М. Хейфец. «Спасти камер-юнкера Пушкина». Театр «Красный факел» (Новосибирск).
Режиссер Сергей Чехов, художник Анастасия Юдина

Сергей Чехов поставил монопьесу «Спасти камер-юнкера Пушкина» в пространстве малого зала театра «Красный факел», как теперь принято — неожиданно видоизмененном и слегка пугающем. Сцена представляет собой квадрат на черном зеркальном полу, на котором установлен куб из белого матового стекла или пластика, похожего на стекло. Грани куба работают как киноэкраны, дублирующие изображения на все четыре стороны — чтобы зрителям, сидящим вокруг (воквадрат), было одинаково видно. На восточном и западном берегу углубления, на мостках — по три ряда стульев, на южном и северном — по одному. Артисты перемещаются по черной площадке вокруг куба-постамента, как будто ходят по черной воде. Зрители смотрят на них чуть свысока, будто бы наблюдают за экспериментом над людьми или за ожившими персонажами, сошедшими с экранов — граней белого куба. Если посмотреть со своего зрительского места вниз, то увидишь все ту же неверную, зеркально-бликующую черную гладь. Одним словом, все, и артисты, и зрители, смотрятся в воды не то Леты, не то Черной речки. Чтобы пробраться к своему месту, приходится пройти по узкой полоске между рядом стульев и краем мостков — если не очень ловок, недолго и оступиться. Не знаю, падал ли кто и есть ли какие распоряжения для капельдинеров на такой случай.

В. Левченко, В. Лемешонок в спектакле «Спасти камер-юнкера Пушкина». Фото В. Дмитриева

Сразу возникает атмосфера тесного круга, если не кружка заговорщиков или масонской ложи: мало того, что все артисты рядом, так еще и зрители секторов справа, слева и напротив — сиди, разглядывай, кто чем дышит. Артистов на сцене пятеро, четверо рассказчиков (назовем их Первый, Второй, Третий и Четвертый) и еще один, Некто. Первые же реплики Первого (Георгий Болонев) вызывают сначала неловкие осторожные смешки, а потом уже общий смех раскрепощения, объединяющий собравшихся в смеховое сообщество. Остроумный текст плюс общий культурный опыт: главный наш поэт — Пушкин, композитор — Чайковский, художник, естественно, — Репин, — и зал превращается в группу единомышленников.

На верхней грани куба лежит Некто бомжеватого вида (Николай Соловьев) в куртке на голое тело и в одном ботинке. Второй ботинок стоит рядом и выглядит совершенно как музейный предмет, ведь он стоит, напомню, на белом матовом стекле куба, мягко подсвеченного изнутри. По логике метонимии «Некто Б. О. М. Ж.» тоже вроде бы претендует на статус экспоната. Но не станем забегать вперед. Авантажная четверка, выглядящая как люди в черном и/или как семейка агентов Smith из «Матрицы», появляется на сценической площадке (или в сценическом колодце — под ногами черная вода) с кошмарными резиновыми масками во всю голову. Кто есть кто, сначала не видно, только глаза блестят в прорезях. Портретное сходство с Пушкиным имеется, но это сходство, скорее, с посмертной маской поэта, плюс несколько преувеличенный размер головы — вот и получается, что вроде он, а вроде и не он. Пушкиниана в стиле зомби-апокалипсис. Вылезли откуда-то снизу, пистолеты на людей наставили, как в страшном сне.

«Спасти камер-юнкера Пушкина». Сцена из спектакля. Фото В. Дмитриева

Попугали — и будет, а дальше закрутилась ручка на киноаппарате, побежали по воображаемому экрану кадры из жизни ничем не примечательного двоечника Михаила Питунина. Каждый рассказчик отвечает за свою грань личности М. П.: Первый (Георгий Болонев) — это пацанское, лихое начало, Второй, а точнее, Вторая (Виктория Левченко) — та самая Анима, скрытая в каждом мужчине женская ипостась его «Я», Третий (Владимир Лемешонок) — воплощает благородство, которое родилось и окрепло в трудном подростке Питутине благодаря невольной любви к Пушкину, а Четвертый (Илья Шабельников) — это тот самый ребенок, которому не дали поиграть в машинку — подъемный кран, и теперь как-то надо с этим жить до конца своих дней.

Актеры подхватывают друг друга в разыгрывании коллективного рассказа, количество перемещений и пластических трюков требует хорошей выучки, чтобы не сталкиваться на маленькой площадке.

А. Межов в спектакле. Фото В. Дмитриева

Все вместе они играют десятка два персонажей, от Идалии Полетики до убийц Питунина, идейных бандитов Секи и Витька. Каждый из четырех артистов получил свой коронный эпизод. Виктория Левченко азартно и очень смешно показывает Питунина, соблазняющего девушку. Когда ее руки лезут сразу везде, это совсем не пошло, а трогательно и смешно. Лемешонок ровно, спокойно и слегка насмешливо рассказывает о дуэлях Пушкина, перемещаясь по периметру из угла в угол, и при этом медленно поворачивается вокруг своей оси, как голограмма виртуального экскурсовода, отвечая за архивную часть и освещая «загадки литературоведения». Шабельников срывает аплодисменты, когда рассказывает об уроке рисования и описывает выстраданную питунинскую иллюстрацию к «Сказке о попе и работнике его Балде»: могильный холмик и крест над ним. На вопрос учительницы, что он хотел сказать, школьник убедительно «поясняет», что изображен эпизод после третьего щелчка, когда Попа уже похоронили. Зал разражается дружным злорадным смехом.

«Спасти камер-юнкера Пушкина». Сцена из спектакля. Фото В. Дмитриева

Не хочется портить зрителям удовольствие от спектакля-расследования и говорить, кто убийца. Ясно, что Дантес, но кто за ним стоял — масоны, царь, Идалия Полетика, педерасты? Сквозь непрекращающийся хохот в обоих отделениях режиссер выводит зал к трагическому осознанию: камер-юнкера Пушкина не спасти. Прочли сотни страниц пушкинианы, научной и научно-популярной, Дантеса узнали бы живым и мертвым, а вот все равно комок в горле. Финальные титры на экранах сообщают по-французски: «Конец бобины». И снова пронзает острой болью отчаянный выкрик раненого Пушкина: «Попал?» И жалко хорошего мальчика Мишу, лучшие годы которого прошли в школе имени Пушкина и закончились в армии, в будке киномеханика — там рядовой Питунин, освобожденный от строевой подготовки, менял бобины на киноаппарате и чувствовал себя счастливчиком.

Развязная черная комедия в тарантиновском духе превращается в поминальную молитву, в тризну по милой тени, где уместен самый высокий пафос: и черное солнце, и рыдание аонид. Какую вам еще надо национальную идею, господа? Пушкин — это она и есть.

Апрель 2017 г.