ХОЛОДНОЕ ЛЕТО 2017
В середине реально холодного лета 2017 года, когда мы сдаем номер, театральное сообщество живет в абсолютной нереальности, в кафкианском мороке с отечественным акцентом, который уже стал даже каким-то будничным… Ко всему-то подлец-человек привыкает, как говорил Ф. М., а М. Е. (Салтыков-Щедрин) не без оснований подтверждал, что «если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении и так до смерти столбом и простоит». И хотя мы уже привыкли, что «российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления», то есть удивляться как бы не приходится, — наше прошлое остолбенение не может, пожалуй, идти в сравнение с нынешним.
Есть остолбенение малое, а есть большое.
Начну с малого.
Ну разве можно было когда-нибудь представить, что придется думать о журнале… в граммах? А теперь только так и мыслим. Почта России требует на год вперед (!) вес рассылаемого издания в этих самых граммах. А не соблюдем заявленный загодя вес — штраф.
Мы, подлецы, уже привыкли к тому, что в январе, не зная, будем ли вообще выходить, должны представить в комитеты и министерства не только убедительные темы номеров, посвященные тому, что театр еще не сделал и не произвел, но, желательно, и перечисление спектаклей, которые еще не поставлены и не заявлены, но которые мы точно будем рецензировать. Это даже как-то развивает фантазию: сезон не начался, а ты уже прикидываешь, кто да что. Но вот к тому, что теперь мы должны на год вперед сообщить Роспечати и Прессинформу вес этих гипотетических премьеро-рецензий, — как-то приходится привыкать заново… Ни буквы, ни страницы помимо заявленного! И кому объяснять, что бумага одного и того же наименования на разных комбинатах весит по-разному: называется она «80 г», а весит то 78 г, то 83 г…
Но это я так, для разгону. Ирреальное, пожалуй, берет власть над действительностью и вызывает большое остолбенение.
Разве еще недавно можно было представить, что в Пресненском суде-2017, решающем, взять ли под арест продюсера «Платформы» Алексея Малобродского, ведущие режиссеры России будут доказывать, что спектакль «Сон в летнюю ночь» К. Серебренникова был в 2012 году поставлен, шел, номинировался на «Маску», ездил на фестивали, что они его видели, — а судья будет сообщать им, что это ничего не значит: написать можно что угодно, ни рецензии и видеозаписи, ни свидетельства очевидцев не являются доказательством существования этого спектакля?..
«Я был на суде и, как и многие мои коллеги, выступил поручителем, просил не избирать в отношении Алексея Аркадьевича меру пресечения, связанную с лишением свободы. Все, что происходило, было абсурдно и формально. Мне не верится, что такое вообще может быть», — написал в своем обращении Сергей Женовач, а Михаил Швыдкой назвал происходящее «лечением головной боли с помощью гильотины»…
Разгоняя морок, холодным днем 28 июня множество театров и их лидеров приняли участие в Акции солидарности театров и людей, объясняя реальности, зрителям, власти, что спектакль был, а в камеру с уголовником посажен человек, вина которого не доказана… Потому что с остолбенением надо как-то бороться, и если нет реальности, нет конституционных пределов и вообще пределов — как же жить? Что остается?
Вопрос существования реальности как таковой сегодня, как мне кажется, из главных. Страна живет в виртуальном химерическом пространстве телевизионных сюжетов, не соприкасаясь с действительностью, а действительность не может доказать своего существования…
Может быть, именно поэтому так интересен и важен лично для меня оказался спектакль «Чук и Гек» М. Патласова в Александринке. Он отрецензирован в этом номере, в том его внутреннем «отсеке», который объединяет спектакли социальные, публицистические. В этом спектакле Патласов настойчиво и прямо под каждый эпизод радостной детской повести Гайдара подкладывает сцену — «как это было на самом деле». А был террор, репрессии, лагеря, страхи. И в этом смысле спектакль имеет сквозной сюжет — «сказку о неправде» искусства. О том, что за прекрасным вымыслом почти всегда — другая реальность. И между этими несмыкающимися данностями жизни сходит с ума Гайдар, знающий правду, а пишущий сказку.
В этом спектакле существует игрушечный мир детства — с железной дорогой, елками и избушками. И если показать этот искусственный мир, этот прекрасный пейзаж на экране — игрушка окажется настоящим «кином», «Сказанием о земле Сибирской» с соснами, снегами и гармошками, так успокаивающим наивное, человеческое, в сущности всегда мифологическое сознание «детской» надеждой на другую жизнь. А есть жизнь — настоящая, та, которая за кадром «сказания», это взрослая действительность, о которой лучше не знать, есть папа, работающий в ссылке, есть документы эпохи — рассказы заключенных, есть мир репрессий и реального ада. Но спектакль Патласова еще сложнее: среди как будто документальных персонажей есть и мифо-кукольные, и более реальные, есть документы, косвенно касающиеся темы повести, а есть — касающиеся впрямую. Как будто каждый раз текст Гайдара снимает маску, а там — еще одна маска, а уж за ней — собственно реальность, воспоминания, свидетельские буквы на стене. Между всем этим и мечется Гайдар, тоже меняющий страшноватые маски не вполне адекватного человека. П. Семак отменно играет сумасшествие творца, теряющего рассудок от узаконенного в стране двоемирия, двоедумия, морока.
Вот и спектакль Театра. doc «Человек из Подольска», о котором пишет Павел Руднев, — на ту же волнующую тему.
Расплываются все границы, в том числе границы понимания театра. Новый Завет им. Фишер-Лихте, воспринятый в отечественных пределах с тем же энтузиазмом новой веры, что и книга Лемана, разрешает именовать этим словом любое зрелище. И я уже не могу понять, почему театром считается квест, перформанс во дворе, карточная игра в домашних условиях, экскурсия по родному (вариант — неродному) городу, гладиаторские бои, встреча друзей по интересам и кружок вышивания гладью… В общем, все, на что можно посмотреть, называется теперь театром. Это какое-то возвращение обратно к Дионисиям и архаическим охотничьим ритуалам, которые принято (и то — дискуссионно) считать истоками театра, его элементами, но не им самим.
До какой-то степени и актерская тема расплывается нынче между игрой и актерским присутствием (это пока не опознанный лично мною зверь). И большой вопрос для меня — может ли быть задействован в театре актер как реальный, документальный человек, присутствующий вне образа. И может ли вообще не быть эстетизированным сценическое пребывание. Об этом как будто новом качестве актерского искусства (тоже вопрос…) — статья Кристины Матвиенко, с которой хочется вступить в полемику и пригласить к дискуссии желающих (считайте, что редакция это делает). До сих пор хотелось верить, что уникальность актерской природы — в неразделимости «своего» и «персонажного», составляющего структуру сценического образа, что личный опыт актера всегда становится его частью и в то же время то, что актер выдает за свое, личное, документальное, прямое, — является вполне ролевым, сыгранным. Что сама актерская природа такова, что мимикрирует под любой вид театра, хитро используя в дело все свои закрома, в том числе имитирует и документальность, исповедальность, оставаясь при этом всегда лицедейством. Она, помоему, не может не быть им, иначе эта природа изменит своему первородству… Мы хотели поговорить об этом в номере подробно, но — граммы, клятвы Почте России, лимиты… И «Актерский класс» этого номера остался традиционным парадом звезд, а проблемные темы, надо надеяться, еще возникнут. ЕБЖ.
Скоро «Петербургскому театральному журналу» исполнится 25 лет. И так совпало, что недавно вышедший № 2 нового журнала «Замыслы» молодых московских коллег, номер прекрасный, увлекательный, художественный (и сразу отрецензированный в нашем блоге), отчасти посвящен нам. В нем предпринят сопоставительный анализ журналов «Театр» и «ПТЖ». Тут я снимаю перед компанией К. Костриковой шляпу, шапку, кепку, панамку… Не потому, что остроумная идея сравнить редакционные концепции Марины Юрьевны Д. и Марины Юрьевны Д. (Дмитревской и Давыдовой) давно витала в воздухе. А потому, что проделана колоссальная работа! Номера журналов за полтора года (2013–2015) проштудированы «вручную», столбиком выписаны все имена режиссеров, заведены в компьютерную программу, а из нее вылезли графики, статистика и выводы, которые во многом неожиданны даже для меня. Рухнула концепция, будто «Театр» пишет в основном о европейском театре, а «ПТЖ» о России. Нет, примерно одинаково. Но «Театр» в большей степени внушает читателям определенные эстетические программные установки, и не только больше всего пишет о Богомолове и Серебренникове и их же больше всего цитирует, упоминает и т. д. Они — лидеры и фавориты издания по всем позициям, и — на здоровье, журнал имеет полное творческое право. Я не об этом. Интереснее было узнать, знаете, о себе. Причем узнать совершенно неожиданное. Ну, во-первых, у нас нет фаворитов, спектр интересов «ПТЖ» и круг его персонажей достаточно широк, но пишет он больше всего… Нет, не о Праудине, Козлове и Бутусове, как обычно говорят. О Волкострелове! Вот и в этом номере — два разных мнения о последней его премьере в Александринке. Не прошли мимо и на сей раз… Ну, а цитирует «ПТЖ» в основном Мейерхольда и прочих классиков. Что неудивительно.
В общем, сдавая номер холодным «двоемирным» летом 2017-го, мы тихо подползаем к своему декабрьскому 25-летию. Что само по себе вызывает остолбенение. И малое, и большое.
Июль 2017 г.
Комментарии (0)