Попробуйте вообразить, глядя на лицо, тонкое и отточенное, о чем думает эта Бланш Дюбуа, женщина с загадочным и прелестным взором, держащая бокал? Мечтает о счастье? Считает деньги в уме? А что думает Соня Мармеладова, сумрачно глядящая из-под розового зонта? А Агафья Тихоновна с лукавой улыбкой? Поди догадайся.
Героини Марины Солопченко не такие прозрачные сосудики, через которые можно все рассмотреть. Всю, так сказать, кровеносную систему героя. И устройство его внутреннее. Они как будто за непрозрачной дымкой. Погружены в свой мир.
Это не актриса с ярко выраженной и ярко высказанной темой и сутью. Какова ее внутренняя тема? И что это за форма лирики (песни, спетые про себя)? И что у героини внутри, куда хочется войти в андерсеновских калошах и посмотреть, как там — чистенько, аккуратненько, хозяйственно, или там художественный хаос (ну, это, конечно, нет), или, может, сияние рая?
Нет в героинях пташечной легкости и прозрачности. Они верны земному притяжению как присяге. Земля их магнитом держит. Terra — Terra вовсе не incognita, а просто Terra с большой и с маленькой. Земная отягощенность.
Вот эта внутренняя тяжесть, закрытость дает простор для трактовок и догадок.
Все запомнили Соню Мармеладову Марины Солопченко в спектакле Григория Козлова (ТЮЗ, «Преступление и наказание»). Она смотрела исподлобья — немного угловатая, с большим лбом, без всякого налета наивности. С чувством собственного достоинства и даже какой-то светскостью. Она сознавала нелепость своего появления у Раскольникова, среди его родных, но была спокойна. Ждала «охов» матери и Дуни, но их не последовало.
Она как будто что-то знает, что-то основное, несет какую-то тяжесть, чувство вины. Может быть, за всех.
Вообще как-то перестаешь бояться за Раскольникова. Вытянет. Вывезет. Вправит мозги. Пожалеет и научит.
Не растерянная девочка, как, например, в фильме Сокурова, школьное пятно света и юности, а женщина, уже прошедшая Быт жизни, который на ней оставил печать, тускловатую, но глубокую.
Она, встречая Раскольникова, автоматически раздевается, остается в рубашке, садится к нему на колени. Это автоматические «профессиональные» действия. Душа где-то. Вот и дорога. Вместе на Голгофу.
У всех Сонечек сквозь горе пробивалась какая-то легкость юности, чуть ли не радость, эта же несла на себе всю тяжесть креста.
В гоголевском спектакле («ЖенитьбаГоголя», Театр на Литейном, Белый театр, режиссер Роман Смирнов) Солопченко появляется неожиданно в образе страшной старухи — квартирной хозяйки, ворующей тряпки и вешалки. Вдруг возникает очень интересный ракурс: такая небольшая нечистая силка, способная на мелкие пакости. Вроде домового, крадущего вещи и стерегущего свое ужасное жилище. Но вот — раз! как в сказке — обернулась красной девицей Агафьей Тихоновной.
Маленький, дробный, бормочущий Подколесин (замечательный Валерий Кухарешин) недолго бормотал и колебался, взвешивал тяжелой гирей аргументы за женитьбу. Оказалась такая Агафья Тихоновна, такая принцесса из Тьмутаракани! Свежая и прелестная, гладкая, насмешливая.
Вот уже и сладилось. Сидят рядом — на головах разбитые горшки. Потом он сидит, она стоит. Прямо Онегин и Татьяна в счастливом браке. Спектакль называется «ЖенитьбаГоголя» (в одно слово, без всяких кавычек), и потому финал — сон и мечта. В отличие от гоголевского финала — таинственного и в духе большого русского реализма.
Актриса все-таки движется все время в сторону лирики. Даже эта Агафья как ни нелепа, а привлекательна — не случайно все герои в лице В. Кухарешина — не могли устоять. И Бланш из «Трамвая „Желание“», и ибсеновская «Нора» — движение в сторону Корделий и Офелий.
И не замечаешь, каким образом сквозь эту лирику начинает просвечивать совсем другая сущность — вовсе не лирическая.
Вглядитесь — у актрисы лицо, какие живописали средневековые испанцы на парадных портретах. Парадных портретах вельмож — мужчин и дам в белых жабо. У дам в складках алых бархатных одежд — складные кинжальчики и пузырьки с ядом.
Отсюда мысленно переходишь к тайнам Мадридского Двора, к злодействам, но не мучительным и страшным макбетовским, а средней руки, средней злодейской руки, к семейным ссорам (между Монтекки и Капулетти), к сестричкам Регане и Гонерилье, не к Злу Противостояния с Богом, а к тому среднему слою зла, которое и не дает жить.
В хрупком, каком-то тихо-деликатном «Трамвае „Желание“» Михаила Бычкова («Приют комедианта») на фоне соседей и Стенли Ковальского Бланш Марины Солопченко вроде хрупка и беззащитна. Но чувствуешь присутствие сильного земного существа. Внутренне прокручиваешь спектакль с противоположным содержанием. Нет, все получилось, все сошлось: муки страдания. Однако почти подсознательное ощущение остается от Бланш, как от женщины, которая могла бы сыграть жизненную партию со Стенли Ковальским. И еще не известно, кто победил бы. Думаю, она. (Тут возникает целая философско-биологическая тема актерской природы и ее удельного веса в образе.)
Активная. Сильная. Рациональная. Умная. Красивая.
Такие не бросаются на шею, не высказываются открыто, а тайно лелеют планы мести, устройства судеб. Эти героини должны завидовать счастливым соперницам с легкой душой. Потому что их собственная — отягощена.
В «Норе» Ибсена (Белый театр, режиссер М. Бычков) еще один этюд на тему противостояния Мира Духа — грубой Плоти Мира. Нежные руки. Прелестные туалеты. Опять слабость, слабость…
А вот ее прелестная интеллектуалка Турандот («PRO Турандот», театр «Приют комедианта», режиссер Андрей Могучий) с чудесной челочкой наблюдает все из своего окошка. Наблюдает грустно, с априорным знанием об отсутствии в жизни счастья. В этой грустной девочке с плохим характером какая-то чертовщинка.
Кажется, сбрось актриса лирические одежды (очень идущие ей) — тут-то и начнется самое интересное.
Баба-Яга будет скакать на метле. Будут улыбаться Прелестницы Зла, кошачьи глаза гореть из темноты.
В маленьком эпизоде в сериале Дмитрия Месхиева мелькнуло ее лицо, что-то яркое, выразительное.
Блестка. Личная подпись. Обещание.
Февраль 2006 г.
Комментарии (0)