцене в небольшом луче света проявляются двое. Якутский крестьянский парень Байбал (Ньургун Михайлов), стесняясь и запинаясь, зовет девушку Марбу (Сардана Васильева) в жены, обещая, что вместе они, как минимум, не будут голодать, и Марба соглашается. Тут же за спинами новоиспеченной пары возникает демон Елуу Черкечех (Венера Никитина). Набеленное лицо, выпученные глаза, присогнутые ноги, растопыренные ладони. Кажется, это огромная демоническая лягушка, прародительница якутских шаманов, но имя, которым нарекает героиню режиссер, — это географическое название аномальной зоны, «бермудского треугольника» Якутии, и переводится оно как «Долина смерти». И как только мужчина и женщина дают друг другу невыполнимые в этом бедненьком мирке обещания, за ними вырастает Елуу Черкечех, Долина смерти, и, вращая глазами и размахивая дэйбииром, начинает управлять их жизнью, нависать над брачным ложем, дышать в спину. Дэйбииром Елуу Черкечех управляет не только героями, но и музыкой в спектакле. Взмах — и мы слышим лирические фортепианные переборы, взмах — и заскрежетал лихой электронный «запил», так и чередуется в спектакле по кругу: лирика, тяжелый рок, и снова лирика, и снова скрежет электронных гитар. Простые средства: театральный демон с набеленным лицом, минимум декораций, две конкурирующие мелодии — вот и все, и тем не менее дышащая в спину зловещая лягушка, Долина смерти на кривых ногах, заставляет зрителя врасти в кресло. Исчезает деревянный театральный домик, ветхая одежда сцены, театральные шаманы вводят нас в транс.

В. Лазарева (Ребенок), В. Никитина (Елуу Черкечех). «Марба». Фото М. Семеновой

Сцена рождения ребенка придумана условно и одновременно до боли физиологично. Голова актрисы Веры Лазаревой, играющей ребенка, застряла в узком капроновом чулке, Марба с криком тянет на себя чулок, мука на лице обеих актрис, мука быть рожденным для смерти. С рождением у Марбы ребенка Елуу Черкечех тоже обзаводится дочерью (Юлия Иванова), теперь они вдвоем терзают и мучают ребенка Марбы, которого та из-за нищеты, голода и невыполненных посулов Байбала отдала на содержание деду Талкы. Дочь Елуу Черкечех, ее женственная и витальная ипостась, забирает ребенка, становясь девочке матерью, эта смерть, дочь смерти, играет с ней, кормит ее грудью, приручает. И опять удивляет та телесная свобода и мудрость, с которой нюрбинские артисты разговаривают на табуированные темы. Вслед за демоном нежным и чувственным приходит Елуу Старшая, и вновь шею ребенка сдавливает невидимая удавка, и, выпучив глаза, она сражается, как пойманная в сеть рыба. И вот борьба заканчивается, выдох, снова звучит лирическое фортепиано, облегчение, ребенок умер. В руках актрисы длинная палка, которой она управляется, как веслом, и, двигаясь так, уплывает куда-то за кулисы.

Ребенка забрала смерть, но что в этом спектакле причина, а что следствие, я, дезориентированный иноязычный зритель, понимаю, когда послесловием актриса, игравшая Ребенка, читает стихотворение о якутском языке, в котором заключены жизнь и спасение, который дает силу и связь с корнями. И спектакль, кажется, выходит о том, что народ, даже самый одаренный, но лишенный своего языка и культуры, народ, окруженный, как затягивающейся удавкой, другим языком, другой верой и духовными ценностями, обречен на смерть. Как мучается и страдает здесь ребенок, отлученный от матери, так мучается целый этнос, отлучаемый от себя самого. Все дальше и бескрайней растет вокруг него обескровленная, безжизненная Долина смерти, Елуу Черкечех.

С. Васильева (Мать), М. Тойтонов (Демон). «Кровавая свадьба». Фото М. Семеновой

Еще один спектакль Нюрбинского тетра, показанный в конкурсе и получивший Гран-при фестиваля «Сата», поставил ученик Юрия Макарова Денислам Тутаев. Режиссер берет «Кровавую свадьбу» Лорки, текст, существующий в парадигме христианского патриархального мира, и взрывает его. Художник Туйаара Львова создает в деревянной коробке Нюрбинского театра строгий и скупой интерьер католической часовни, в глубине сцены висит огромное деревянное распятие, а на нем в полный рост артист Малик Тойтонов. Перед распятием длинный стол — на нем свечи, вот и вся сценография. Мать жениха (Сардана Васильева) походит к распятию и, склонив голову, молится. И тут раздается несмелый гаденький смех, потом громче, потом уже с вызовом — на кресте корчится демоническая сущность. Артист Малик Тойтонов, не выезжавший никуда за пределы Якутии, выглядит и движется совершенно как актер театра DEREVO. Поджарый, пластичный, дикий Арлекин в набедренной повязке спрыгивает с креста и надевает красное платье в белый горох. Демона корежит и ломает одному ему известная жажда, и он затевает игру, прикидывается болтливой соседкой и начинает стравливать Мать жениха и Невесту (Вера Лазарева), временами сомневаясь, не сожрать ли невесту так, без прелюдий, но, видимо, если конфликт завяжется и разовьется, куш будет больше, и ошалелое существо носится среди героинь, нашептывая и науськивая.

В общем, что не позволено в Новосибирске, то позволено в Нюрбе, но это не единственный перевертыш в спектакле. Мать жениха, твердящая, что ненавидит эту мужскую игру в войну, здесь явно эту войну и провоцирует. Глазами якутского режиссера мир «Кровавой свадьбы» — это матриархат, только притворяющийся патриархатом. И лишь демон рядится в женское платье, чтобы попытаться женщин одолеть. Но его травестия не имеет успеха. Мать жениха повелевает и этим демоном, и своим сыном весьма безжалостно и, узнав, что Невеста сбежала с бывшим возлюбленным, отправляет бедного увальня на смерть. А увидев, что оба мужа полегли, вздыхает с облегчением. Кажется, дьяволенок со стигматами свое получил, по крайней мере близок к цели, и Мать вот-вот убьет Невесту, или же Невеста — Мать. Но эти женщины воевать не станут, это непреложно, и никакому христианскому бесу старый порядок вещей не изменить, а вот мужчину легко отправить к матери сырой земле, которая навеки успокоит как вспыльчивых женихов, так и хныкающего беса. В нюрбинской «Кровавой свадьбе» матриархат притворяется патриархатом, язычество подделывается под христианство, а бес рядится то в Христа, то в женщину, и никого это не оскорбляет.

С. Васильева (Мать), Н. Михайлов (Жених). «Кровавая свадьба». Фото М. Семеновой

Потому что за пять тысяч километров от столицы, за горами, за лесами и за тремя паромными переправами живет театр свободный и безбашенный, честный и страстный, настоящий оппозиционный театр. Здесь не сказители-олонхосуты, а шаманы и демоны, не тойук и калыгах, а хрипы и рык, не литературно-обработанный миф, а живой ритуал. Здесь страшное чувствуешь животом и позвоночником, здесь начинаешь верить в знаки, символы, обереги и все же чувствуешь, что ты только любопытный гость, которому просто позволили заглянуть в чужие сокровищницы.

Собираясь в обратную дорогу, я попросила показать, где можно купить дэйбиир, так манивший меня конский хвост на деревянной ручке, и режиссер Маргарита Васильева подарила нам с Аней по роскошному оберегу, сделанному вручную ее мамой, заслуженной артисткой республики Саха (Якутия) Майей Слепцовой. С этими волшебными подарками мы и выехали из Нюрбы, с ними, повертевшись на удивительно пустой трассе, благополучно окунулись в сугроб. Наверное, дэйбиир сработал. Не с первого раза, но Нюрба нас все-таки отпустила.

Май 2018 г.