И. Тургенев. «Нахлебник». «Русская антреприза им. А. Миронова».
Режиссер Евгений Баранов, художник Олег Молчанов

Театр «Русская антреприза им. Андрея Миронова» — пряничный домик на Петроградской стороне, островок спасения от режиссерского произвола, земля обетованная для всех петербургских Счастливцевых и Несчастливцевых или считающих себя таковыми. Их здесь любят — бесконечно, преданно, фанатично. Стены театра сплошь увешаны актерскими портретами — ни в одном материнском фотоальбоме столько не найдете. Впору отдельные экскурсии организовывать. На каждом втором фото рядом со звездой — сам Антрепренер, хозяин театра Рудольф Фурманов. Он же — в фойе, бегает, сверкая глазами, тревожно заглядывает в зал, рассаживает, торопит зрителей, по окончании действия пристально изучает лица выходящих. Не человек — персонаж, то ли из Островского, то ли из Гоголя, посвятивший себя делу без остатка, воплощающий все черты классического антрепренера XIX столетия. Неугомонный хлопотун, написавший не один уже театральный роман, сумасшедший театрал, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего — достать ли денег на спектакль, заручиться ли поддержкой городской Администрации, заполучить ли какой-нибудь «Золотой софит», который вроде только спектаклям государственных театров вручается. По-разному можно к этому относиться, очевидно одно — методы Антрепренера работают. Очевидно потому, что замешаны не просто на любви — на страсти к театру, со всеми вытекающими… Этой страсти, между прочим, многим большим театрам не хватает, этот пыл, с которым здесь служат делу все, начиная от хозяина и заканчивая гардеробщиками, составляет особенность и очарование семейно-коммерческого предприятия под названием «Русская антреприза им. Андрея Миронова». Семейного по духу и коммерческого по сути.

«Русская антреприза» для петербургского артиста с именем — дом родной. Но имя очень важно, ибо любовь Антрепренера бесконечна, но не вполне бескорыстна. А иначе и нельзя — провалится предприятие. На артиста здесь — главная ставка, на него пойдет зритель, ему будут вручаться премии, с ним будет фотографироваться Антрепренер. В случае с тургеневским «Нахлебником» ставка была сделана на двоих — на блистательного Владимира Матвеева в роли Кузовкина и на Евгения Баранова, для которого спектакль стал режиссерским дебютом.

Сцена из спектакля.
Фото В. Архипова

Ю. Рудина (Ольга), В. Матвеев (Кузовкин).
Фото В. Архипова

Сцена из спектакля.
Фото В. Архипова

Спектакль получился по-хорошему немодным. В первую очередь благодаря немодному нынче человеческому пафосу, которым он буквально лучится. Пьеса «Нахлебник» откровенно бенефисная, предназначена для большого артиста, исполняющего главную роль, все остальные персонажи как бы обслуживают его. Но в этом случае получилось иначе, очевиден актерский ансамбль, и это, в первую очередь, режиссерская заслуга. В программке торопливо-извинительно написано: «ни тени дилетантизма или актерской режиссуры в спектакле нет», как будто актерская режиссура — нечто недостойное и стыдное. Но это именно пример настоящей хорошей актерской режиссуры, сговора «своих со своими». Евгений Баранов, замечательный артист, интеллигентный, тонкий, нервный, знающий ответ на главный актерский вопрос «как?», сумел заразить, объединить всех участников спектакля личным пафосом, который составляет его, спектакля, суть и смысл. «Люди, любите друг друга!» — снова из программки. Это не просто девиз — вопль, спектакль пронизан любовью к человеку и болью за него. Понятно, для чего нужен был Баранову «Нахлебник», зачем он ставит его сегодня. История нелепого старика-приживала, осмеянного и выгнанного из дома родной дочерью, ему нужна не для реализации режиссерских амбиций, не для коммерческого успеха. Она нужна ему прежде всего как человеку. Для того чтобы рассказать эту историю, ему были необходимы единомышленники, и он сделал всё, чтобы участники спектакля стали таковыми. Во всех артистах — известных и не очень, хороших, профессиональных, бесстрашных — есть некая растревоженность, по нынешним временам бесценная. Они помнят, ради чего выходят на сцену, они по-студенчески взволнованны. Спектакль «Нахлебник» сделан людьми, на время забывшими о своих профессиональных успехах и амбициях.

Все они интересны и заметны — и холодный красавец, молодой равнодушный делец Елецкий — Василий Реутов (в другом составе его играет сам Евгений Баранов), и порывистая гламурная красавица-щебетунья Ольга — Юлия Рудина, и румяный циничный сосед-бугай Тропачев, щедро пересыпающий свою речь американизмами, — Николай Дик, и суетящийся, нелепый шут Карпачов — Аркадий Коваль. Но основное внимание зрителей приковано, конечно, к Владимиру Матвееву в роли Кузовкина.

Наверное, так скоро не будет играть никто, так уже мало кто играет, то есть делает роль от начала и до конца, ищет походку, жесты, дыхание. Как справедливо заметил Анатолий Праудин, «в театре сама по себе исчезает культура перевоплощения» («ПТЖ» № 40). Владимир Матвеев с непревзойденным мастерством демонстрирует в спектакле школу перевоплощения. Его практически невозможно узнать. По сцене бродит грузный, весь какой-то мягкий и мятый старик, седые волосики на его голове торчат дыбом, голубые глаза распахнуты и часто моргают, словно боясь яркого света. Он страдает одышкой, причмокивает и пришепетывает, когда сидит, постоянно поглаживает руками колени. Этот Кузовкин не вызывает жалости и умиления — в отличие от большинства своих исторических предшественников. Он, пожалуй, даже необаятелен, минутами неприятен, но трагедия маленького человека, отвергнутого родной дочерью, всей новой жизнью, которая приходит на смену старой, не становится от этого менее пронзительной.

Эта новая жизнь вторгается в старый особняк Кориных бесцеремонно и шумно. Молодые хозяева только вошли в дом, а слуги уже начинают убирать серо-зеленые мягкие «тургеневские» тряпочки и чехлы, на смену им приходят темные тонированные стекла японских ширм. Белоснежные костюмы молодоженов, клюшки для гольфа и солнечные очки, высокие сапоги со шнуровкой, сверкающие змеиные платья, глубокие декольте, ярко-красные вампирские губы — эта жизнь сошла со страниц глянцевого журнала. Хозяева этой жизни молоды, здоровы, успешны и лишены всякой рефлексии по поводу себя и своей жизни. Это дети. А их отцы — мягкие безвольные уродцы — с готовностью прячутся за ширмочки и занавески, молча, с улыбкой наблюдая слезящимися глазами за тем, как уверенно и легко уничтожают новые хозяева их старую, смешную и не нужную никому жизнь.

Матвеев в роли Кузовкина — это глаза. Огромные, прозрачные. Как он смотрит на дочь, беспечно скачущую по дому… Как вглядывается в Елецкого, изо всех сил стараясь понять и полюбить его, ведь Ольга выбрала его из сотен других, а значит, он достоин! И как меняется его взгляд, когда он начинает защищать свое достоинство. Гордость и чувство собственного достоинства у Кузовкина—Матвеева стальные, и глаза его сразу становятся стальными. Безобидный старикашка превращается в грозного соперника, когда речь заходит о чести, и тут Елецкий бессилен, обречен на проигрыш. Как ни кричи он, как ни убеждай, как ни угрожай, пытаясь избавиться от ненужного родственника, — он неизбежно проиграет. Кишка тонка. Захлебываясь, он кричит в лицо Кузовкину: «До вашего сердца дела нет!» И в этом, видимо, все и дело. Новые молодые хозяева потому и успешны, что им сердце не мешает. Глупое сердце — большое, любящее, больное — остановится в результате, и Кузовкин обмякнет на стуле. Раскроется чемоданчик, который он сжимал в руках, а там — зияющая, пронзительная пустота…

Пьеса «Нахлебник» — очень хорошая пьеса, и играют ее в «Русской антрепризе» хорошо, но думается, что современный зритель ее до конца не оценит. Потому что «до сердца» большинству «дела нет». Евгений Баранов, очевидно, потому и взялся за нее, но выиграет ли он в итоге — большой вопрос. Для чувствительной «простой» публики здесь недостаточно сентиментальности, для «интеллектуальной элиты» все, пожалуй, слишком прямо и простовато. А ведь, кроме того, есть еще и актеры…

Актерская «сучья» тщеславная природа требует успеха, признания. Успех «Нахлебника» неочевиден, он лежит где-то в другой области, не связанной с шумными аплодисментами и переаншлагами. Но актеру нужен успех очевидный, сегодня и сейчас.

Поклоны, как лакмусовая бумажка, всегда проявляют степень актерской погруженности и отдачи. Прижимание руки к сердцу, воздушные поцелуи в зал или, напротив, неуверенный, извиняющийся взгляд — все это специфические симптомы, указывающие на то, что спектакль в скором времени изменится, и, возможно, не в лучшую сторону… «Нахлебник» рискует стать просто хорошим крепким бенефисом Владимира Матвеева, в то время как сейчас в нем есть нечто большее — романтический и несовременный, прекрасный и бесполезный жест растревоженных, очень хороших людей. И приходят на ум такие слова, как — Нравственность, Честь, Порядочность, Благодарность… Несовременные и лишние слова, мешающие быть успешным в современном мире, смысла и ценности которых никто, однако, не отменял.

Февраль 2006 г.