Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА И ОБРАТНО

ИССЯКАНИЕ МЕТОДА

А. Чехов. «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ.
Режиссер Анатолий Праудин, художник Анатолий Шубин

А. Чехов. «Вишневый сад». Небольшой драматический театр.
Режиссер Лев Эренбург

Несколько лет назад уже был случай: одновременно вышли два спектакля по «Трем сестрам», два Льва — Додин и Эренбург — выпустили их почти «рядом», дав материал для выяснения, какими путями ходит в 2011 году психологический театр.

Нынче опять случай: почти одновременно выпустили «Вишневый сад» Анатолий Праудин и Лев Эренбург — представители одной режиссерский генерации, творцы ярких авторских театров, приверженцы этюдного метода и разбора, при этом абсолютно разнящиеся в этом разборе и этих этюдах…

 

МНОГОУВАЖАЕМЫЙ СТОЛ

О, моя детская! — мог бы воскликнуть словами Раневской Анатолий Праудин: он ставит «Вишневый сад» в театре своего режиссерского детства, где ходил пешком под стол. Не потому ли огромный стол высится на сцене, а все герои — дети. И актеры — дети, игравшие с ним когда-то в его сценические игры: Владимир Кабалин, Олег Гетце и, конечно, Светлана Замараева. Это их общая детская, в которой они, присев на корточки между игрушечными столиками-стуликами, становятся детьми. Но стол Анатолия Шубина (художника из этой же компании) похож одновременно на театр и на склеп, а на его столешнице — могилы и надгробья заброшенного кладбища.

Праудин приезжает в свой «вишневый сад»: светится-мерцает потолок зрительного зала, и Раневская в бесконечном самообмане радуется этому «цветению» даже после торгов, это ее иллюзия, фантазия, за которую можно спрятаться. А имение не просто уходит с торгов, оно уже ушло, театр поделен на дачные участки. Жизнь в этом доме кончилась, по крайней мере — прежняя жизнь. Вернуться нельзя. Интенция ясна. Это спектакль-расставание, прощание, своего рода спектакль-эпитафия: не нужно питать иллюзий, не стоит принимать потолок за цветущий сад, не стоит делать из кошки Китти Черную королеву, как когда-то — Алиса в Зазеркалье (кто не помнит — это легендарный спектакль Праудина в Свердловском ТЮЗе, за который он получил Гос. премию). В общем — не стоит заставлять козла быть королем, превращать мягкие игрушки в жесткие шахматные фигуры, не стоит жить в чужом сне…

С. Замараева (Раневская). Фото Т. Шабуниной

Сцена из спектакля. «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

«Алиса в Зазеркалье» вспоминается мне сейчас потому, что Светлана Замараева играет инфантильную Раневскую, помня ту свою Алису из хорошей детской, тем более мотивы сошлись: опять детская, опять страхи неповзрослевшей барышни, опять игрушки, сваленные в кучу, и «зазеркальный» стол-мутант, делающий Алису-Раневскую маленькой, и снова бегство от своих кошмаров в галлюцинации о цветущем саде-театре-жизни… И снова возвращение в детскую, и Раневская даже одета как-то невзросло, похоже на «ту» девочку Алису. С самого начала это существо бесконечно стрекочет по-французски (пока не видит свои игрушки и не «возвращается» домой, в том числе и в язык), но и дальше Любовь Андреевна упорно говорит не «кофе», а «cafe» — и это тоже бегство в иномирие (я здесь, а как будто в Париже. Или все еще в Париже, а уже здесь?). И монолог про парижского любовника она произносит по-французски, словом — она все время не в этом времени и не в этом месте. В спектакле и Гаев — Алексей Журавлев постаревший ребенок, и она, Раневская, — девочка, на ножки которой Фирс надевает шерстяные носки (барыня приехала…). Она меняет настроения с детской импульсивностью: увидела Петю, кинулась ему на шею («Гриша!») — и тут же слезы высохли, возникла другая тема. Она в перевозбуждении, и ей иногда не хватает воздуха. Невроз. Но невроз детский.

Д. Михайлов (Лопахин). «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

Сцена из спектакля. «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

Сцена из спектакля. «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

С. Замараева (Раневская). «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

С. Замараева (Раневская), А. Журавлев (Гаев). «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

А. Маас (Варя), М. Викулина (Аня). «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

Замараева помнит в этой роли и танцы своей Анны К., и ее любовное безумие (особенно когда Раневская, словно колоду карт, вытаскивает из ридикюля и красиво разбрасывает стремительным веером, а потом читает, рвет, мнет и обнимает письма своего парижского любовника). Есть и еще одна роль, с памятью о которой работает здесь Светлана Замараева. Это Кручинина. Спектакль ставил не Праудин, а его однокурсник Григорий Дитятковский, и Кручинина тоже жила в придуманном мире и порхала, играя с собственными ролями. А когда сталкивалась с реальным сыном — не знала, что делать, и имитировала обморок, чтобы взять минуту на раздумья — а что же играть дальше? У Раневской нынче другая игра — совсем детское переключение из одних предлагаемых в другие. Но иллюзорный мир преследует Любовь Андреевну, как и Кручинину: световое сияние вновь и вновь мерещится ей на потолке театра.

Это — если брать в общем. А общее Праудин выстраивает с присущей ему проработанностью.

Но спектакль идет не в общем, а 210 минут. Да, длинными были и многие другие спектакли Праудина, но этот тянется совсем медленно, он разработан, размят этюдами, мизансцена рождает мизансцену, но от этого не рождается смыслов, энергий. А зачем тогда эта подробность, тягучесть, если актеры — кроме Замараевой — как будто не ловят общую тему, не идут за режиссерской рукой (если и идут, то вполноги), а режиссер не очень-то и настаивает… Выходит не ансамбль кладбища, а кладбище ансамбля.

Праудин придумывает характеристики (Яша почему-то хорошо говорит по-французски и совсем не может по-русски без акцента, с чего бы это?), Аня — Мария Викулина исключительно заботлива с Петей (повязывает ему шарф, протирает очки). Праудин грузит знаковые многозначительности: Шарлотта — Елена Стражникова, рассказывая о себе, размахивает огурцом — и ясно, что она сломает его, как свою жизнь, и сгрызет ее остаток, себя сгрызет. И многое педалировано так же, как этот эпизод. Режиссер вроде бы сочиняет и фантазирует, как всегда, сценический текст рождает сам себя, но не возникает ощущения, что и он, и актеры сколько-нибудь увлечены, азартны и отдают сцене живую энергию, а не умения. Три часа на сцене — общая энтропия, среди которой живет в своем иллюзорном мире Раневская. Замараевой удается сыграть эту непереносимую легкость бытия — хоть в Париже, хоть в имении. И имение, и Париж — такие же игрушки на полу детской, как стульчик, на котором Фирс — В. Кабалин приносит ей «cafe», как игрушечный «многоуважаемый шкаф», который в финале Гаев заворачивает в плед, словно ребенка: шкафчик то ли похоронят, то ли увезут с собой в чемодане, как любимую игрушку. А кроме игрушек им ничего и не надо…

В этом «Вишневом саде» как будто должны быть два взрослых человека — Варя и Лопахин. И крошечная Алеся Маас хорошо играет «маленькую монашку». Но Лопахина нет совсем. Скучный суровый партикулярный человек в пиджаке (Дмитрий Михайлов) не переживает ни о чем и никого не любит — ни Раневскую, ни Варю, ни маковые свои поля. Ни один нерв не болит у него, и даже с торгов он возвращается трезвым. И лишь потом, поднявшись по «концептуальной лестнице» на кладбище, к отеческим гробам, хмелеет и снимает пиджак… Могильщик имения. Тут еще и звук ветра, наступает темнота… А внизу танцуют танцы с привкусом мистики последние гости имения…

Видимо, я тоже похожа сейчас на Раневскую: о, моя детская, о, Екатеринбургский ТЮЗ с Праудиным и Замараевой, вот идет Янина Ивановна Кадочникова в белом платье, вот Лоевский надел сапоги, а они скрипят… Или не надел и несет в руках, как в начале спектакля сценический Лопахин… Надо проснуться, оставить иллюзии вместе с сияющими пятнами белого света на отремонтированном тюзовском потолке — и расстаться со своим прошлым и надеждами на повторение того счастья, которое многие испытывали здесь долгие годы от одного сочетания Праудина и Замараевой. Здравствуй, новая жизнь! И это я, вообще-то, имею в виду не столько себя, сколько Анатолия Аркадьевича Праудина. Из его спектаклей хочу по привычке не только вычитывать внятные смыслы и ясно видеть дорожные знаки, которые он расставляет на своем пути, но и радоваться так, как бывало. Недавно показывала первокурсникам запись «Человека рассеянного». Какой был восторг: о, а это мы видели у Крымова, а это есть у Эренбурга… Дорогие, «Рассеянный» был задолго до Крымова и даже до Эренбурга…

Сцена из спектакля. «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

С. Замараева (Раневская), В. Кабалин (Фирс). «Вишневый сад». Екатеринбургский ТЮЗ. Фото Т. Шабуниной

 

БЕЗ ШКАФА

Шкаф рухнул год назад. Об этом не повзрослевший, но постаревший мальчик с горбом Гаев сообщает Раневской по ходу дела. Раневская и Гаев в спектакле Льва Эренбурга — тоже дети, тут Праудин и Эренбург высказались почти в рифму, хотя эренбурговская Раневская совсем не летуча, как Раневская Замараевой (та легко вскакивает на стулья, танцует, порхает, припевает). Ольга Альбанова, напротив, тяжеловесна, она, скорее, островскокустодиевская купчиха, телом мягка и беспозвоночна — так же, как бесхребетна в постоянной женской тяге к любой мужской особи, оказавшейся рядом: тут она прямо плывет, желая обласкать любого. Но по уму и наивности они с Гаевым — точно дети и недаром постоянно играют в игру «Где Люба?» — как играла с ними мама в белом платье… Войдя в комнату впервые, Люба кидается на пол родного дома и заворачивается, закатывается в ковер. Позже в ковер закатаются Епиходов с Варей в момент внезапного и постыдного для нее соития, а поначалу, с Раневской, образ «ковра родного дома» работает вполне лирико-драматически.

Д. Честнов (Гаев), О. Альбанова (Раневская). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

Д. Шигапов (Петя Трофимов), Е. Кукуй (Аня). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

А. Шельпякова (Варя). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

Есть и еще общее: и Праудин, и Эренбург ставят «Вишневый сад» как комедию. По крайней мере намерение у них таково.

Спектакль НДТ — это, кажется, первый в истории «Вишневый сад» без многоуважаемого шкафа: обращаться больше не к чему, философствовать не про что, тосковать не о чем. Таких остроумных моментов в спектакле Льва Эренбурга немало, ими занят первый акт, и экспозиция дает немало новых подробностей в чтении известного сюжета. Скажем, Дуняша тут влюблена в обаятельного молодого Лопахина (Илья Тиунов), а у него тихая достойная любовь с прекрасной, изящной, быстрой, естественной Варей (Анна Шельпякова). Шельпякова играет Варю замечательно, ртутно реагируя на каждое новое обстоятельство, замечая все и всех, их перемены. У них с Лопахиным вначале все уже почти по-семейному, и скрывать тут нечего: прямо при Ане целуются, и он сообщает Варе, что едет в Харьков, а она собирает его вещи, сует ему в карман конфетку. Они вполне счастливы до момента, пока Раневская не протянет после долгого узнавания: «Еремушка!..» Тут у Лопахина опять хлынет носом кровь, как в детстве, он станет метаться между двумя женщинами в неизъяснимой тяге к Раневской, тем более Любовь Андреевна быстро начнет с ним кокетничать («Я люблю родину»), а затем, сердобольная и по-бабьи жалостливая к каждому, кого можно удовлетворить, потянется к нему всей своей горячей телесной пышностью.

Впрочем, как это обычно бывает у Эренбурга, тут каждая женщина готова дать каждому мужчине, и кто Раневскую обнимет — с ним она сразу готова целоваться… В нее и дочь Аня: обидевшись во втором акте на то, что навалившийся на нее Петя (Даниил Шигапов) преждевременно кончает, затем радуется, почувствовав — живот к животу, — что штаны спереди у него снова оттопырились. В этом повороте сюжета все заканчивается не только к взаимному удовольствию, а исключительным новаторством: в финале Аня является глубоко беременной, и это, уверена, на отечественной сцене происходит впервые. То есть от второго июньского акта, когда Петя, по обоюдному согласию, поимел ее сзади, прижав к стеклянной усадебной двери и рискуя эту дверь разбить, до августа она приобрела девятимесячный живот и еле ходит. Много зрительских сил уходит на подсчеты срока и установление отцовства, хотя Эренбург к физиологической точности всегда склонен, особенно когда это касается низа.

Собственно, начавшись легкими психологическими этюдами, спектакль дальше уходит в физиологизм, хоть и комедийного разлива. Работают даже не этюды, работают аттракционы, основанные на двух мотивах, базовых для театра Эренбурга: пьянство и похоть. И пусть бы. Вот Епиходов валится в таз, вот Варя перевязывает ему рану… Дальше что? Дальше, конечно, они закатываются в ковер, где все и происходит. Но в данном случае эта дорога никуда не ведет, и размятый «Сад» все больше увядает, не имея другого, более разветвленного ресурса «цветения», а варианты соитий быстро исчерпывают себя. Однажды, правда, вступает «мотив комара»: хлопают друг друга по щекам, убивая насекомое, но это мы уже видели в эренбурговской «Грозе».

В небольшой барской гостиной, где из прохудившейся крыши льет в подставленный таз бесконечный дождь, живет алкоголик-горбун Гаев Дмитрия Честнова. «Держи спину!» — все время говорит ему, как в детстве, Раневская, но спину тот уже держать не может не только от горба, но и от пьянства. Все в доме прячут спиртное, как это бывает в семьях алкоголиков, а он хранит его в граммофоне. Здесь бродит отвратительный, полностью выживший из ума, с вываливающимися челюстями, падающий на пол Фирс (Сергей Уманов), здесь злая девочка Аня (Екатерина Кукуй) хлещет шампанское с первой сцены: видимо, дает себя знать генетика: отец умер от шампанского… И постепенно это «пьянство-похоть» так заполняют собою все, что предвещало легкость в первом акте, когда две сестры, Аня и Варя, красили губы общей помадой и болтали о «личной жизни» и маме, постепенно так исчерпывает себя детско-бабская спонтанность Раневской как определяющая ее черта, что останавливаются все жизни и, свершив свой круг, угасают задолго до продажи имения.

Сцена из спектакля. «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

И. Тиунов (Лопахин). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

Сцена из спектакля. «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

О. Альбанова (Раневская). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

Пластинку заело. Заело в спектакле пластинку в граммофоне. Заигранной пластинкой выходит в итоге (не сразу) «Вишневый сад» Эренбурга, разработанный в каждой своей сценической детали. Но бог Чехова — не в деталях…

Привычное «пьеса устала», которое так часто звучит применительно к драматургии Чехова, к двум этим спектаклям не подходит. Устали два крупных режиссера, устали их приемы, способы разбора, мотивы. Праудин строит концепцию и разрабатывает внутри нее этюдное пространство, спектакль концептуально стоит, но не движется внутри. Эренбург перемалывает этюдами материал в муку и из этой муки печет пирог, но забывает положить в него начинку смысла. Ни из того, ни из другого спектакля не выносишь содержательного впечатления, хотя они до странности похожи этим детством Гаева-Раневской и желанием сделать комедию-комедию, быть легкими и необязательными.

Июнь 2018 г.

О. Альбанова (Раневская), Д. Шигапов (Петя Трофимов). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

О. Альбанова (Раневская), И. Тиунов (Лопахин). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

Сцена из спектакля. «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

М. Тараканов (Епиходов), А. Шельпякова (Варя). «Вишневый сад». Небольшой драматический театр. Фото В. Орловой

В именном указателе:

• 
• 
• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.