М. Булгаков. «Последние дни». Минусинский драматический театр.
Режиссер Сергей Потапов, художник Светлана Ламанова

Пьесу «Последние дни» нынче ставят редко. Хотя, казалось бы, в ней заложено много того, что могло бы заново своевременно прозвучать. Ну, хотя бы эти «беседы» в политических и литературных кругах о том, кто составляет славу отечественной словесности, а кто не любит родину, источает зло и вредит обществу. Если помните, в доме Салтыкова всячески облизывают некоего Бенедиктова, «восходящую звезду» русской поэзии, а уж господин Кукольник там просто на положении Шекспира. Впрочем, и сама конструкция пьесы Булгакова все же хороша — здесь «короля играет свита», т. е. действие вертится вокруг Пушкина, все только о нем и толкуют, но сам он так и не появится на сцене. В то же время литературная округлость булгаковской драматургии, все эти ловко и беспроигрышно пригнанные друг к другу разножанровые эпизоды, до блеска отшлифованные фразы отпугивают современный театр. Мир, отраженный в ясных параллелях-перпендикулярах, кажется сейчас неактуальным. Но сама фигура Александра Сергеевича Пушкина как раз театры притягивает, только в ином, решительно «антимонументальном» ее восприятии. Театр теперь работает с толстой коркой штампов, которой давно обросло и вновь с остервенением покрывается наше национальное достояние. Чем толще и уродливее эта корка, тем больше зрителю предстоит индивидуальной работы по извлечению из-под нее своего собственного, живого, а не навязанного и не залепленного бесконечными интерпретациями классика. Тон задает (в особенности со спектаклями «Своими словами. А. Пушкин „Евгений Онегин“» и «Своими словами. Н. Гоголь „Мертвые души“. История подарка») Лаборатория Дмитрия Крымова, но есть и другие примеры. В частности, в Набережных Челнах идет спектакль «Ревизор», где режиссер Денис Хуснияров выводит Бобчинского с Добчинским в гриме Пушкина и Гоголя, двух отечественных гениев, произведших на свет комедию «Ревизор». И когда в финале выясняется, что дезинформацию о приезде ревизора запустили именно эти два субъекта, их красноречивые «портретные» бакенбарды, носы и усы еще и добавляют смыслового объема. Ну, и смеха, конечно.

И. Вахранева (А. Гончарова), А. Понибрашина (Н. Пушкина). «Последние дни». Фото Л. Третьякова

Самый острый и болезненный момент в современной театральной игре с родными культурными штампами — это содержащийся в ней неизбежный смех, который постоянно оскорбляет чьи-то высокие чувства. Режиссер Сергей Потапов в такой игре явно преуспел — на его «Последних днях», истории отчетливо трагической, смех последовательно сопутствует событиям. И оскорбленных этим спектаклем насчитывается уже немало. Хотя, по чести сказать, смешное режиссер извлекает из самых что ни на есть глубин и сердцевин исходного материала: из пьесы самого Булгакова, из склада личности самого Пушкина, из известных, многократно изложенных исторических событий, из изученных вдоль и поперек реальных фигур и ситуаций. Его спектакль, в сущности даже хулиганский, на самом-то деле выдает серьезного знатока русской истории и литературы, внимательного читателя оригиналов. Именно на таком солидном фундаменте Потапов сочиняет свой образный и темпераментный сценический текст.

Вот Дантес в пьесе говорит Натали Пушкиной: «О, жестокая мука! Зачем, зачем вы появились на нашем пути? Вы заставили меня и лгать, и вечно трепетать… Ни ночью сна… ни днем покоя…». Жутко выспренний текст, как, впрочем, и все поведение поручика Геккерна, диктует образ: играющий Дантеса Илья Леонов невозможно красив, принимает выразительные позы, пылко страдает, и ему даже не откажешь в искренности этих страданий. Перед нами так называемый «романтический герой», достаточно смешной, но при этом ввинченный в общую смертельную свистопляску, трагического исхода которой сам он не в состоянии просчитать. А вот салонный обед у Салтыковых, где привечают новое дарование, поэта Бенедиктова, и расхваливают драматурга Кукольника. В руке у персонажа появляется перчаточная кукла, пищащая Петрушкиным голоском, — ну, так вся эта сцена, где хозяин откровенно самодурствует, а остальные фальшивят и лебезят, написана Булгаковым в фарсовых тонах, чем не кукольный театр?

Или вот шпион Третьего отделения Битков чинит в доме Пушкина напольные часы, а сам прислушивается, принюхивается. И часы становятся на сцене неким домиком, формой смахивающим на домовину, и туда свободно помещается любой из персонажей. Так в главной комнате знаменитого дома на Мойке возникает странная сказочная «избушка», еще один плод пушкинских сочинений, по злой иронии судьбы пригодившийся для подслушиваний и доносов. Да и все пространство этого дома (художник Светлана Ламанова) двойственно и зыбко: красивые, с узором двери не крепятся на стены, а будто висят в глубокой, уходящей в перспективу темноте. Оттуда, из этой тьмы задувает в комнаты снег, валит морозный январский дым. Все это предвещает смертельно холодный день пушкинских похорон, но никто знаков не замечает, ибо привыкли, что проходной двор: то жандарм наведается, то кредитор, то озабоченный Жуковский забежит.

«Давно, усталый раб, замыслил я побег», — несколько раз зависнет в воздухе. В том самом, где реальность смешана с мистикой, где в ядовитом синем свете кружатся на царском балу наяды, а тут же, сбоку сидит за столом деловитый Бенкендорф, и благообразный сексот Богомазов оказывает ему тайные государственные услуги. А ведь в ремарках самого Булгакова было намечено некое симультанное пространство яви и вымысла: «Тьма. Потом из тьмы — зимний день. Столовая в квартире Сергея Васильевича Салтыкова». Вот Ламанова и Потапов и сочинили его заново. Но режиссер идет дальше. Александр Сергеевич, которого в оригинале на сцене нет, здесь появляется самым нахальным образом. И, поскольку все тут немного ряженые, говорят громко и, согласно тексту пьесы, цветисто, а одеты в жутко «достоверные» и оттого несколько бутафорские костюмы первой половины ХIХ века, то и он, Пушкин, — туда же. Сюртук, галстук, панталоны, бакенбарды, как же без них!

В. Бубенков (Геккерн), Б. Любимов (Строганов). «Последние дни». Фото Л. Третьякова

Размышляя над минусинским спектаклем, я нашла в интернете знаменитую в свое время телепостановку Александра Белинского 1968 года, с Шурановой и Дмитриевым, Стржельчиком и Луспекаевым. Замечательные актеры были одеты строго по «исторической правде», играли подробно и со вкусом, смотреть на них было одно удовольствие, однако слушать текст почти невыносимо! Сочно литературный, откровенно красивый и витиеватый, он отдает сейчас такой нестерпимой фальшью, что первое желание — посоветовать режиссерам вообще оставить его в покое. Потапов же этот текст принимает, но вступает с ним в острый, смелый театральный диалог. Старомодность и искусственность реплик он, с одной стороны, усиливает «историческими» одеждами, а с другой — остраняет присутствием самого заглавного героя (второе название булгаковской пьесы, как известно, «Пушкин»). Александр Сергеевич выглядит и действует здесь точно так, как о нем говорят. Он моветон, он пересмешник, он может появиться как персонаж анекдота; он совершенно несносен в присутственных местах (Жуковский жалуется Александрине Гончаровой, что, дескать, пришел на бал в непристойных штанах); он, страшно сказать, изображает собственную дуэль, и красная тряпка, как у клоуна, вьется у него из живота. Более того, перед дуэлью он в дыму и ярких подсветках исполняет из Чижа: «А не спеть ли мне песню о любви, / А не выдумать ли новый жанр? / Попопсовей мотив и стихи. / И всю жизнь получать гонорар». А что? Дуэль вроде как из-за любви, но стихи, увы, не попсовые, не как у Бенедиктова, и гонорары маленькие, и долги. Количество толков вокруг его фигуры в последние дни действительно зашкаливало, и все это, сгущенное Булгаковым до одного театрального вечера, даже в оригинале отдавало дурным фарсом. Поэт же, поволе режиссера Потапова, просто принял эти правила игры со свойственными ему дерзостью и азартом. В спектакле Пушкин — Константин Русанов, невысокий и ловкий, решительно не светский, скорее спортивный и задиристый, «давно замысливший побег», возможно, даже инсценирует всю эту пошлую и некрасивую суету вместе с ее кровавой развязкой. Ему «приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага», но кажется, что теперь уже надобно самому дописать фарс, героем которого быть надоело смертельно.

Позади остаются благообразная Александрина (Ирина Варахнева) и несерьезная, взбалмошная Натали (Анна Понибрашина), и друг Жуковский, хотевший как лучше, и карикатурный злодей Князь, и жандармы, и слуги… И наступает финал, где хулиганский, ернический спектакль выходит на трагическую коду. Большая люстра опускается вниз, превращаясь в поминальный церковный подсвечник, сцена погружается в вязкий мрак, лютая пурга воет и задувает из ее глубины, а в углу ведут последний диалог два совершенно классических булгаковских героя: раскаявшийся соглядатай Битков и эпизодический персонаж по имени Смотрительша. Именно она, то ли ведьма, то ли нищенка, а может, Лиров шут, словом, любимое и понимаемое Пушкиным, а вслед за ним и Булгаковым инфернальное существо, глас судьбы из тьмы веков, собственно, и кладет, хотя бы на последние несколько минут спектакля, предел той пошлой суете вокруг гения, которая, к прискорбию, неистребима.

«Последние дни». Сцена из спектакля. Фото Л. Третьякова

«Ой, буря… — жалобно произносит Битков. — Самые лучшие стихи написал: „Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя…“» Вот буря и завыла, и лишь ледяной ветер да бродячие дикие люди остались в мрачном, макабрическом пространстве, сожравшем своего пиита.

Июнь 2017 г.