Успех Теодора Курентзиса, дирижера греческого происхождения и петербургской выучки, кажется феноменальным; непосвященным может показаться, что слава его носит взрывной характер, — но только тем, кто не следит за музыкальным процессом годами, ежедневно и ежечасно.

Если попробовать начертить график популярности дирижера, то сразу станет заметно, что кривая его в последние месяцы резко взлетела до небес: это потому, что в дело вступил «фактор Зальцбурга». Один из самых богатых, авторитетных и раскрученных фестивалей мира объявил Курентзиса хедлайнером и доверил ему — нет, не открывать программу, но все же продирижировать вторым, практически столь же престижным симфоническим концертом, как и концерт-открытие. Кроме того, этим летом Курентзису и его оркестру musicAeterna предстоит провести в Зальцбурге серию спектаклей по опере Моцарта «Милосердие Тита» — этот спектакль и впрямь откроет оперную программу фестиваля. И потом музыканты проедутся по городам и фестивалям Европы, повторяя то симфоническую, то оперную программы.

На самом деле признание пришло к Курентзису отнюдь не сразу: его популярность в широких кругах российской музыкальной общественности росла медленно, по пологой дуге. Это знают те, кому довелось наблюдать за ним с первых лет его учебы в петербургской консерватории: кафедра не признавала ни его чисто музыкантских достоинств, ни скрытого до времени дирижерского дара. И только великий Илья Мусин — «делатель главных дирижеров» — упорствовал в своей уверенности, что учит будущего гения.

Сегодня бесчисленные фанаты греческого дирижера, не без усилий завоевавшего себе почетное место на российском музыкальном олимпе, объясняют успех Курентзиса по-разному. Одни — необычайным талантом, умением заражать своим музыкантским видением (и слышанием) всех окружающих — от музыкантов оркестра и публики до секретарей, продюсеров, гардеробщиков и вахтеров. Другие отмечают, что Курентзис чувствует людей и умеет их находить, умеет создать команду вокруг себя и «под себя»; а еще умеет заводить и поддерживать связи с людьми, которые готовы помочь ему в осуществлении самых дерзновенных и амбициозных проектов: любым способом, финансово или административно. Именно сочетание таких качеств — музыкантских, организаторских и человеческих — есть предпосылка для формирования по-настоящему крупных дирижерских фигур. И об этом осведомлены все, кто имеет хоть какое-то представление о том, как именно функционирует сегодня мировая музыкальная индустрия.

Теодор Курентзис — безусловно, визионер; он одержим будущим и абсолютно уверен в том, что будущее пластично поддается его намерениям, принимая желаемую форму, цвет и вкус: все как заказано. Предлагаемая им картина мира прельщает именно потому, что в ней заключен не только безусловный успех — но чрезвычайно манкая, интеллектуально соблазнительная философия и эстетика жизни как рукотворного произведения искусства.

Как любая яркая творческая личность, Курентзис с первых же шагов по российской художественной почве плодит вокруг себя не только фанатов, но и ярых недоброжелателей. Этих последних целая армия, и порой они бывают до обидного необъективны в суждениях. Иной раз — оказываются правы, обвиняя в позерстве и нарциссизме. И в том, что его успех связан с расчетливым и вездесущим пиаром — что, вообще говоря, небезосновательно.

Сегодня на популярность Курентзиса работает фактор «чужака»; сказываются особенности менталитета, привычка в каждом европейце видеть загадочно-притягательного «иного». Но именно это обстоятельство — то, что он чужой, «не наш», — работало против него в начале его карьеры. Начиная с нулевых — со своих первых спектаклей в «Геликоне», где он дирижировал «Аидой», — Курентзис пестовал и лелеял дружеские контакты с критикамиединомышленниками, очень понимал пользу самопиара и старательно взращивал и оттачивал имидж слегка демонического гения, юноши с пылающим взором и горячим сердцем, все помыслы которого — только о высоком искусстве. Интервью тех лет, которые он охотно раздавал, многим казались сущим бредом: он разглагольствовал о тайных механизмах мироздания, о смысле жизни, о Вечном, Универсуме, о Боге (с которым он, конечно же, беседует и вообще находится в совершенно особых, невыразимых отношениях).

Для гламурных журналов Курентзис был сущей находкой. Еще не стерлась из памяти его эпатажная фотография на обложке одного из них: обнаженный торс, сумрачный взор, за плечами вздымаются два огромных белых крыла. Ни один из его коллег-дирижеров не мог бы позволить себе такой рискованной самопрезентации: нравы и воззрения в среде оркестрантов, несмотря на кажущуюся фривольность, весьма консервативные. Но Курентзису и это сошло с рук — только прибавило ажиотажного интереса к его личности.

Обвинения в позерстве, нарциссизме и эгоцентричности можно с легкостью парировать: дело в том, что в современных реалиях крупный дирижер не может не быть хоть немного шоуменом: такова суть этой профессии, в которой фигура дирижера возвышается над стоглавым оркестром и выдвинута к залу на подиуме. Норман Лебрехт не случайно сравнивает социальную функцию и роль дирижера в современном обществе с ролью и функцией героя-полководца в прошлых веках; пусть даже дирижер в наше время — культурный герой. Дирижер обязан быть и шоуменом, и позером, привлекающим взоры, и пламенным оратором, жгущим сердца музыкальным глаголом. Рыцарем музыки без страха и упрека, объединяющим большие группы людей в едином эмоциональном переживании «здесь и сейчас».

Существует «теория маятников» — о маятниках, движение которых подпитывается энергией, излучаемой другими. Маятники индифферентны к качеству энергии: их привлекает лишь полярность, некое возмущение, искривление энергетического поля из-за разности потенциалов. Люди, которые могут объединять других, воспламенять их какой-то общей идеей, именно что искривляют энергетические поля и потом подпитываются энергией общего дела, окружающих людей. Их энергетический потенциал крепнет, привлекая еще больше сторонников: это двуединый процесс.

Те, кто помнят Курентзиса юным, в годы его учебы, едва бы угадали в нем будущего харизматика. Правда, уже тогда он был невероятно уверен в себе, в своем праве на успех. Его вера в себя была абсолютно непоколебима, а это верный признак будущих триумфов. Вокруг него уже формировался ближний круг друзей и дам сердца; но в те годы, пожалуй, никто, кроме его профессора, Ильи Александровича Мусина, не поручился бы за то, что из Теодора получится дирижер. На дебютном концерте в БЗФ (он тогда еще учился в консерватории) Курентзис произвел крайне странное впечатление: движения его несуразно длинных рук казались хаотичными и слишком картинными, амплитуда движений — слишком размашистой; он помавал руками, аки лебедь, будучи пока еще типичным гадким утенком. И не забывал время от времени косить глазом в зал: какое он производит впечатление?

Мануальная техника для дирижера, конечно, важна, она позволяет адекватно доносить до оркестра оттенки дирижерского замысла. Но в итоге все решает звуковой результат: качество исполнения и качество звучания. Если с качеством игры все в порядке — какая разница, какими приемами достигнут результат? Да хоть ползком, как говорится.

Курентзису невероятно повезло, конечно: он попал в дирижерский класс профессора Мусина. Из класса Ильи Александровича вышли такие дирижеры, как Василий Синайский и Валерий Гергиев, Семен Бычков и Туган Сохиев, Владислав Чернушенко и Юрий Темирканов, Мартин Браббинс и Шан Эдвардс. Его последним учеником волею судеб стал Теодор, на которого профессор возлагал особые надежды. Скандал, и преграндиозный, случился на конкурсе Прокофьева: Курентзиса не допустили до второго тура. Причем в отсутствие самого Мусина, который входил в состав дирижерского жюри, но был в отъезде. Юрий Темирканов, формальный глава жюри, и Валерий Гергиев также были на гастролях, поэтому на первом туре возглавил синклит судей Владислав Чернушенко. И Курентзиса «прокатили» — о чем, надо думать, горько пожалели впоследствии. Потому что Мусин, узнав об этом, демонстративно вышел из состава жюри и даже выступил на местном телевидении с протестом. Для Курентзиса чувствительное поражение на конкурсе тем не менее стало отрицательным пиаром, который, как известно, работает куда эффективнее, чем положительный.

Уже тогда, в студенческие годы, он умел сплотить вокруг себя тесный круг друзей и единомышленников — весьма богемный по нравам и образу жизни, к слову. Некоторые друзья и знакомые из его питерского прошлого сегодня возникли в Перми, на разных должностях и в разном качестве. Например, Марк Де Мони, работавший в те годы координатором культурных программ в Британском совете, а в последние годы ставший генеральным менеджером Пермского оперного театра. Недавно он возглавил продюсерское бюро в Париже, которое будет продвигать бренд Пермского театра, оркестра musiсAeterna и самого Курентзиса в Европе.

Курентзис отчаянно старался внедриться в питерскую среду, стать в городе своим. Не получилось.

Петербург упрямо и часто безосновательно отторгает пришлых: в сущности, это очень консервативный город, живущий мечтами о прошедшем величии. И тогда Курентзис сделал ставку на Москву. И угадал: Москва по самому устройству музыкальной и художественной жизни открыта новому и гораздо терпимее относится к новичкам и чужакам. Первый же успех пришел со спектаклем «Аида», которым Курентзис несколько раз дирижировал в театре «Геликон»: тогда на него впервые обратила внимание московская критика. Дирижер не замедлил закрепить московский успех уникальным по тем временам исполнением «Дидоны и Энея» в пространстве «Школы драматического искусства». Тогда Москва впервые с изумлением услышала только что образованный Курентзисом в Новосибирске вокальный ансамбль «The New Siberian Singers» и ансамбль musicAeterna: оба коллектива были слеплены по калькам Collegium Vocale Gent Филиппа Херревега, знаменитого «старинщика», которым Курентзис восхищался. Партию Дидоны спела знаменитая Эмма Кёркби; заполучить исполнителя такого ранга на свой проект для начинающего дирижера было подлинным прорывом в карьере.

Главным потрясением для присутствующих стало выдающееся качество исполнения: идеально звучащий вокальный ансамбль из Сибири уже тогда мог дать фору лучшим европейским коллективам. Оставалось загадкой, как за считанные недели Курентзису удалось так вышколить инструменталистов и вокалистов, привить им безошибочное чувство стиля. Это было настоящее исторически ориентированное исполнительство, без всяких скидок: Пёрселл уже тогда звучал у Курентзиса практически идеально. И сегодня хор musicAeterna, исторически выросший из новосибирского ансамбля, регулярно выступает на самых крупных европейских фестивалях, приглашается на оперные постановки и ежегодно номинируется на Grammy — правда, приза пока не получил. После удачной постановки «Поцелуя феи» Стравинского в 2003 году директор Новосибирского оперного театра Борис Мездрич предложил Курентзису пост главного дирижера. И далее последовали исторические постановки «Аиды» и «Макбета» — последний спектакль в кооперации с Парижской оперой.

Сотрудничество Курентзиса с Черняковым, начавшееся в Новосибирске в 2004 году — один уже поставил «Китеж» в Мариинском, а другой попробовал себя в «Геликоне», — явило миру легендарный спектакль «Аида», в котором израненные жертвы чеченской войны являлись на торжественный кремлевский прием. Пацифистский пафос спектакля, привезенного в Москву на «Золотую маску» и показанного — неудачно! — в акустически недружелюбном пространстве Кремлевского дворца съездов, моментально перевел обоих в диссидентов и оппозиционеров — в представлении властного истеблишмента, разумеется. У Чернякова начались проблемы после постановки в Мариинском «Жизни за царя» Глинки — тогдашний министр культуры Соколов прямо выступал против спектакля. Все это происходило в относительно вегетарианское время. Сейчас, в ретроспекции, отчетливо видно, как целенаправленно менялся вектор отношения власти к свободному искусству, приведший нас сегодня к обыскам в театрах и арестам деятелей культуры.

Тогда же, в 2004 году я написала в рецензии на новосибирскую «Аиду»: «Спектакль Чернякова… очень точно отражает процессы, разворачивающиеся ныне в обществе. И потому, когда режиссер выводит на сцену знакомые по недавнему прошлому фигуры партийных товарищей в каракулевых „пирожках“ и бордовых двубортных пальто, это не раздражает, как обычно — ну вот, опять, сколько ж можно! — а пугает. Вдруг понимаешь: реставрация началась. Процесс пошел, и идет он очень быстро. Быстрее, чем мы успеваем осознать, что же случилось».

Теодора Курентзиса номинировали в тот год на «Маску» — но он ее не получил. Дирижерская «Маска» ушла к Анисимову. И вот тогда я впервые увидела лицо Курентзиса не бледным, как обычно, но яркопунцовым. Он весь пылал от негодования и обиды — и, как только объявили решение жюри, опрометью бросился вон из зала, прыгая вверх через две ступеньки. Признание и успех были ему жизненно необходимы — и тогда, и теперь; и он добился этого признания спустя десять лет. Этапы славного пути: великолепное исполнение «Орфея и Эвридики» с приглашенными солистами в Большом зале консерватории в Москве; постановка «Свадьбы Фигаро» и «Леди Макбет Мценского уезда» в Новосибирске; блестяще подготовленная и проведенная трилогия Моцарта—Да Понте в год моцартовского юбилея в концертном исполнении. Дебют в Парижской опере с «Доном Карлосом» Верди — Курентзису покровительствовал Жерар Мортье и поставил его на спектакль вопреки ощутимому противодействию парижского оперного лобби. К слову, дирижер отважно провел тогда «Дона Карлоса» стилистически неконвенционально, совершенно не по-вердиевски: строго, сухо, графично. Лично меня его интерпретация убедила, чего не скажешь о парижской публике, сидевшей в зале. В общем, свою порцию «буканья» Теодор тогда получил.

Но все это в прошлом; сегодня международная карьера Курентзиса развивается стремительно — во многом благодаря отличному оркестру musicAeterna, который он создал с нуля и вышколил. Оркестр собирался по апробированной в Европе, но совершенно новой и невиданной в наших пенатах методе: лучшие музыканты из разных оркестров страны и мира приезжают на несколько недель, готовят программы для Дягилевского фестиваля, участвуют в оперных постановках — и потом прокатывают эти программы в гастрольном туре. Вот и в этом году опера Моцарта «Милосердие Тита» после серии спектаклей в Зальцбурге будет исполнена в концерте на фестивале в Бремене; а позже, на фестивале Musikfest-Berlin хор и оркестр musicAeterna сыграют раритетную программу, составленную из хоровых опусов Пёрселла, Таллиса, Лигети, Шнитке, завершив вечер «Реквиемом» Моцарта.

Атмосфера восторженного обожания и безоговорочного авторитета, в которой Курентзис буквально купается в Перми, на основном месте работы в оперном театре, немало способствует укреплению уверенности в себе. Однако далеко не все в театре смотрят на худрука влюбленными глазами: старожилы до сих пор видят в нем варяга, который пришел и порушил всю их налаженную и размеренную жизнь. Да еще и унизил, набрав из музыкантов европейских и лучших российских оркестров элитный и дорогостоящий оркестр musicAeterna и приглашая на постановки интернациональные команды постановщиков и певцов. А черную работу по рядовому репертуару оставил старому оркестру и штатным солистам.

И тем не менее океан любви и обожания вокруг Курентзиса непрерывно возрастает; кажется, что бросаемые на него влюбленные взгляды в конце концов отполировали внешнюю оболочку дирижера до блеска, создав вокруг него непроницаемый астральный кокон: так часто случается с людьми публичными. Это заметно, когда дирижер появляется на людях или направляется в оркестровую яму: он вместе со всеми — и отдельно, будто бы заключен в энергетическое яйцо. Нарциссизм Курентзиса заметен тем, кто находится вблизи, — но это не сущностное свойство, скорее, внешнее. Музыке же он предан по-настоящему и занимается этим вовсе не для того, чтобы потешить свое эго. Это видно по тому, как он репетирует, разбирая по слоям партитуру, не жалея времени на детали, поиски тончайших нюансов смысла, интонации, артикуляции.

Курентзис искренне, по-настоящему вдохновлен идеями просветительства и новаторством в духе Дягилева, полагая себя продолжателем его дела. Он одержим идеей расширять горизонты искусства, открывать новые форматы и новые жанры, экспериментировать «по краям» жанровых полей, искать новые возможности для музыкального театра. Когда Дмитрию Курляндскому была заказана новая опера — появился «Носферату», кардинально изменивший наши представления о том, что есть опера, открывший принципиально новые звуковые миры, средства звукоизвлечения и техники выразительности. В этом сезоне «Cantos» Сюмака — хоровая опера по Эзре Паунду — также взорвал изнутри музыкальное сообщество. Каждый год на Дягилевский фестиваль в Пермь приезжают небывалые ансамбли, театральные труппы, солисты, постановщики, одним фактом своих выступлений преображая художественный ландшафт города и всей страны. Так что Курентзис очень ясно сознает свою миссию. Он убежден, что призван на землю Всеблагими для обновления искусства и для просветительства — в самом высоком смысле слова.

Вот что говорит он сам: «Озарение приходит неожиданно. Как и настроение, это невозможно предсказать или подготовить. Вдруг ты что-то почувствуешь, что-то клюнет в темечко — и у тебя все получилось хорошо. Но есть и метафизическая сторона; бывает, что и озарение не посетило, и настроение не очень. Но вдруг — раз, и что-то переключилось, щелкнуло в голове, и пошел этот энергетический поток. Ты никогда не знаешь, когда это случится.

Так многие люди приходят вечером на концерт, ничего особенного не ожидая, — и вдруг случается что-то особенное. И наоборот тоже бывает.

В этом и заключается магия пространства и времени нашей жизни: все течет, все изменяется. Мы никогда не можем быть уверенными в чем-то на все сто процентов. Наши старания, наше движение в жизни всегда под вопросом. Мы можем лишь постараться понять, по каким законам течет жизнь, и занять правильное место в этом потоке».

«Мои репетиции — это расшифровка текста. Ноты — мертвый код; но это единственный способ, которым располагает композитор, чтобы както, хотя бы приблизительно отобразить, зафиксировать с помощью мертвых значков музыку, звучащую внутри него».

«Это все чепуха — деньги, трудности. Главное то, что здесь (в Перми. — Г. С.) я чувствую себя счастливым. Я так счастлив, что у меня есть эти люди, что есть общение, наша команда, оркестр, что мы делаем фестиваль, что есть ты и другие люди, которые стали нашими единомышленниками. Сколько мы можем — мы делаем, и делаем качественно, достойно. В театр приходит публика, и ей интересно то, что мы делаем. В театре есть обновление; все время появляются новые возможности и новые вызовы. И мы счастливы. Ведь совсем необязательно иметь много денег, чтобы быть счастливым».

Человек соткан из противоречий: это трюизм, но сказано верно. Ангел и демон живут в душе каждого, а полем битвы становится душа художника. Наше романтическое представление о художнике никуда не делось: это матрица, архетипическая конструкция, на которой до сих пор зиждется общественное представление о творческой личности. И Курентзис соответствует этой матрице идеально: вот почему его успех будет расти — причем расти в той части общества, которая ранее не была замечена в особой любви к академическому искусству. После концерта они будут умиленно вспоминать мокрую от пота рубаху Курентзиса; как он присел на ступенечку и попил водички из бутылки; будут обсуждать его руки и жесты — в общем, не сущностные вещи, то, что рассчитано на эффект, аттракцион для неофитов. Искушенных же слушателей наивные ухищрения только позабавят; ведь они пришли на концерт за смыслами, а не за эффектным представлением. Но в итоге — каждый получит то, за чем пришел.

Май—июнь 2017 г.