Т. Штрассер. «Волна». РАМТ.
Автор инсценировки и режиссер Галина Зальцман, художник Катя Никитина

Выход на российские театральные подмостки романа Тодда Штрассера «Волна» — явление закономерное и в каком-то смысле даже запоздалое. Задолго до 24 февраля внутреннее чутье российских режиссеров и музыкантов не обманывало, а постфактум можно сказать — кричало о страшном. Как сейчас понятно, не о страшном прошлом, но о страшном грядущем.

Роман «Волна» был опубликован под псевдонимом Мортон Рю и возник из сценария к фильму 1981 года, а впоследствии стал основой для еще одной экранизации в 2008 году. В европейских театрах его не раз инсценировали. Практически сразу после выхода и перевода на немецкий язык он стал и остается до сих пор постоянным предметом изучения в Германии на уроках литературы.

Его значение для осмысления уроков истории сложно переоценить — он впрямую апеллирует к механизмам зарождения и привлекательности фашистских настроений даже с учетом исторического прошлого. В его основе — социальный эксперимент, предпринятый в 1967 году американским учителем истории Роном Джонсом, ученики которого скептически отнеслись к возможности возвращения фашистских идеалов и принципов и не были в состоянии понять, каким образом большинство населения Германии могло не знать о творящихся беззакониях и массовой депортации евреев в концлагеря. Этот важный для человечества эксперимент подробно описан не только в справочниках, но и во множестве специальных изданий. Тодд Штрассер в романе отражает пятидневный процесс зарождения фашиствующего движения под названием «Волна» среди 15-летних подростков, уделяя большое внимание фигуре самого учителя, потрясенного не только молниеносным успехом примененных манипулятивных техник, но и собственными позитивными ощущениями в роли диктующего лидера. Эксперимент, превращенный Штрассером в художественное произведение, с предельной ясностью констатирует принципиальный для гуманистического общества факт: фашизм с уходом гитлеровской Германии не изжит и при умелом манипулировании возрождается в рекордные сроки, а потому должен во все времена восприниматься как угроза.

Сцена из спектакля. Фото М. Моисеевой

«Волна» Штрассера кинематографична изначально и решена как череда эпизодов. Режиссер Галина Зальцман следует канве романа и в сценической версии отказывается лишь от нескольких побочных линий. Главный герой Бен Росс в исполнении Максима Керина руководит процессом с первых минут. В самом начале спектакля позицию за партой в узком и длинном, без единого окна, со школьной доской классе предлагается занять каждому зрителю с одной лишь целью — ответить на несколько вопросов, придуманных авторами постановки. «Лучше быть со всеми, чем против всех? Друзья должны быть заодно? Вместе мы сильнее! Сильный лидер приведет к успеху? В сложной ситуации мне бы хотелось, чтобы мне помогли принять правильное решение. Лучше молчать, чем получать?» Ответы предлагается сохранить до конца и в финале либо унести с собой, либо опустить в уничтожитель для бумаг. Намеренно созданная ситуация ученичества перед лицом учителя, руководящего процессом и требующего «честных» ответов, у которых всего лишь два варианта — да и нет, — рождает первые сомнения. Безапелляционный тон Максима Керина, настаивающего на анкетировании и интонационно транслирующего, что в этом нет ничего предосудительного, побуждает большинство зрителей согласиться с ролью ведомого. Это потом окажется, что он исполняет роль учителя, предпринявшего тот самый эксперимент. Суть вопросов и заданная полярность ответов смущают априори. Этот класс с партами будет позже изредка высвечиваться на экране — с реальным видео отвечающих на вопросы зрителей или с видео героев спектакля, оказавшихся за теми же партами. Сегодня мы, завтра они.

Все дальнейшее, происходящее уже в черной комнате театра, направлено на первый взгляд на изничтожение изначальных сомнений, но по сути возводит их в степень. Умение задавать вопросы кажется авторам спектакля чуть ли не главным свойством свободно мыслящей личности.

«Волна» Галины Зальцман вписывается в ряд спектаклей, разбирающихся с темой насилия и манипулятивных практик. Для Андрея Могучего в «Трех толстяках. Эпизод 7» трансляция фрагментов эксперимента Стэнли Милгрэма (тоже возникшего на фоне осмысления преступлений национал-социализма) становилась средством опосредованного размышления о подверженности человека власти авторитетов и связанной с этим готовности выполнять античеловеческие действия, несмотря на сильнейший внутренний конфликт. У Галины Зальцман в ее недавнем спектакле «Семью восемь» (петербургский Театр на Васильевском) рассматривался абьюз в пределах психологической, семейной парадигмы. «Волна» в силу очевидности смыслов первоисточника впрямую обращается к методам манипуляции, способным превратить безобидных школьников в фашиствующий коллектив.

Сцена из спектакля. Фото М. Моисеевой

Темы, заложенные Штрассером, режиссерски переведены на язык театра тщательно и последовательно. При этом Зальцман не скрывает и даже подчеркивает — зритель имеет дело с реконструкцией, театральной версией случившегося когда-то в Америке. «Встань на точку», — поправляет Максима Керина в самом начале световик, давая понять, кто тут хозяин, и фактически утверждая, что манипуляция правит этой жизнью. Актеры со скучающим видом читают текст ролей с телефонов. Еще пара фраз — и они превратятся в Лори, Роберта, Эми, Дэвида, Брэда и Брайана. А на большом экране тем временем нарезка кадров эпохи фашистской Германии — крупным планом ораторствующий Гитлер, горы черепов, зигующая толпа. И сухая констатация фактов о концлагерях, миллионах уничтоженных евреев. «Роберт, ты не выспался?» — спрашивает учитель. «У меня тут нет текста», — отвечает еще не перевоплотившийся в Роберта Владимир Зомерфельд. Как бы игра в эксперимент, как бы временная приостановка собственного мышления, как бы проба пера, превращающаяся в финале в оглушительное фиаско гуманистической идеи.

Условная трансформация Черной комнаты в школьный класс, коридор, двор, кабинет учителя достигается легко и быстро: достаточно поставить пару стульев, выкатить доску или школьные шкафчики. И чем дальше продвигается создание школьной тоталитарной организации, тем больше дробится пространство. Напольные ограничители с вытяжной черно-желтой лентой нарезают некогда свободное пространство на участки и зоны. Их ловко расставляют сами актеры, на глазах приобретая и слаженность действий, и отточенность пластики, в каком-то смысле открывая вкус к командным действиям. Превращение понято и подано как внутренне, так и внешне. Неряшливость и цветастость в одежде уступает место почти форменной аккуратности — учитель начинает носить костюм, а его ученики — белые рубашки с черными галстуками. И даже непослушные вихры Роберта теперь аккуратно приглажены гелем. Визуализация как часть пропаганды воспринята режиссером как эффективный метод, и по ходу действия на школьной доске один за другим появляются лозунги. «Сила в дисциплине», «Сила в единстве», «Сила в действии» — безобидные на первый взгляд — в сочетании с униформой, значками с символом движения, а затем и с придуманным салютом наглядно демонстрируют совокупность внешних признаков любого тоталитарного движения. Оно приветливо и открыто ко всем желающим присоединиться. В какой-то момент зрителям даже предлагается примерить нарукавные повязки, чтобы влиться в хор одержимых общими идеями, и желающих оказывается достаточно. Но приветливость здесь — обратная сторона непримиримости, направленной насомневающихся.

В фокусе внимания режиссера — трансформация двух персонажей. Лори в исполнении Анны Дворжецкой, первая красавица и умница класса, превращается в изгоя лишь потому, что начинает задавать вопросы. От нее отворачиваются одноклассники, ее парень, близкая подруга. Здравый смысл в версии режиссера далек и недейственен — мама Лори, не перестающая сомневаться в эксперименте, присутствует в жизни дочери лишь по телефонной связи. Политика несогласия с большинством приводит Лори в состояние отверженной, она не справляется с ним и ближе к финалу соглашается и форму надеть, и салютовать. Трансформация Роберта — невзрачного тихони-неудачника — обратна. Владимир Зомерфельд играет превращение апатичного замухрышки, школьного аутсайдера в пламенного, фанатичного, воодушевленного идеями движения адепта принципов и формальностей. Понурые плечи расправляются, в потухшем взгляде загораются проблески надежды, а затем и искренний восторг от ощущения принадлежности к диктующему большинству. И именно он восклицает первым: «Лори опасна, ее надо остановить!», открывая охоту на ведьм в пределах школьного класса.

Сцена из спектакля. Фото М. Моисеевой

Режиссер пунктирно обозначает варианты человеческих трансформаций в условиях давления. Невмешательство и соглашательство Брэда (Георгий Гайдучик) и Брайана (Антон Савватимов), выбирающих быть с большинством, корысть и беспринципность Эми (Полина Лашкевич), заинтересованной отбить парня у Лори, наивная слепота и бездумное доверие лидеру Дэвида (Андрей Лаптев), надеющегося на то, что принадлежность к идейному движению принесет спортивные победы. И это лишь часть возможных вариантов — в спектакле идет речь о тех, кто молчит, но испытывает страх, о тех, кто избивает несогласных, о тех, кто принуждением добивается вступления в ряды «Волны». С каждым новым днем, который, как метроном, отражает новый виток разрастания «Волны», видно, насколько действенны расставленные манипулирующим учителем ловушки. К пятому дню движение перестает быть управляемым — одержимые идеей подростки уже сами вершат суд над неповинующейся Лори, угрожают ей расправой, а Дэвид даже бьет некогда любимую девушку за простое несогласие с его позицией. Только учителю позволено говорить от первого лица, и именно он является и в романе, и в спектакле островком здравого смысла и надежды на благополучную развязку. При этом его озвученная рефлексия рождает лишь новые сомнения — а что, если лидер будет истово верить в свою правоту и манипулировать чужим мнением во имя неблагих целей?

Иллюстрация механизмов возникновения тоталитаризма и методов создания тоталитарной ячейки в отдельно взятом школьном классе не дает четкого ответа на вопрос, как всего этого избежать. И в спектакле Зальцман его тоже нет. Эксперимент прерывается по воле учителя, который предъявляет «Волне» ее истинного лидера. И на экране снова идут кадры хроники с взывающим к народу Гитлером, но воспринимаются они теперь уже не опосредованно, как произошедшее где-то давно и не здесь, а как угрожающая реальность, которая мгновенно может оказаться не просто на расстоянии вытянутой руки, но в непосредственной близости. «Это могло случиться и в другом месте, и в другое время и с другими людьми. Может, еще случится… или не может?» — пророчески повествует программка. Ведь финал у подобной истории может быть разным: на экране монитора режиссер напоминает о финале фильма 1981 года, в котором Роберт, обнаруживший крах своих идеалов, пускал себе пулю в лоб. В спектакле Галины Зальцман все остаются живы.

Март 2022 г.