ЗАПИСКИ ИЗ МЕРТВОГО МИРА1
В. Шаламов. «Колымские рассказы».
Театр им. Ленсовета.
Режиссер Максим Фомин, художник Николь Клампет
Спектакль Максима Фомина «Колымские рассказы» по прозе Варлама Шаламова, который я смотрела 6 марта 2022 года в 13:00, был назначен на очень неоднозначное время. С одной стороны, именно к этому часу меня ждали друзья у Гостиного двора, и я мучилась, выбирая, стоит ли театр того, чтобы пропустить эту встречу. С другой — исход нашей прогулки меня немного пугал, многое могло пойти не так, а я человек миролюбивый, собрания посещаю исключительно мирные, конфликтовать и ссориться не люблю, поэтому в меня проникла подлая мыслишка, что работа — прекрасный и законный повод пропустить встречу. Но именно внутри спектакля я обрела опору и покой, уверенность и силы, чтобы догнать своих друзей у Исаакиевского собора, хоть и с опозданием в час. Как выяснилось позже, я ничего не пропустила.
Что же может стать источником силы духа в спектакле по рассказам о колымских лагерях, где 17 лет провел репрессированный в сталинское время Шаламов? Автор инсценировки и исполнитель Марк Овчинников создал кольцевую композицию, в которой открывающий текст бесшовно прерывается другим — и дальше рассказы звучат друг за другом, отбивает их неяркая перемена света и музыкальные фрагменты композиций такого же лагерника, как Шаламов, — малоизвестного сегодня Всеволода Задерацкого, родившегося в Киеве, умершего во Львове, а сидевшего на Колыме. Рассказы и музыка выживших звучат, пока не совершат круг и Рассказчик в финале не вернется к исходной точке — на вокзал в Иркутске, где страх потерять зашитые в пояс деньги теряется перед страхом забыть: «Все было привычно: паровозные гудки, двигавшиеся вагоны, вокзал, милиционер, базар около вокзала — как будто я видел только многолетний сон и сейчас проснулся. И я испугался, и холодный пот выступил на коже. Я испугался страшной силе человека — желанию и умению забывать. Я увидел, что готов забыть все, вычеркнуть двадцать лет из своей жизни. И каких лет! И когда я это понял, я победил сам себя. Я знал, что я не позволю моей памяти забыть все, что я видел. И я успокоился и заснул» («Поезд», 1964).
М. Овчинников в спектакле. Фото Ю. Смелкиной
И там, откуда Автор начал свое возвращение из ада, под слепящим светом бьющей в глаза уже не лагерной лампочки, не в силах сдержать проступающие слезы (сегодняшние, не миметические, принадлежащие актуальному моменту), актер Марк Овчинников произносит слова из другого рассказа: «Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сровнены с землей, ржавая колючая проволока смотана и увезена куда-то в другое место. На развалинах Серпантинки процвел иван-чай — цветок пожара, забвения, враг архивов и человеческой памяти. Были ли мы?» («Перчатки», 1972).
Герой Шаламова — сам Автор — Рассказчик в спектакле — и Актер — эта многоуровневая дистанция в финале размывается, соединяясь с голосами тех, кто спустя 50 лет в той же самой стране, пусть и изменившей название, под угрозой реальных сроков в момент спектакля стирал посты в соцсетях. Стирал, потому что боялся оказаться там же, где побывал Шаламов, оказаться, но не пережить, не вернуться из этого ада, как не вернулись многие из героев колымских рассказов. Не вернулись, не свидетельствовали против системы, открывая дьявольскую лазейку: возможность нам, потомкам, сегодня сомневаться в количестве репрессированных, убитых, сведенных в могилу собственной страной.
М. Овчинников в спектакле. Фото Ю. Смелкиной
А самое главное — именно этот вопрос оттуда, из далекого 1972-го, дал мне ответ, идти ли к Гостиному двору. Потому что я вдруг ясно увидела, что если я не пойду — про нас тоже будут сомневаться. Есть ли мы? Были ли?..
Да, а про театр вот что — спектакль Фомина, конечно, эстетически наследует хиту Pop-up театра «Топливо» (режиссер Семен Александровский), в котором Фомин выступает актером. Той же природы жесткая партитура прописана Овчинникову — кажущийся почти статичным актер работает очень точно, его тело то замирает в позе, противоречащей закону гравитации, то остранняет бытовые привычные картины — человек сидит, человек встал на скамью, человек раскинул руки по спинке скамьи. Но в сочетании с работой света, текста и самой скамьи, которая выглядит скорее как железный каркас, остов, чем как полноценный предмет обихода (это то, что остается, когда ветер забвения сносит все детали?), у каждого строго отобранного жеста возникает символическое значение: медленный поворот головы воспроизводит известные фотографии осужденных в профиль; раскинутые руки смотрятся как неловкий жест возвращения себе этого мира; внезапный прыжок на сиденье скамьи — звенит, как крик, высшая точка, которая так и не прозвучит в спектакле слышимо. То, что доступно уху зрителя: спокойный тон, отсутствие аффектации, паузы — много пауз.
М. Овчинников в спектакле. Фото Ю. Смелкиной
Рассказы Шаламова невозможно иллюстрировать в сытом Петербурге даже 2022 года, его героя невозможно изображать и нет необходимости проживать. Сегодня можно только продолжать свидетельствовать, фиксировать, давать звучать. Поэтому на триптихе экранов позади Овчинникова медленно всплывают, поднимаются имена, бесконечные имена, которые за час спектакля не исчерпали даже букву Г. В отличие от «Топлива», экран и текст на нем здесь — не партнеры артиста. Они существуют отдельно, лишь единожды Овчинников поворачивает голову и смотрит на эти имена, но этот взгляд — как встреча — многое объясняет. И зачем этот текст звучит, и ради кого мы его слушаем. Но в финале на экране появляется другое изображение — фото Земли из космоса. Несмотря на кажущийся невысоким темп спектакля (в действительности он очень плотный, в нем нет ни одного провиса), к этому моменту оставаться равнодушным зрителем было совершенно невозможно — мое сердце билось учащенно, холод, о котором все время говорилось со сцены, будто проник в меня, и эта космическая дистанция между мной и ужасами, творимыми людьми, схлопнулась. Я вышла из театра и отправилась к Гостиному двору.
Март 2022 г.
1 Часть текста написана в актовом зале 36-го отделения полиции, в котором я провела в сумме почти сутки. В изоляторе временного содержания не писалось, к сожалению.
Комментарии (0)