А. Девотченко.
Фото В. Архипова

Елена Вольгуст. Мы беседовали шесть лет назад перед твоей эмиграцией в Германию. Тогда ты говорил про удачный опыт Ирины Селезневой, про возможность все начать с нуля, про то, что там чисто, светло и не убивают, а менталитет немецких актеров неотличим от нашего, поскольку артист по натуре цыган. Что дал зарубежный опыт? Имею в виду профессию.

Алексей Девотченко. Это было мое глубокое заблуждение, моя драматическая и даже трагическая ошибка. То, что там действительно чисто и никого не убивают, — правда. Если бы я был хорошим программистом или зубным врачом, уверяю: никогда бы оттуда не уехал. В Германии очень ценятся именно русские мозги. Но то, что касается театральных опытов, конечно же — заблуждение. Я играл для эмиграции. То, что играл здесь, — «Сашу Черного», «Дневник провинциала», «Песни западных славян». И мне платили большие деньги. Но это был прокат того, что родилось здесь, в России.

Е. В. Ты, естественно, надеялся на новые проекты?

А. Д. И они возникли, но уже после того, как Я вернулся домой. В берлинском театре «Фольксбюне» известный на Западе кинодокументалист Андрей Некрасов репетировал пьесу «Калининград», которую сам же и написал. Я там должен был играть ни больше ни меньше — Владимира Путина. Это такая фээсбэшная, кагэбэшная мелодрама на немецком языке и для немецкого зрителя. Я ездил туда несколько раз репетировать. Но все это, конечно, не имеет отношения к тому театру, к которому привык я.

Е. В. Получается, никакого опыта ты не приобрел?

А. Д. Не приобрел, потому что там никакого опыта и не надо приобретать. Потому что это вредный опыт. То, что у них считается профессией, является, на самом деле, ее дискредитацией.

Е. В. Неужели? Не высокомерно ли звучит?

А. Д. Объясняю: на первой же репетиции немецкие артисты сразу облачаются в костюмы, накладывают грим, придумывают характеры, походку. Они считают, что это «кожа артиста». Понимаешь, этакий процветающий махровый театр представления. Он — совсем не мой. И именно это побудило меня вернуться. Я там даже и года не прожил.

Е. В. Но кто-то же приживается? И, кажется, успешно?

А. Д. Да, я знаю очень много людей, которые приехали, скажем, из Сызрани и у которых нет никакой ролевой биографии и опыта работы в России. Они там все начинают с нуля. И для них это нормально и приемлемо. А мне было с чем сравнивать. И мне было не 20 лет.

Е. В. А что ты думаешь об эмиграции вообще?

А. Д. Она была, есть и будет. Масса объяснений — почему. Не исключено, что я — уже не в качестве артиста — уеду опять, так как становится все страшнее жить здесь.

Е. В. Алексей, коль скоро ты вернулся, можем ли мы сформулировать ряд самых проклятых профессиональных вопросов, которые мучают сегодня здесь интеллектуального артиста, коим ты, несомненно, являешься?

А. Д. Вопрос один: стоит ли принимать в участие в том материале, который предлагается. Играть или не играть. Например, мне часто предлагают участвовать в антрепризных проектах, которые мне даром не нужны, потому что абсолютно неинтересны, хотя там и гонорары, и аншлаг. Но это не имеет отношения ни к театру, ни к искусству, это просто зарабатывание денег. Для денег можно сняться в сериале.

Е. В. А часто тревожат предложениями сняться в «картоне»?

А. Д. Нет. Зовут достаточно редко. Вот сейчас сняли сериал «Столыпин», где я сыграл Савинкова. Но я надеюсь, что к жанру «картона» это не будет иметь отношения. И мне не стыдно за эту работу. Режиссер — Юрий Кузин, на мой взгляд, талантливый, ищущий, очень требовательный режиссер. В процессе работы у него возникали конфликты со съемочной группой, которая, увы, уже привыкла к поточному производству.

Е. В. «Золотой теленок» в новом прочтении (ох, как же хорошо помнится старое!) интригует.

А. Д. Не знаю, как это будет смотреться, но команда была замечательная. Режиссер Ульяна Шилкина. По-моему, талантливая девчонка. Работали очень скрупулезно, снимали по-настоящему, на кинопленку. Очень хороший был художник по свету, костюмы — вообще отдельная тема. Была сделана авторская инсценировка, не иллюстрация.

Е. В. А как с Меньшиковым работалось? Коллеги ощущают его некоторую звездность?

А. Д. Да не некоторую, а очень даже большую. Про сотворчество говорить практически не приходится. Он транслирует: я — Меньшиков, я — звезда, а вы все занимайтесь своими делами. Иногда он учит текст, иногда он текст не учит, особенно когда большие куски. И не потому что не может, а потому что ему лень, он занят, у него много других дел, других проектов.

Е. В. А как же, помнишь, у Михаила Чехова: нам есть что сказать, только когда мы страдаем, если мы только счастливы — нам нечего сказать. А у тебя трагическое мироощущение?

А. Д. У меня, правда, трагическое мироощущение. Во всем. (Смеется.) Правда. Золотые слова у Чехова. Я их не знал. Люди, когда они выходят на сцену, должны быть заряжены, они должны что-то нести. Важен спектр личности. Человек должен читать, должен смотреть омерзительное наше ТВ, слушать новости, понимать, в какой стране он живет, должен на это реагировать. Тогда на него интересно смотреть. Тогда зрители начинают что-то понимать.

Е. В. Но это как-то очень по-русски. А если говорить о счастье не только как о каком-то успехе и буржуазном благополучии, то почему счастливый человек не может быть заряжен и не может отдавать эту энергию зрительному залу?

А. Д. А что, собственно, тогда ему отдавать-то? Свое счастье? Отдавать можно только тогда, когда ты наполнен душевной болью. И это не чисто русское качество. Например, Брандауэр. Недавно пересмотрел «Мефисто». Он, конечно, человек благополучный, огромные гонорары и все такое, но, когда он играет, за всем этим стоит колоссальная боль. Может, он талантливо ее изображает, но это другой вопрос. В любом случае он личность, смотреть на которую очень интересно.

Е. В. Сейчас традиционное понятие «мой режиссер» микшируется, уходит. Первые лица актерского цеха перемещаются из рук в руки. Какие в этом коловращении ты усматриваешь несомненные плюсы, а что актеру во вред?

А. Д. Меняется время, меняемся мы. И меняюсь я. Но у каждого режиссера, с которым я работал, Я чему-то научился. Неверно думать, что после окончания института артист уже артист.

Е. В. Образ идеального режиссера снится?

А. Д. Если бы нос Валерия Владимировича приставить к усам Григория Михайловича, к бороде Андрея Дмитриевича и очкам Льва Абрамовича? Нет, идеала не существует.

Е. В. Какой тип режиссуры тебе ближе? Авторитарный или как у Козлова?

А. Д. Некорректный вопрос. Мне ближе тип авторитарной режиссуры, я больше чем уверен, что режиссер должен быть авторитарен, потому что когда в театре начинается всеобщая любовь, то это уже клуб по интересам.

Е. В. А что больше всего раздражает в современном театре?

А. Д. Пустота. Пьесы ни о чем. Такой бульварный вариант театра. Ныне — востребованный. Даже такой вроде как серьезный режиссер Семен Спивак пишет на афише «Трех сестер» слово «три» цифрой «3 сестры». Почему? Что это может вызвать, кроме недоумения?

Е. В. А когда в последний раз захватывало дух от происходящего на сцене не с тобой?

А. Д. На спектаклях МДТ «Дядя Ваня» и «Московский хор». Только эти два спектакля могу назвать за последнее десятилетие.

Е. В. Модное явление «новая драма». Как ты к нему относишься?

А. Девотченко (Хосе Альба). «Тореро». Петербургский экспериментальный театр.
Фото В. Архипова

А. Д. Абсолютно неинтересно. Так же, как неинтересны пьесы, которые пишут Гришковец и Коляда. А вся «новая драма» так или иначе сводится к драме абсурда. Но это было уже сто лет назад. Например, Ионеско. Нынче же многое — жалкая пародия на него. Или когда человек вдруг возомнил себя современным Чеховым, как, скажем, Князев, который вызывает у меня не просто раздражение, а бешенство, именно бешенство, потому что я не понимаю, как кочегар, зашедший один раз в жизни в театр, может писать пьесы, в том числе и о театре? Я принимал участие в постановке его пьесы «Ангажемент». И могу сказать, что она насквозь фальшивая, все ситуации липовые, диалоги бездарные, и все это еще перемешано с чеховской «Чайкой». Отказаться было невозможно, потому что, если меня назначили, я обязан играть.

Е. В. Зато судьба уготовила роль Шута в «Короле Лире» у Додина…

А. Д. В марте премьера. Я никогда ничего до премьеры не говорю ни о трактовке роли, ни о замысле режиссера. Единственное что: получаю огромное наслаждение от работы с режиссером такого масштаба и от самого факта моей работы в МДТ.

Е. В. А что с моноспектаклями?

А. Д. Давно задумал «Тюремную исповедь» О. Уайльда. Но с кем — я еще не знаю.

Е. В. Алексей, глядя на тебя, хочется исключительно по-бабски, на простой отечественный классический лад запричитать: милый, ну на кой ты пьешь? Ведь все у тебя хорошо: и роли главные, большие, и кино, и режиссеры лучшие, и дом, и жена, и сын… А срывы артиста Девотченко на устах у всех.

А. Д. Лена, это болезнь, которую вылечить невозможно. Ее можно только сдерживать. Я признаю, что я алкоголик. И я этого стыжусь. Это трагедия моей жизни.

Кому-то дается талант и саморегуляция, а кому-то дается дар, но не дается, так скажем, дара нормального пития. По идее, за многочисленные срывы меня надо уволить из театра, и я ужасно виноват перед Фокиным, который сделал для меня так много, перед Львом Абрамовичем. Раскаяние колоссальное, чувство вины огромное…

А. Девотченко. «Концерт Саши Черного для фортепиано с артистом».
Фото В. Архипова

Е. В. И что же, если на самом деле иссякнет режиссерское терпение? Что засветит? Антреприза? Телеотходы?

А. Д. (Долгая пауза…) Кстати, на телевидение в его маргинальном варианте меня недавно звали! В какую-то программу «Не вовремя». Я сказал: «Видел вашу программу, и ни за какие деньги». ТВ вообще у меня вызывает бешенство. Из-за вакханалий, которые там творятся. Сейчас время такой воинствующей серости, все эти «Домы», ток-шоу, все эти Ксюши Собчак. Неужели ей не стыдно быть дочкой своего папы? Бесстыдная посредственность. Или вот Бондарчук-младший со своей «Девятой ротой». Как ему не стыдно посвящать свое кино памяти отца? Пьер Безухов, когда идет по трупам французов в «Войне и мире», говорит: «Какая бессмысленная и жестокая бойня!» Хотя речь идет про завоевателей! А сын снимает фильм про оккупацию Афганистана и говорит: «Мы победили! Мы победили!» Кого?! Кого победили? Что это такое? И все это пихают, пихают, и это тоже один из аспектов национальной политики.

Е. В. В начале беседы ты сказал, что все страшнее становится жить здесь. Слышу — накипело. Что же так сильно тебя раздражает?

А. Д. А тебя не раздражает?

Е. В. Но я из последних сил пытаюсь усмотреть позитивное. Как жить иначе?

А. Д. Нет никаких позитивных вещей. То, что сейчас происходит, — стагнация. Нет никакого ни экономического, ни культурного роста. А разговоры про национальную идею? Что, мол, наконец-то мы осознали себя русскими, проявляем национальную гордость великороссов. Страна семимильными шагами движется к национал-социализму. Он еще не классический, но нечто очень похожее. В центре столицы нашей родины проходят марши фашистов, неофашистов, национал-патриотов и т. д. Массовые убийства африканских студентов. А как относиться к поножовщине в московской синагоге? Закрытию оппозиционных средств массовой информации? Введению жесточайшей цензуры на ТВ?

Е. В. Но как же тогда быть с Ксюшей? Если ее убрать, вот тебе и явление цензуры!

А. Д. Я за художественную цензуру. Сейчас, конечно, ушло время худсоветов, но от них ведь и польза была! Имею в виду художественные суждения профессионалов, суждения, не имеющие никакого отношения к политике. То есть разговоры про искусство. Я в этом мнении не одинок.

Е. В. Коли ты про худсоветы, значит, критики не вызывают у тебя отвращения. К кому из них ты прислушиваешься? Или кого тебе интересно читать, слушать?

А. Д. Таню Москвину, Марину Дмитревскую, Диму Циликина, Колю Песочинского, Марину Заболотнюю. Это — наши. И читаю, ценю отдельных москвичей: Валерия Семеновского, Романа Должанского, Гришу Заславского. Все они пишут остро, умно, талантливо, и, главное, их послания нам — не огульная брань. То есть они пишут в конструктивном русле.

Е. В. А какие книжки у тебя сейчас на ночном столике?

А. Д. Лесков. Уж не знаю почему, но сейчас Лесков.

Е. В. Правда ли, что одиночество удел настоящего художника?

А. Д. Правда.

Январь 2006 г.