У меня театральных Санкт-Петербурга два, а еще есть и мой собственный театральный Ленинград. С него и надо начать. Весной 1977 года аспиранткой я приехала в великий город едва ли не впервые, зато на целый месяц, да и жила еще по чудовищному блату под крышей «Астории» в каком-то плюшево-багряном номере, явно предназначенном для кокотки. Кокотки из меня не вышло, за месяц я так и не обзавелась ленинградскими знакомствами, пугливо и одиноко бродила под мокрым снегом главным образом в БДТ, и было мне счастье с «Холстомером», «Тремя мешками сорной пшеницы», «Тихим Доном», «Генрихом IV», а еще посетила там тихая радость на «Хануме» и некоторая оторопь от революционной «Третьей стражи» (слышала, как в бэдэтэшном внутреннем коридоре кто-то кричал актерским голосом: «Завтра? „Третью лажу“ лабаем!») и еще каких-то побочных публицистических местных продуктов из серии «кесарю кесарево». Сажали меня жалостливые администраторы близко, и вот тогда я с изумлением увидела феерические перевоплощения товстоноговских артистов, животную органику Лебедева, услышала смертный клекот, застрявший в горле у Олега Борисова — Кистерева, поймала невероятный кайф от благодатной агрессии, плещущей на публику в массовых сценах. Мир тогдашнего БДТ казался мне лукавым и беспощадным, гедонистичным и опасным, волшебным и изуверским, но неизменно (даже в «Лаже»!) тоталитарным в своей горделивой театральной царственности. Нет, побывала я и в других театрах, но кроме БДТ чистый восторг посетил меня в другом месте только раз, и случилось это в театре Комедии на мольеровском «Мизантропе» с великолепной Селименой Ольги Антоновой и совершенно трагическим, мучительным Альцестом Георгия Васильева. Картинки из этого спектакля Петра Фоменко до сих пор встают перед глазами, и ощущение сильного удара в сердце, с которым я вывалилась из кокетливого здания Елисеевского магазина, помню и сейчас. Я ни разу не испытала такого после московских постановок Петра Наумовича, хотя, как сейчас понимаю, всегда подсознательно этого ждала. Уезжала я из Ленинграда вечером солнечного дня счастливой — город и его театры так и остались чудом расчудесным, отстраняющим, замкнутым на себе, лишь позволившим любоваться и восторгаться.

Второй мой театральный, уж простите за фамильярность, Питер — сугубо московский. Гастроли питерцев всегда демонстрируют едва уловимые ментальные несовпадения между театрами двух столиц, гораздо менее бросающиеся в глаза, нежели различия между булкой и батоном, парадным и подъездом. И неважно, привозят ли спектакли МДТ, Александринки или нового БДТ, «Этюд-театра» или театра post, — их неизменно отличает несуетность, ощущение легкой изморози поверх сценического рисунка (даже если внутри кипят нешуточные страсти), утаенное торжество разума в постановках столь любимой в Северной столице разнообразнейшей драматургическо-поэтической зауми. Мы, москвичи, традиционно идем на питерских гастролеров с особым ревнивым любопытством, равно готовыми к восхищению и отрицанию, но равнодушие бывает в этих случаях только напускным.

Но по-настоящему изнутри, конечно же, театральный Санкт-Петербург я увидела в 2012 году, когда замечательный Андрей Пронин выловил меня из фейсбучной сети и позвал на «Прорыв». Первым же спектаклем той давней программы, сыгранным в каком-то маленьком реальном заведении, оказался «Хозяин кофейни» режиссера Дмитрия Волкострелова. Магия театра post сразу накрыла меня с головой. Тихие спектакли, такие разные, вроде бы замкнутые на самих себе, но позволяющие заглянуть в другое измерение, таинственным образом очищающее нашу реальность — даже если это кровавый вырыпаевский «Июль» с волшебной Аленой Старостиной или беспощадный Равенхилл в шестнадцати ужасах. Театр post явил незнакомую мне прежде сценическую красоту, извлеченную из повседневности, спокойное достоинство интонаций, упорство выживания и странную по нынешним временам декларацию благородства и порядочности, зашитую в каждом спектакле особым, неповторяющимся способом.

Семь лет с двумя, кажется, перерывами я вместе с чудесной командой жюри колесила по Питеру в маленьком прорывовском автобусе, который курсировал между большими академическими театрами и разбросанными по городу бесконечными чердачными или подвальными лофтами, где идет очень разная питерская театральная жизнь. Молодые лица номинантов «Прорыва», их художественный авантюризм, абсолютная зацикленность на театре, надменное нежелание щадить себя и зрителя — все это абсолютно перевернуло мои прежние представления о чинности театрального Санкт-Петербурга, где теперь я больше не чувствую себя чужой.

А еще я обнаружила в городе несколько едва ли не по-московски теплых и уютных мест. В совершенно семейной по атмосфере «Мастерской» Григория Козлова сама театральная стихия, кажется, совершенно приручена и одомашнена, а зрители с готовностью ловят и присваивают эти родственные флюиды. Свой собственный теплый театроведческий театр с разговорами, чаепитиями и профессиональным братанием (что вовсе не исключает регулярных эстетических битв) существует в знаменитом подвале «Петербургского театрального журнала». К тому же команда редакции делает один из самых душевных театральных фестивалей, и на их Володинском я ухитрилась побывать дважды, оказавшись и там в молодежном водовороте спектаклей, обсуждений, читок и страстей.

Театр Санкт-Петербурга в своем разнообразии, в блеске и нищете абсолютно адекватен городу, куда неизменно хочется возвращаться снова и снова.

Апрель 2018 г.