Д. Данилов. «Человек из Подольска». Театр.doc. Режиссеры Михаил Угаров и Игорь Стам

Перед началом спектакля администратор предупреждает: в этом спектакле не используется нецензурная лексика, поэтому помещение следует покинуть тем, чьи чувства это оскорбляет.

Такое остроумное начало в каком-то смысле вмещает и концепцию спектакля: Дмитрий Данилов написал пьесу о времени смены парадигмы, смещения критериев. Это пьеса из мира, где бдительная полиция с подозрением рассматривает лозунг из пьесы Горького «Человек — это звучит гордо» или винтит демонстранта с плакатом «Миру — мир!». Явившийся из мира литературы, прозаик, лауреат премий Дмитрий Данилов, впервые написав пьесу, сумел растормошить театральный мир и зону современной драматургии. Он предложил ходы и приемы, стиль мышления, нашей новой пьесой пока не освоенные, в этом смысле подавая пример многим литераторам, еще, к сожалению, не развернутым в сторону театра. Данилов работает в анахронистичном жанре театра абсурда, делает полицейский допрос «человека из Подольска» композицией своей пьесы. Допрос невиновного человека — опознаваемый элемент антиутопической литературы, порожденной «Процессом» Франца Кафки. Мы привыкли к тому, что в абсурдистской драме мир абсурден и непостижим, искажен мутациями и недоумевающий герой должен волей-неволей адаптироваться к нему, познавая его и соответствуя нелепому закону. Но что, если абсурдный мир логичен от начала и до конца? Что, если тотальная логоцентричность и закономерность сегодня стала формой абсурда? Герою мир не непонятен, напротив — он объясним, структурирован. Полицейские тут говорят правильные вещи. Абсурдно — это как раз соответствие ожиданиям. Полицейские в шутку предлагают действовать так, как видится герою из его «нормального» мышления: побои, принуждения, насилие, палку в задний проход. Но сценарий полицейских не идет в эту сторону: со сменой парадигмы во внешнем мире меняются и методы полицейского воздействия. Полиция понимает, что старыми методами работать бессмысленно. Данилов предлагает посмотреть на ситуацию следующим образом: поменяется ли суть при изменении методов?

Человека из Подольска взяли классически — ни за что. Но претензии к нему не политические, а эстетические и этические: это не внутренний террор и агрессия, это, как говорили в Советском Союзе, детская комната милиции, где профилактически, превентивно следят за твоим нравственным обликом.

Сцена из спектакля. Фото Г. Джохадзе

Вина Человека из Подольска вскоре обнаруживается: неуважение к реальности, нелюбопытство и нелюбознательность. Теперь это для полиции грех, порок.

Данилов показывает, как перенимает полиция тренды современного искусства, использует аргументы современного художника — об уважении к повседневности, об интересе к реальности. В полиции трудятся чувствительные эстеты, знающие мировую культуру до ее последних проявлений, они настаивают на правильных ударениях, исключительно вежливы, радушны, обучают танцам и песням, поощряют творческие потребности, думают о человечности. Парадокс пьесы в том, что хорошее, добродетельное, но дарованное нам через насилие, через репрессивность точно так же скверно, как и зло, пороки, навязываемые через насилие. В этой детской комнате милиции человек почему-то по-прежнему несчастлив, хотя внешне все выглядят солнечно и незлобиво, люди при исполнении улыбаются, сочувствуют друг другу. Что-то тут сказано важное о сущности насилия: антиутопии, базирующиеся на чувстве гнета и на чувстве удовольствия, одинаково вредны для человеческой личности.

Данилов в прозе — автор, пишущий об интересе к повседневности, и, по сути, он должен быть на стороне служителей закона в их благородном деле утверждения реальности, понимания того, что Кремль не более интересен, чем типовое здание или вышка ТЭЦ в Коровино-Фуниково. Но что-то ломается в тот момент, когда постижение повседневности перестает быть добровольным актом. Режим меняет обличия, список слов, иерархию ценностей — кажется, что случилось что-то важное, эпохальное. Но на самом деле при изменении метода суть не меняется: в том и дело, что режим подавляет индивидуальную волю и все дальше залезает в частную жизнь, в структуру мышления. Существовать в любой парадигме под указкой и конвоем невозможно.

Сцена из спектакля. Фото Г. Джохадзе

Полицейский участок в Театре. doc похож на обычную квартиру, здесь нет клеток, облезлых стен, лязга металла и качающихся тусклых фонарей. Вместо столов и шкафов — уютно-старомодная этажерка из бабушкиной комнаты, где книги и вязание соседствуют с буднично подвешенными наручниками, которые полиция использует, только чтобы попугать задержанных. Не хватает лишь слоников и отрывного календаря. Рядом с Человеком из Подольска живет Человек из Мытищ (Андроник Хачиян) — смирившийся, покладистый юноша, помогающий советом и ободрением. Он уже прошел несколько стадий принудительного интереса к реальности и готовится озвучить домашнее задание — доклад об экономике Мытищ. Человек из Мытищ принес с собой тапочки, невозмутимо их надевает, готовясь к ночи в участке, обустроился на диванчике, как у себя дома. Ему уже нравится быть пособником деликатного террора, так легче жить — здесь сочетаются благостное смирение и легкое ироничное бунтарство в рамках дозволенного. Мытищинский завсегдатай становится проводником героя в мир новейшего абсурда. У главного героя Коли (Антон Ильин), похоже, тоже случается трип по внушению: недоумение, растерянность обычного, слабо рефлексирующего человека быстро сменяется осознанием важности задач, поставленных перед ним чужими людьми. Незагруженная воля быстро уступает нежному натиску полицейского дзена. Человек действительно нуждается в регламентации своей жизни — если ты не способен найти ее самостоятельно, регламент найдет тебя сам и себе подчинит.

И. Стам, Д. Гайнуллина в спектакле. Фото Г. Джохадзе

Воплощением системы становится Первый полицейский в исполнении Игоря Стама. Спокойный и торжественный, он не работает, а служит, исполняя какую-то самоосознанную миссию, видя себя персонально ответственным за судьбу страны и в конечном счете всякого человека. Он вышколен и артикулирован, смотрит на героя мягко и нежно, как отец на ребенка, как хозяин на воспитанника, умея несколькими приемами подчинить, упаковать того, за кого добровольно взял отеческую ответственность. Изучил культуру врага, знает индастриал и Поллока, знает значение слова «дифтонг». Он не понимает иронии — и то только оттого, что смертельно устал на посту. Полицейский нового типа: нет ощущения, что обучая Человека из Подольска петь абсурдные тексты «Ай пыи пыи пыи» и танцевать, он выполняет какую-то инструкцию, он сам это разработал, придумал и теперь успешно внедряет — ведь, бесспорно, творчество формирует новые нейронные связи. Второй полицейский (Виктор Кузин) с интонацией второго мастера на курсе дает Коле дельные советы по поводу того, как овладеть техникой танца. Как это уже было у Угарова в спектакле «Час восемнадцать», смысл высекается из типичных актерских тренингов: для полицейских актерские этюды (посыл звука в зал, исполнение песни в сочетании со сцендвижением) становятся формой нормативной дисциплины и одновременно тотального театра, здесь учат играть разнообразные роли, а не жить. Человек из Мытищ уже научился притворяться и имитировать, ему нравится его новая партитура. Наблюдательность, старательность и прилежание.

Общаясь с покорным и покладистым Человеком из Мытищ, своеобразной жертвой стокгольмского синдрома, Первый полицейский с укором резонирует: «Сколько мы в тебя вложили?!» Жизнь осознанна, методы проверены, цель ясна. Образован и тверд, склонен к формулированию, наблюдениям за жизнью, определению задач и их моментальному решению. Полицейские выходят периодически во внутреннюю комнату, где, похоже, ведется какая-то гигантская работа, каталогизация, описание, отчеты. Вот там настоящий завод, там куется дело, здесь же — курорт для оперативника, воспитательная работа с населением.

И. Стам (Первый полицейский). А. Ильин (Коля). Фото Г. Джохадзе

Дарья Гайнуллина должна сыграть роль еще более доброго полицейского. Красавица, мягко проводящая рукой по своим волосам, призывная и манкая, она воздействует на Колю женским обаянием, меняя маски от потенциальной любовницы к опечаленной поведением сына матери. Рыдает, буквально рыдает от непонимания, от душевной грубости своего подопечного. Утешая ее, обнимая чуть ли не эротически на правах чуткого мужа, Первый полицейский опытным путем расшифровывает истерику женщины, каждым словом укоряя того, кто довел ее до слез. Нелюбовь к Родине, предпочтение Амстердама Подольску, невнимательность к миру буквально дестабилизируют психику женщины. Чужой нравственный облик беспокоит и тревожит, формирует самые искренние неврозы. Чужая нравственность оскорбляет, принуждает мучиться и задыхаться от несправедливости, когда кто-то неправ.

Драматург Данилов в самом деле не знает (и даже не лукавит на этот счет), «за кого» он выступает в данном случае, — интерес к повседневности для него бесспорен, аргументы полиции, вне всякого сомнения, неоспоримы, им нечего противопоставить. В самом деле, жизнь любопытна не только в точке событий, достопримечательностей, но и в пространстве стабильности, уютной убаюкивающей ежедневности, «серости», а русскому психотипу в самом деле не хватает любопытства и прилежания, он грезит об инобытии и идеале чаще, чем пытается привести в порядок свою вселенную. Данилов наблюдает конфликт парадигм, замечая, как власть перенимает законы перформанса у актуального искусства, превращая реализацию власти в артефакт, общество теперь уже своего спектакля.

А. Хачиян (Человек из Мытищ). Фото Г. Джохадзе

Совершенно очевидно, что противопоставить тут можно только два контраргумента. Художник должен меняться, если очевидна смена парадигм, художественная мысль не должна стоять в стороне, продолжая бить в ту же точку. Ясно, что проект правдолюбия, документалистики, который доминировал с конца 1990-х и все нулевые, окончен и общество все больше и больше, чаще и чаще формулирует запрос на мифы, легенды и уход из реальности. Искусство обязано измениться, хотя, разумеется, вовсе не напрямую — подавая обществу то, чего ему хочется. Телевидение и политики тут преуспели быстрее. Как-то прореагировать на эту перемену направления ветра искусству необходимо — пусть составив явственную оппозицию мифотворчеству пропаганды. И ведь, черт возьми, забавно, что первым из всех театров России это формулирует Театр. doc, с которого и началось впоследствии обширное движение документалистики, изучения меняющейся повседневности. После этого спектакля Театр. doc более не может быть прежним, должен переписать все свои манифесты, вот что важно.

И второй момент: искусство воздействует на зрителя только на добровольной основе; тем более современное, у которого есть внутренняя сверхзадача — не быть тоталитарным и диктаторским, быть антиманипулятивным. Власть перенимает свойства художественного продукта, делая живую воду мертвой, дискредитируя благородство намерений принудительными средствами воздействия. Искусство, меняясь, не может этого не замечать, оно должно пересмотреть свой инструментарий.

Июнь 2017 г.