Анна Ковальчук в прежних своих сценических работах, включая наиболее значительную — Лилит («Кровать для троих» по М. Павичу), была эффектна, пластична, ярка… Но ей словно не хватало непосредственности, живости, непреднамеренности. Казалось, режиссеры, работавшие с Ковальчук, чересчур «бережно» относились к ее красоте — они как будто боялись разбить хрупкую вазу, опасались потревожить эти «прекрасные черты». Ей предлагалось главным образом демонстрировать собственную внешность — стройную фигуру, длинные ноги, большие темные глаза, крупный яркий рот, блестящие черные волосы… Недаром подиум — место действия спектакля «Кровать для троих»! Ковальчук аккуратно, но выразительно носила по сцене свою «роковую» красоту, достаточно уверенно чувствуя себя в роли своенравной, независимой, гордой Лилит.

На экране актрисе удавалось быть более разнообразной, что объяснимо: бесконечный сериал «Тайны следствия» сталкивает героиню Ковальчук с множеством конкретных житейских ситуаций, заставляя быть каждый день узнаваемой, но чуть-чуть другой, новой. Красота Маши Швецовой — явно не главное для авторов сериала, поэтому героине «разрешается» в кадре бывать и усталой, и грустной, и растрепанной (редко — но случается!), и беременной (и, как всем известно, даже по-настоящему рожать!). Но все-таки форма следователя и играемый возраст (героиня старше актрисы лет на восемь) заставляли Ковальчук использовать ограниченный набор красок, держаться строго, быть весьма сдержанной в проявлении эмоций. Мимика Ковальчук на экране обычно скупа, лицо кажется почти непроницаемым. Всегда безупречный макияж подчеркивает эту неизменность.

Оператор «Мастера и Маргариты» не смог или не захотел взломать эту привычную уже статику: крупные планы Маргариты—Ковальчук неизобретательны и малоинтересны. По ходу фильма героиня только и делает, что демонстрирует — идеальную прическу по моде 30-х годов, хорошо сидящие шляпку и платье, изящную фигуру (силуэт в дверном проеме на просвет), умение осторожно и картинно вышагивать походкой модели (вспомните сцену с желтыми цветами…). Здесь не место для подробного разбора игры Ковальчук в сериале по роману Булгакова, да и проблемы одной роли в этом фильме слишком связаны с общей постановочной вялостью, отсутствием внятной и острой режиссерской интерпретации. То, что Ковальчук могла и может сыграть Маргариту — страстную, влюбленную, обезумевшую, ставшую ведьмой, — стало понятно тогда же, когда сериал показали по каналу «Россия». Только понятно это стало не у телевизора, а в театре Ленсовета: в декабре актриса ввелась в спектакль Геннадия Тростянецкого «Каренин. Анна. Вронский». Может быть, не стоит говорить о том, что получился другой спектакль, но зато можно с уверенностью утверждать, что появилась другая Анна Ковальчук — зрелая драматическая актриса.

А. Ковальчук (Анна).
Фото Э. Зинатуллина

Любопытно, неожиданно (и парадоксально), что впервые столь свободной и раскованной она смогла стать в роли, которая изначально не задумывалась для ее индивидуальности! По-видимому, трудность задачи не испугала, а лишь прибавила куража. Ввод — это сложное освоение чужого рисунка, когда нужно обжиться в давно обкатанном спектакле. Посмотрев «Каренина…» дважды с разрывом в месяц, я заметила, что Ковальчук продолжает «присваивать» роль, освобождаясь от не очень органичных для нее приемов первой исполнительницы, насыщать своими оттенками. У новой Анны поначалу были даже слышны некоторые особенные узнаваемые интонации Елены Кривец — что совершенно закономерно, такого влияния было не избежать. Сейчас это уходит. Манера Анны—Кривец стремительно двигаться, гордо откинув голову, при этом как бы «неся» перед собой пышную грудь, была искусственна для Ковальчук — актрисы другой комплекции. Стремительная легкость движений у нее, разумеется, осталась, а вот нарочитости и декоративности постепенно становится меньше.

Наверное, режиссер, выстраивая в свое время образ Карениной для Кривец, долю декоративности внес сознательно. Облик сценической Анны должен был апеллировать к культурной памяти: прическа, черное платье с глубоким кружевным вырезом и, конечно, роскошные формы статной красавицы Е. Кривец напоминали о классической Анне — актрисе МХАТ Алле Тарасовой. Теперь, с приходом новой исполнительницы такие ассоциации вряд ли возникнут. Но это не так уж важно, как и то, что внешность Ковальчук не соответствует толстовскому описанию героини.

А. Ковальчук (Анна), О. Федоров (Вронский).
Фото Э. Зинатуллина

Получается, однако, еще один парадокс: быть может, Тростянецкого и «устроило» бы в роли Анны лишь «правильное позирование» актрисы, поскольку вся композиция его вольного театрального «сочинения в 2-х частях» строится вокруг вулканического Каренина — В. Матвеева, он здесь главный. (За пять лет жизни спектакля в нем сменились не только исполнители эпизодических ролей — Кити, Серпуховского, но и главных — Вронского, а теперь и Анны; один персонаж — адвокат — и вовсе исчез, но это принципиально ничего не изменило, поскольку именно работа Владимира Матвеева является смыслообразующей!) Но Ковальчук с явным удовольствием преодолевает декоративность, она бросается в роль с головой, бурно проживает ее, существуя с той степенью интенсивности, которая вполне может сравниться с матвеевским горением. Если раньше Каренин бушевал на сцене, как одинокий тайфун, теперь в вихрь вовлечены все трое — Каренин, Анна, Вронский.

А. Ковальчук (Анна), В. Матвеев (Каренин).
Фото Э. Зинатуллина

Анна—Ковальчук начинает жить только после любовного объяснения с Вронским — О. Федоровым. До этого она просто ходит, смотрит, говорит какие-то формальные слова… Светская дама, которая про все знает, «как надо». В начале спектакля Анна убеждает Долли простить изменившего Стиву и восклицает: «Настолько ли есть любви в душе, чтобы простить!» Конечно, важна здесь тема прощения, ведущая в просветленный финал спектакля. Но уже потом, задним числом, понимаешь, что, ведя речь о прощении, Анна на самом деле с тайным для себя самой восторгом говорит о великой любви, которую еще не испытала. И роман с Вронским — человеком совсем иного склада, чем ее солидный серьезный муж, — кажется ей возможностью испытать такую немыслимую, безумную, всесокрушающую любовь. Анна, скользя по сцене из дверей в дверь, не ходит, а танцует, светится изнутри, улыбается счастливо и уже не хочет даже прислушаться к вполне резонным словам Каренина, который призывает ее к осторожности. У Анны— Ковальчук есть секунда выбора — она сидит за столиком спиной к мужу, сжав руками виски, молчит, думает… Но тут же вскрикивает: «Я решительно ничего не понимаю!» Тут она порывает с мужем и прежней жизнью.

В спектакле Тростянецкого герои предстают перед зрителями как бы на пересечении разных взглядов. Каждый из них рассказывает о себе, и, кроме этого, мы видим Анну глазами Долли, Кити, светского общества, Каренина; Вронского — глазами Каренина; Каренина — глазами Анны. И получаются очень разные люди!.. Этот прием — источник комизма в спектакле, но, по сути, неумение человека понимать самого себя, а также ясно видеть и слышать другого — вызывает настоящую грусть. Противный немощный старикашка с отвратительными ушами, шамкающий, урчащий, громко прихлебывающий чай, глуховатый и похотливый — таким своего мужа увидит Анна Аркадьевна после знакомства с Вронским. И совершенно не готова она замечать его достоинств, явных для В. Матвеева и нас, зрителей, не чувствует его правоты, не понимает, как искренне он хочет ей помочь, как сильно он ее любит и ревнует, в конце концов! Не эгоистичный гладкий Вронский, а именно матвеевский Каренин — мощный и страдающий, кипящий недобрыми страстями, уязвленный и гневный — настоящая пара этой Анне — Анне Ковальчук.

Актрисе удаются драматические моменты роли. После падения Вронского с лошади (скачки — красивый и чувственный танец А. Ковальчук и О. Федорова) Каренин пытается увести обезумевшую Анну. Яростно вырвавшись из его рук, она, бешено сверкнув глазами, по-кошачьи ловко и быстро взлетает по лестнице, выкрикивает признание: «Я его любовница!» Ну как тут не вспомнить ведьму Маргариту!..

Отказавшись от предложенного Карениным «мира», не решившись и на бегство, Анна словно распадается, теряя форму и внутренний стержень. В общем-то, отношения Анны и Вронского из второго тома романа, который не вошел в спектакль, сыграны в одной сцене: беременная Анна, измученная своим «положением», стыдом, бессилием, встречает запоздавшего любовника ревнивыми упреками, тут же в ужасе просит прощенья и привлекает его голову к своей груди. Но через мгновение — снова ревность, капризы, ссора… Тяжелая, мрачная, безнадежная, темная сцена.

«Мне отмщение и Аз воздам!» — грозно возглашает неистовый, отчаявшийся Каренин, разрушая все вокруг — обеими руками стирая все меловые надписи на стенах, словно пытаясь уничтожить весь этот грешный мир. Как от этой пылающей ненависти прийти к прощению?.. Но так сильно, пронзительно и высоко играет Анна Ковальчук финал — горе и горячку, слезную и страстную мольбу о предсмертном примирении, что веришь: невозможно было не простить, и, действительно, увидели все трое тот самый неземной «фантастический свет».

Февраль 2006 г.