Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

ДА ЗДРАВСТВУЕТ АД!

Штрихи к портрету Владимира Матвеева

…У него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля.

А. С. Пушкин. Пиковая Дама

В. Матвеев. Фото В. Постнова

В. Матвеев.
Фото В. Постнова

Лет восемь-девять назад я впервые увидела Владимира Матвеева на сцене театра им. Ленсовета в роли сумасшедшего доктора Брайана («Хэппи-энд отменяется»). Увидела — и стала ходить на Владимирский каждую неделю. Это был мертвый сезон в истории «Ленсовета» — полупустые залы, парализованная репертуарная афиша, где уже отсутствовали знаменитые спектакли Игоря Владимирова, а новые еще не родились… Как я жалела, что не застала «золотой век»! В 1997 году Матвеев играл лишь Ихарева в легендарных «Игроках» и Наполеона («Адъютантша его величества»). Позже были Тубал («Лицо»), мэтр Андре («Подсвечник»), доктор Диафуарус («Мнимый больной») — все было пересмотрено множество раз, и все время хотелось понять: каков этот артист? В чем его магия? Рецензии, портреты, фотографии, статьи… «Вот это о нем. А это совсем не о нем…»

Осмелиться писать самой было трудно. Театроведческий механизм восприятия спектакля, если в нем занят Матвеев, упрямо выключается, уступая место «аварийному» — зрительскому. Не секрет, что и у театроведов есть свои слабости: так зачем же демонстрировать их публично, разводить «бабскую критику»? И так на страницах театральной прессы слишком много эмоций и слишком мало аналитики…

Поводом послужила позорная фраза, появившаяся недавно на одном из интернет-сайтов: «Венцом карьеры актера стала роль Алексея Каренина…». Какой еще венец?! Неужели Матвеева уже списали со счетов? И не верят, что будет еще?.. Ведь то, что сейчас его преступно игнорируют в родном театре, не занимая в репертуаре (что, в общем, объяснимо — режиссерская индивидуальность В. Пази и экзистенция этого актера сопоставимы с трудом), еще не значит, что он не востребован и всеми забыт.

Успокоила себя привычным: «И совсем не о нем…»

О нем — другое. «Нет, я не Байрон. Я…» Тяжелый, больной взгляд горящих голубых глаз. Демон сидящий, Демон летящий… Как будто из темноты. «Лицо…»

Его герой родом из преисподней. Игра его — «поэзия ада».

В. Матвеев (Шейлок). «Венецианский купец». Театр «Комедианты». Фото из архива театра

В. Матвеев (Шейлок). «Венецианский купец». Театр «Комедианты».
Фото из архива театра

В. Матвеев (Кузовкин). «Нахлебник». Театр «Русская антреприза им. Андрея Миронова». Фото В. Архипова

В. Матвеев (Кузовкин). «Нахлебник». Театр «Русская антреприза им. Андрея Миронова».
Фото В. Архипова

Владимир Матвеев — актер жестокий и бескомпромиссный. Он не щадит ни себя, ни персонаж, ни зал. Каждый раз, когда его тень падает на сцену, — это война. С собой, с автором, с режиссером, даже с партнером (именно поэтому он так часто один даже в массовой сцене — вспомнить хотя бы эпизодическую роль старика Смита во «Владимирской площади»). Не погладит, не пожалеет: схватит вашу душу, будто огромными лапищами, изомнет ее, истерзает, выжмет все, что ему нужно, а потом отшвырнет ее, взмолившуюся солеными слезами, и вы поймете, что такое катарсис. Кем бы он ни был: «великодушным рогоносцем», карточным шулером или бродячим фокусником — он в любой роли нащупает свою тему: сильный, гордый, талантливый человек, волею обстоятельств попавший в невыносимые условия. Униженный император. Его герои — оскорбленные, обманутые, отвергнутые — тяжело ступают по сцене, облизывают пересохшие губы, смотрят в зал пылающими глазами, в которых набухают слезы… Всерьез ли? Кто знает… Матвеев может позволить себе быть и смешным, но, глядя на его безмерное, нечеловеческое страдание, замешанное на какой-то страшной комедии, будь то Алексей Александрович Каренин, Вукол Ермолаич Бессудный («На бойком месте») или скромный врач-гинеколог («Ближе»), вы не сможете просто смеяться.

Его актерскую природу трудно определить, диапазон настолько широк, что не может быть описан в привычной терминологии. Психологизм? Несомненно, но без всякого академизма. Эксцентрика? Обязательно, но не только она. Сценические парадоксы, игровое единство характера и маски, «показ» и переживание, насмешливое брехтовское отчуждение и надрывная исповедальность. Все — без удержу, все — с лихвою. Жанр — трагифарс, юмор приговоренного к смерти.

Как у Бродского: «Мы не победили. Мы умрем на арене. Тем лучше. <…> Людям хочется зрелищ».

…Черный лабиринт безумия с меловыми иероглифами на стенах, пальто-футляр, нагромождение закономерных нелепостей, морок «Крейцеровой сонаты» («Каренин. Анна. Вронский», театр Ленсовета, режиссер Г. Тростянецкий)… «Я для этой женщины (пауза) сделал все!» Человек-глыба на крохотной сцене корчится от боли, мечется, как раненая птица. Толстой бы ахнул. И вдруг (опомнитесь, вы же в театре!) — намеренное обнажение театральной игры, неожиданно наглая, ослепительная улыбка, немой вопрос: «Ну что, поверили? Ха-ха… Я притворялся. Я умею это делать так, что вы все сейчас рухнете!..»

…Вспышка, золотой свет на грубой серой ткани. Шекспир, «Венецианский купец» (театр «Комедианты», режиссер М. Левшин). Сухая веточка, зажатая в ладони, смутный аналог дирижерской палочки. «Три тысячи дукатов? Хорошо…». Первая реплика Шейлока. По пьесе он еще ничего не сказал, но Матвееву больше и не требуется: ясно, что этот Шейлок уже давно готов биться насмерть и Антонио не будет пощады. Сгорбленная грузная фигура, тяжелый ненавидящий взгляд, сквозь нарочитое спокойствие тона — плохо скрытое демоническое торжество. Не еврей (читай: инородец), а грешник, выпущенный из ада. А может быть, просто человек, который был умнее, талантливее и богаче всех этих вечно веселящихся тунеядцев, чем и заслужил с их стороны не только зависть, но и хамскую кличку «собака». Отчего же теперь не взять реванш, не наказать спесивцев за обиду, не восстановить наконец справедливость?! Витальность шекспировского текста растворяется в «достоевских» страстях, и в памяти зрителя остается не ликование победителей, а скорбь побежденных, участливо склоненное лицо Джессики (А. Пижель) над телом отца.

…Деревянные стены полусарая-полухрама уходят ввысь, на сцене мрак, разбросаны разноцветные яблоки… «Вор» (театр Ленсовета, режиссер Ю. Бутусов). История о том, как оголодавшая польская семья поймала воришку и устроила над ним суд, читается режиссером как притча об отце и сыновьях. Пьеса Мысливского — путаная, многословная, вторичная — не тянет на «библейский» масштаб, но… Матвеев — Отец. Пульсирующий нерв, колоссальный порыв куда-то вверх, в небо, титанические усилия актера, пытающегося справиться с вязким текстом, подчинить его себе… Лавина слов накрывает его, как Бранда, но это не смерть, а чистый экстаз. Здесь — можно.

…Ближе, ближе, «Ближе» (театр «Entree», режиссер А. Астраханцев). Распять персонаж на себе, разорвать его в клочья, устроить ему сеанс психоанализа — благо, текст позволяет. Если уж пьеса П. Марбера посвящена странностям плотской любви, так поговорим об этом откровенно. Пусть герой знакомится в секс-чате с другим мужчиной, влюбляется в женщину, спит со стриптизершей, ревнует жену («Ты кончала с ним?! Сколько раз?!»). Матвеева, блистательно воплотившего эротическую притягательность героя, все равно интересует другое: адские муки, на которые обрекает мужчину внезапное одиночество. И боль от предательства любимого человека. Эпатажность текста за счет этого почти полностью нивелируется: здесь не бесконечные выяснения сексуальных отношений, а отчаянный, по-собачьи жалобный призыв к пониманию.

Но бывает и так, что Матвеев становится на сцене очень злым и язвительным. Захочет покуражиться — тогда держитесь. Всегда видно, когда ему не нравится материал. Он, конечно, в силах вытащить его на соответствующий уровень, и результат будет ошеломляющим, но ради шутки может так поглумиться над спектаклем, что только диву даешься. Пример такого откровенного издевательства — Сэллинджер из слабенькой пьесы Н. Якимчука «Верни жену, Хемингуэй!» («Три товарища: Сэллинджер, Хемингуэй, Беккет»). Великий писатель в его интерпретации вместо «загадки XX века» становится на глазах изумленной публики неприятным, трясущимся, хихикающим, сексуально озабоченным придурком. И ничего поделать с этим нельзя. Разваливается и без того невразумительное решение, партнеры теряются, спектакль летит в тартарары — а Матвееву смешно. Сами виноваты, дайте актеру текст!

Последняя роль — Кузовкин в тургеневском «Нахлебнике» Е. Баранова. Честно говоря, шла на премьеру с некоторой опаской: роль, понятно, бенефисная, сам Щепкин играл, но уж больно странно: Матвеев — и «маленький человек», приживальщик? С его мощью, разворотом плеч, ростом, голосом? С его темпераментом? Что же должно произойти, чтобы он превратился в сломленного, раздавленного старичка, бормочущего: «Господа пошутили…»

Уже в первом акте стало ясно: ничего такого не будет, да и не должно происходить. Матвеев остался верен себе, играет, «к эстетике минувшего столетья анапесты свои соотнеся». Его Кузовкин — тоже своего рода униженный Наполеон. Глупые, мелкие, ничтожные люди травят его как зверя — не только от скуки, но и из удовольствия поиздеваться. Поначалу смешной, нелепый в светлом костюмчике, с торчащими во все стороны, как у Карлсона, волосенками и сонным взглядом, он жмется к стеночке со своими шашками, говорит старческим голоском, но ни страха, ни угодливости в нем нет напрочь, есть тихая, спокойная уверенность в себе — может быть, именно это раздражает, провоцирует «хозяев жизни»? И чем дальше — тем явственней в старом нахлебнике проявляется достоинство столбового дворянина, лишь по иронии судьбы оказавшегося в зависимости. К моменту кульминации — объяснения с дочерью — перед нами уже настоящий Василий Семенович Кузовкин, он, забывшись на минуту, обращается к ней «Оля!..» так, как это делают только отцы: властно — и вместе с тем нежно. Это восклицание — момент истины, крохотный огонек, на мгновение осветивший всю безрадостную жизнь этого человека, лишенного самого элементарного: дома, семьи, даже своего куска хлеба.

В. Матвеев (Каренин). «Каренин. Анна. Вронский». Театр им. Ленсовета. Фото Э. Зинатуллина

В. Матвеев (Каренин). «Каренин. Анна. Вронский». Театр им. Ленсовета.
Фото Э. Зинатуллина

В физике есть понятие — точка росы. А в театре — точка гениальности, некая абсолютная величина, где все сходится и рождается мимолетное, неуловимое чудо. Наверное, я скажу сейчас крамольную вещь, которую никогда бы себе не позволила, будь у меня все-таки включен тот самый «театроведческий» механизм, профессиональное зрение, заставляющее рассматривать театральные явления в их объективных закономерностях…

Владимир Матвеев — такая точка.

Точка.

Январь 2006 г.

В именном указателе:

• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.